Так может Иисус принес себя в жертву ожесточившимся людям? Умозаключение Григория Богослова (на грани фола): «Что жертва была принесена не лукавому, ибо как это было бы оскорбительно, не Отцу у Которого мы не были в плену и Который любит нас не меньше, чем и Сын, а человеку нужно было освятиться, человечеством Бога». Значит все-таки людям (отбросим лукавого)? Однако жертвуя собой или себя, нормальный, праведный человек не вовлекает в это дело посторонних, иначе это уже не жертва, а убийство (да и самоубийство запрещено той же иудейской верой). Процессуально формула Иисусовой саможертвы выглядит так: «Вот я; убив меня, вы очиститесь перед моим Богом-отцом от грехов ваших. Давайте, действуйте, я-то все равно воскресну». Ни в какие ворота такая жертва не лезет, да и грех ждать очищения людям, сотворившим такое. Во всех рассмотренных случаях теряется понятие и жертвы, и искупления.

Здравый смысл брезжит лишь в одном случае. Вспомним, что сказали первосвященники, прослышав о делах Христовых, о его успехах: «Если оставим Его так, то все уверуют в Него, — и придут римляне и овладеют и местом нашим, и народом». И далее продолжил Каиафа: «…лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» [Ин, 11: 48; 50]. Уловив в действиях Иисуса потенциальную смуту, первосвященники попросту пожертвовали им во имя своей спокойной жизни и спокойной жизни иерусалимцев на некоторый период истории. Это жертва. Римлянам. И цель — не отпущение грехов всему человечеству, а конкретная, сравнительно оправданная. Поразмыслив, иерархи выдали Христа римлянам на уничтожение. Но сделали эти деды, как ни странно, дело, которое трудно переоценить. И, сделав это дело, все причастные люди не искупились, а, наоборот, погрязли в грехе убийства, чем бы оно ни обернулось. Здесь напрашивается честное историческое отступление. Увы, существует аналогия этому действу и в истории православного государства Российского. В 1346 году государь литовский Ольгерд вторгся войском в Россию, свирепствовал в ее пределах и приступил к новгородцам: «Ваш посадник Евстафий осмелился всенародно назвать меня псом: обида столь наглая требует мести; иду на вас». А дело таки было, и далее русский историк Карамзин Н. М. в своей «Истории государства Российского», следуя летописи, сообщает, что Евстафий, как водится, «имел врагов между согражданами, утверждавших, что безрассудно лить кровь многих за нескромность одного чиновника; что лучше принести его в жертву отечеству и тем удовольствовать раздраженного Ольгерда. Другие, уже будучи в походе, согласились с ними и, возвратясь с пути, умертвили Евстафия на вече. Сие дело, противное народной чести, противное всем законам, есть одно из постыднейших в истории новгородской, буде летописцы не скрыли некоторых обстоятельств, уменьшающих его гнусность».

И это, пожалуй, все по жертвенной ситуации, прочее — догматический вымысел, монументальный и несуразный. Можно лишь еще предположить, что Иисус фанатично пожертвовал собой во имя нарождавшейся веры, не отрекся, не поступился принципами, прикидывая, что его смерть даст мощный импульс в жизнь вере, которую он проповедовал. Но, судя по евангельским текстам (точнее — по подтекстам), жертва была скорее невольная, Иисус ни сном ни духом не мыслил стать основателем мировой религии и помирать не собирался, точнее, надеялся уцелеть.

В догматике жертвоприношения Христова звучит некая несолидная двусмысленность. Жертва, «омыв кровью грехи человеческие», далее, благополучно воскреснув, ест печеную рыбу и беседует с учениками. И еще далее с триумфом возносится на небо, цела и невредима. Да еще грозит вторым пришествием и судом. Что-то одно надо было утверждать богословам — либо представлять Иисуса как жертву искупления всех грехов человеческих окончательно и бесповоротно (добавим все-таки: и самовольно), либо воскрешать невинно убиенного человека, отправлять его на небеса и представлять как судью грядущего Царства небесного, воздающего по грехам и по праведности (а заодно — и за то, что распяли). А то получилась мешанина, компрометирующая Христа по всем статьям. Похоже, поэтому Ренан, чрезвычайно уважительно относившийся к Иисусу, и избегал подобных догматических откровений в своем повествовании. Очень жесткую параллель проводит Мережковский: «Страшная за эту голову [Иоанна Крестителя] плата — конец Израиля; страшнейшая за ту [Иисуса], — конец света». Плата мира, а не дар ему отпущения грехов, кара миру, а не прощение, — таков более реалистичный вывод исследователя. Под концом света, мира, Мережковский имел в виду всеразрушительную войну, предугадывая и предугадав вторую мировую бойню (напомним, что цитируемое исследование Мережковский издал в 1932 году).

