Пять дней любви — страстной, отчаянной любви. Потом они забрали ее у него, переправили к берегам Азии, где бросили в море со связанными руками. Жертва богам, чтобы они защитили Спарту.

И как Спарте нужна была защита! Парменион вспомнил битву при Левктрах, где его стратегический гений принес поражение спартанской армии, крушение спартанской мечты.

«Ты — Парменион, Гибель Народов,» — говорила ему старая провидица. И как же она была права. В прошлом году он повел македонян против иллирийского Царя, Бардилла, и разгромил его армию. Старый Царь умер через семь месяцев после поражения, и его царство лежало в руинах.

Глядя на звезды, Парменион представлял себе лицо Дераи, ее пламенно-золотые волосы, ее зеленые глаза.

— Что я есть без тебя? — прошептал он.

— Говоришь сам с собой, командир? — спросил голос неподалеку. Молодой солдат вышел из тени на берег реки.

— Это бывает, когда мужчина стареет, — сказал ему Парменион. Луна вышла из-за туч, и спартанец узнал Клейтона, молодого солдата из восточной Македонии, который присоединился к армии прошлой осенью.

— Тихая выдалась ночь, господин, — сказал Клейтон. — Ты молился?

— В некотором роде, да. Размышлял о девушке, которую знал когда-то.

— Она была красивая? — спросил молодой человек, положив копье на камень и сев рядом с военачальником.

— Она была очень красива… Но она умерла. Ты женат?

— Да, господин. У меня жена и двое сыновей в Кровсии. Они переедут в Пеллу, как только я смогу арендовать дом.

— Что ж, когда-нибудь это произойдет.

— О, думаю, что очень скоро, господин. Грядет еще одна война. С боевым жалованьем я смогу снова увидеть Лацию уже через шесть месяцев.

— Так ты хочешь войны? — спросил Парменион.

— Конечно, господин. Это наше время. Иллирийцы повержены, пеонийцы тоже. Скоро то же самое произойдет на востоке с Фракией, или на юге с Ферами. Или, может быть, с Олинфом. Филипп — это Царь-воитель. И он увидит ту армию, о которой мечтал.

— Не сомневаюсь, что увидит, — согласился Парменион, вставая. — И я надеюсь, ты скоро получишь свой дом.

— Благодарю, господин. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Клейтон. — Военачальник вернулся к своим одеялам, но сон его был околдован видениями. Дерая бежала по зеленым холмам, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он пытался пробраться к ней, объяснить, что все будет хорошо, но когда приблизился, она закричала и кинулась прочь. Он не смог ее поймать, остановился у ручья и посмотрел на свое отражение. Белесые глаза бронзовой маски Хаоса посмотрели на него оттуда. Стянув шлем с головы, он стал звать ее.

— Постой! Это же я, Парменион.

Но она не услышала его и скрылась из виду.

Он резко пробудился и сел. Спина его пульсировала болью и медленное, болезненное биение колотилось внутри его черепа. — Ах ты дурак, — сказал он себе, — ты забыл принять сильфиум. — На огне грели воду. Опустив чашу в котелок, он почти ошпарил себе пальцы. Затем, добавив сушеные стебли в жидкость, он перемешал их кинжалом, подождал, пока отвар не остудится, и затем проглотил содержимое чаши. Боль ушла почти мгновенно.

Появился Бений. — Неважно выглядишь, друг мой, — сказал лекарь. — Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?

— Да, когда мне нужно.

— Что ж, сейчас тебе действительно нужно. Ты больше не молодой сорванец. Твоему телу нужен покой.

— Мне сорок три года, — буркнул Парменион. — Не такой уж я и древний. И по-прежнему могу пробежать двадцать миль, когда захочу.

— Я не сказал, что ты слабак, только заметил, что ты уже не молод. Ты очень раздражителен сутра — это тоже признак возраста.

— Моя спина ноет от боли — не говори только, что это тоже от старости. Там острие копья застряло у меня под лопаткой. Ну а ты что? Почему не спишь?

— Еще один парень умер этой ночью. Я сидел с ним, — произнес Берний. — Никто не должен умирать в одиночестве. Его пронзили в живот; нет боли страшнее этой. Но он не жаловался — только под конец.

— Кто это был?

