Наконец, уже в завершение работы Халкидонского Собора, в будничной атмосфере, были приняты 30 правил (канонов), одно из которых вызвало многовековые и нескончаемые споры. В отсутствие римских легатов и даже императорских сановников, хотя, как будет видно из последующего изложения, данные события, отнюдь, не являлись самовольным экспромтом со стороны Отцов Собора, был принят 28-й канон о правах Константинопольского архиерея.

Глава 2. 28-й канон и последние годы великой династии

Что же произошло? То, что участники заседания решили канонизировать устоявшуюся практику, когда епископы соседних с Константинополем диоцезов — Фракии, Понта и Асии предпочитали прибегать к суду императора, а тот, соблюдая канонические приличия, передавал церковные тяжбы на суд архиерея столицы. Этот порядок вещей был узаконен 9-м («Аще же на митрополита области епископ, или клирик, имеет неудовольствие: да обращается или к экзарху великой области, или к престолу царствующего Константинополя, и пред ним да судится») и 17-м («Аще же кто будет обижен от своего митрополита: да судится пред экзархом великия области, или пред Константинопольским престолом, якоже речено выше») канонами Халкидона без каких-либо возражений со стороны греческих епископов.

Однако этого казалось недостаточным. Хотя, как верно говорят, Эфесский и Халкидонский Вселенские Соборы были самые «проримские» и подняли личный авторитет св. Льва Великого и самой Римской кафедры на невероятную высоту, но Халкидонский Собор был и самый «проимператорский». Греческий епископат, часто расходившийся между собой в догматических вопросах, был единодушен «в признании национально-религиозной ценности авторитета христианской, миропомазанной Церковью императорской власти и её исключительной, мировой, экуменистической единственности». Только император смог преодолеть раскол Церкви, благодаря его заслугам и благочестию миру было дано универсальное, православное исповедание Веры, христианство очищено от скверны ереси и преступлений «Разбойного собора». И в лучах его вселенской славы быстро вырос и стал неразлучным авторитет Константинопольского патриарха.

Греческие епископы не были антипапистами и, тем более, антиримлянами. Они по достоинству оценили православие св. Льва и силу его «Томоса». Но они обижались, когда замечали со стороны Римской кафедры умаление или неуважение к чести Константинопольского епископа, поскольку в этом случае оскорблялось достоинство самого василевса[809]. Ранее цари Восточной империи, стараясь уйти от вмешательства в дела Церкви (св. Феодосий Младший) или простодушно взирая на противостояния кафедр (Аркадий), позволяли Александрии уничижать престиж Константинопольского архиерея. Но в критическую минуту, когда потребовались вся сила власти и решимость её верховного обладателя, они без сомнения перешли к политике св. Феодосия Великого, полновластного главы Вселенской Церкви, всемерно способствовавшего первенству архипастыря своей столицы.

Тайная инициатива св. Маркиана и св. Пульхерии, наверняка доведённая до Отцов Собора, не вызвала возражений со стороны епископов Востока. Для ограждения достоинства своего царя и патриарха они задумали канонически закрепить его преимущества, руководствуясь не только ранее изложенными мотивами, но и тем простым соображением, что в силу падения авторитета Александрийского архиепископа, первенство на Востоке должно было перейти к той кафедре, которая объективно заслужила этой чести. Поскольку Рим победил дипломатически и отчасти богословски, греческие епископы считали вполне благоприятным моментом закрепить в бессмертных канонах первенство чести Константинопольского патриарха, надеясь, что римляне на радостях без сомнений подпишутся под общепризнанными уже фактически на Востоке привилегиями столичного архиепископа.

В результате родился известный 28-й канон Халкидона: «Во всем следуя определениям Святых Отец, и признавая читанное ныне правило ста пятидесяти боголюбезнейших епископов, бывших на Соборе во дни благочестивой памяти Феодосия, в царствующем граде Константинополе, новом Риме, тожде самое и мы определяем и постановляем о преимуществах святейшия церкви тогожде Константинополя, нового Рима. Ибо престолу ветхого Рима Отцы прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град. Следуя тому же побуждению, и сто пятьдесят боголюбезнейших епископов предоставили равные преимущества святейшему престолу нового Рима, праведно рассудив, да град, получивший честь быти градом царя и синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нём».