Затрагивает тему жертвенности и наш современник диакон Андрей Кураев, профессор богословия. В сложном теологическом рассуждении есть мир Бог или мир не есть Бог, о. Андрей исходит из стиха Иоанна (3: 16): «…так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного» (курсив мой. — В. Е.), здесь сразу заметим, что точнее — единосущного, иначе слишком по-земному получается. Далее о. Андрей продолжает: «Мир дорог для Бога до такой степени, что Он Сам жертвует Собой ради спасения мира от распада» (курсив мой. — В. Е.). О. Андрей, цитируя Иоанна, инвертирует жертву: «Сам жертвует Собой». Надо понимать, что Бог-сын (или отец?) жертвует собой (у Иоанна Бог-отец жертвует Сыном). Естественно, диакон накоротке считает, что все едино, отец ли сын, в силу единосущности (догматическая Двоица). Экстраполируя эту логику дальше, поставим вопрос: а не жертвовал ли себя (читай — Иисуса) Бог-дух? в силу нерушимого триединства? А там еще и Сатана, подговоривший Иуду [Лк, 22: 3–4], проглядывается как организатор жертвоприношения, процессуальный жертвоприноситель. Вряд ли есть достойный выход из этого вдохновенного логического лабиринта. В довершение канонического абсурда искупительную жертву на кресте «обнулил» преподобный Иоанн Дамаскин утверждая, что Иисус сумел еще при своем крещении в реке Иордан «водами погребсти человеческий грех».

Сопоставим вышеприведенные (далеко не ходя) два очень солидные текста:

• «Мир дорог для Бога до такой степени, что Он Сам жертвует Собой ради спасения мира от распада» [д. Кураев];

• «кровь Христа, который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистив совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному» [к евреям, 9: 15].

Здесь, как и во множестве аналогичных канонических и богословских текстов, совершенно очевидно, что сам Бог жертвует себя себе самому. В таком случае, символом христианства должна быть змея, поедающая самое себя, то есть кольцо, а не крест (см. раздел выше).

Не менее обескураживающее заявление сделал Ап. Павел в его Первом послании к коринфянам:

То ли Павел заговорился, то ли те, кто сделал текст под его именем, но жертва здесь никак не проглядывается. Более того, Павел пеняет властям, не внявшим Богу и казнившим Христа. И что было бы с христианством? с искуплением и проч.? «если бы познали»?

И еще о жертвоприношениях. Вполне исторической, упоминаемой является личность отчаянного проповедника Перегрина. Бродячий философ-одиночка, Перегрин примыкал к разным религиозным сектам и в конце концов сошелся с христианами. По описанию греческого писателя II века Лукиана, Перегрин стал влиятельной фигурой в христианстве, приложил также руку и к христианским текстам того времени. Деятельность его выглядит суматошной: сидел в тюрьме за христианские взгляды, выступал с нападками на самого императора, пытался затеять восстание в Греции и, наконец, впал в глубокий конфликт с христианами. Школы, общины своей он не создал, как Иисус, а может, прошло то время; сановничество, видимо, ему претило, вторых ролей он тем более не терпел. И, горячая голова, Перегрин, чтобы навечно (как он полагал) остаться на гребне популярности, публично подверг себя самосожжению. На миру и смерть красна. Очень это интересное поведение, но, главное, здесь все же просматривается самопожертвование, жертва жизни во славу человеческого духа. Угадывается также демонстрация превосходства над серостью толпы, его не понявшей и ему надоевшей. Мы, умные, сказали бы: ложный героизм. Но — героизм и жертва во имя героизма. И след в истории все же остался. Да и последователи последовали (правда, несколько иного толка) — столпники, схимники и прочие уничижители плоти во торжество духа.