— Я не спросил — и не читай мне нотаций по этому поводу. Я знаю, какое значение ты придаешь этим деталям, но я не могу запомнить всех лиц.

— Что ты дал ему?

— Макового сока, — ответил Берний. — Смертельную дозу.

— Это запрещено законом. Я бы не хотел, чтобы ты рассказывал мне такие вещи.

— Так лучше не спрашивай, черт тебя дери! — ответил хирург. Он тут же раскаялся. — Прости, Парменион; я тоже устал. Но ты начинаешь меня беспокоить. Ты был в напряжении все последние дни. Тебя что-то тревожит?

— Ничего, что было бы важно.

— Чепуха. Ты слишком умен, чтобы тревожится по пустякам. Хочешь об этом поговорить?

— Нет.

— Стыдишься этого?

— Да, — признался спартанец.

— Тогда держи это в себе. Часто говорят, что хорошая беседа заменяет лечение. Не верь им, Парменион; это мать всей боли. Сколько человек знают о твоем… стыде?

— Никто — кроме меня.

— Тогда этого не было.

— Если бы так все было просто в жизни, — проговорил Парменион.

— Зачем же усложнять? Ты слишком многого требуешь от себя, мой друг. У меня есть для тебя плохая новость: ты не совершенен. А теперь иди отдыхать.

— Иди за мной, — приказала Олимпиада Пармениону, когда они разбили лагерь на вторую ночь в лощине на Эматийской Равнине. Спартанец последовал за Царицей и вместе с ней подошел и сел к костру, за которым сидела Федра. Царица видела, что ему было трудно расслабиться, и взяла его руку, с наслаждением чувствуя напряжение в его мышцах. Так, подумала она, значит, он тоже не может противостоять моей красоте. — Почему ты избегаешь меня, военачальник? — ласково спросила она.

— Дело не в тебе, владычица. Просто мой долг доставить тебя безопасно к твоему мужу в Пеллу. Эта ответственность сковывает мой разум, и, боюсь, что из-за этого я не самая хорошая компания.

Она села на свои подушки, обшитая золотом шерстяная шаль окутывала ей плечи.

— Расскажи мне о Филиппе, — сказала она. — Я еще так многого не знаю. Он добр к своим слугам? Бьет ли он своих жен?

Парменион расположился у огня. — С чего начать, госпожа? Он Царь, и ведет себя по-царски. Нет, он не бьет своих жен — или слуг — однако он не мягок и не слаб. Кроме тебя, у него есть еще только одна жена, Авдата, дочь Царя Бардилла. Но теперь она живет в Пелагонии — по своей воле.

— Насколько я понимаю, у нее ребенок от Филиппа, — сказала она, и ее рука непроизвольно легла на ее собственный округлившийся живот.

— У нее дочь — прекрасное дитя.

— Странно, при такой-то некрасивой матери, — бросила Олимпиада прежде, чем сумела сама себя сдержать.

— Существует много разных уровней красоты, и не все они увядают так скоро, как плоть, — сказал он ей, с холодком в голосе.

— Прости меня, — мягко сказала она. — Тяжело не быть ревнивой. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мы будем друзями? — вдруг спросила она, и ее зеленые глаза застыли на его глазах.

— На всю оставшуюся жизнь, — просто ответил он ей.

Когда он ушел, Федра подсела поближе к Царице. — Тебе не следует флиртовать с этими македонцами, Олимпиада.

— Я и не флиртовала — хотя он приятный мужчина, если не принимать во внимание этот его орлиный нос. Филипп — Царь-воин, и он возьмет много жен. Я хочу упрочить возможность моего сына унаследовать трон, и никогда не рано обзаводиться союзниками. Парменион разбил силы Спарты, привел к возвышению Фивы. В том году он разбил иллирийцев. До того он сражался за Царя Царей. Он никогда не терпел поражения в битве. Хорошо бы иметь такого человека в числе друзей, не находишь?

— Ты многому научилась, — прошептала Федра.

— О, есть еще много того, что мне неведомо. У Царя есть три советника, которым он доверяет более всех прочих. Первый — это Парменион, непревзойденный в искусстве стратегии, потом идет Аттал, холодный и смертоносный, Царский головорез, и наконец Антипатр, Второй Стратег, суровый, могучий воин.