Узнав об этой новации, из которой, впрочем, не делалось тайны, римские легаты немедленно потребовали созыва общего заседания, которое состоялось 1 ноября 451 г., — это было последнее заседание Вселенского Собора. Выступили все три представителя папы. Пасхазин тут же заявил, что им известно о некоторых тайных — якобы — актах, которые неканоничны. Уже известный нам нотарий Аэций возразил, сказав, что никакой тайны нет, поскольку легатам предлагалось присутствовать на минувшем заседании, но те сами отказались, ссылаясь на занятость; а затем прочитал 28-е правило. На самом деле, нотарий, конечно, слегка лукавил — ни при каких обстоятельствах легаты не отказались бы прийти на заседание, если б знали заранее, о чём пойдёт речь. Очевидно, приглашение носило общий характер без уточнения предмета обсуждения, и легаты попались на собственном небрежении своими обязанностями. С другой стороны, возражать было нечего, поскольку их действительно приглашали на заседание.

Первоначально, обозрев многочисленные подписи епископов под каноном, римские легаты решили, что тех заставили подчиниться чужой воле, и открыто высказали это обвинение в адрес Константинополя. Но к их удивлению, присутствовавшие здесь же Отцы ответили, что никто из них принужден не был. Тогда второй легат, епископ Луценций, начал рассуждать по существу. Для начала он высказал недоумение: если вчера провозглашено то, что ранее канонически не было утверждено, и при этом говорят, что эта практика и ранее существовала, то почему пытаются узаконить то, чем ранее пользовались не по праву? Конечно, это удивление нельзя назвать искренним. Общеизвестно, что церковные каноны, в том числе в части преимуществ той или иной кафедры, возникали спонтанно, по сумме прецедентов, а не по заранее составленному плану. Каноны почти всегда не столько предопределяли новый порядок, сколько закрепляли уже сложившийся.

Затем в дело вступил третий легат, пресвитер Бонифаций, попытавшийся доказать, что вследствие принятия 28-го канона умаляется честь и достоинство Римского епископа. Он зачитал данное им перед началом Собора поручение понтифика — ни в коем случае не допускать уничижения Римской кафедры: «Если некоторые, по убеждению в значении своих городов, покусились поколебать оное, таких опровергнуть, как требует право». Наверное, едва ли обосновано предположение, будто апостолик заранее знал о готовящемся 28-м правиле, скорее, как можно предположить, он опасался рецидива «Разбойного собора» со стороны того же Диоскора. Это был сильнейший противник, и вряд ли кто-нибудь мог с абсолютной уверенностью сказать заранее, удастся ли свергнуть его с престола, и чем закончится Халкидон. Поэтому-то папа и дал поручение, страхующее его от всяких неожиданностей, — в случае чего, всегда можно было бы признать неканоническими любые определения, инициированные Александрией, если они шли вразрез с позицией Рима. Но в данном случае строгая директива папы против Александрии пригодилась против Константинополя.

Началось обсуждение. Вначале, во избежание канонических ошибок, прочитали правила Первого и Второго Вселенских Соборов, но к общему знаменателю не пришли, поскольку римские легаты сделали вид, что «не знают» о существовании Вселенского Собора 381 г. Или, вернее сказать, они просто проигнорировали ссылку на его акты. Наступило общее смятение, и тогда сановники императора вновь приступили к опросу подписантов, насколько свободно те приняли спорное правило. К неудовольствию легатов, все опрошенные высказались категорично. Более того, выяснилось, что епископов Мирских, Амасийских, Гангрских, Синнадских и других Константинопольский архиерей уже не раз рукополагал своей властью ещё до Халкидона. А епископ Лаодикийский Нунехий прямо заявил: «Слава Константинопольского престола есть наша слава: в его чести участвуем и мы, потому что он принимает на себя и заботы наши; и нам приятно, что в каждую область митрополит рукополагается от этого престола».