У серебра есть источная жила, и у золота место, где его плавят. Железо получается из земли, из камня выплавляется медь.

Но где премудрость обретается? И где место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.

Бездна говорит: «Не во мне она», и море говорит: «Не у меня она». Не дается она за золото и не приобретается она за вес серебра. Не оценивается она ни драгоценным ониксом, ни сапфиром. А о кораллах и жемчуге и упоминать нечего.

Откуда же исходит премудрость? И где место разума?

Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Бог знает путь ее, и он ведает место ее. Ибо он прозирает до концов земли и видит под всем небом. Когда назначал он устав дождю и путь для молнии громоносной, тогда он видел ее и явил ее, и сказал человеку: «Вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум.

И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал:

— О, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня, когда светильник его светил над головою моею, и я при свете его ходил среди тьмы! О, если бы я был, как был я во дни молодости моей, когда милость Вседержителя была над шатром моим, когда еще были дети мои вокруг меня, когда пути мои обливались молоком, и скала источала для меня ручьи елея!

Ведь тогда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое. Юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли, князья удерживались от речи и персты полагали на уста свои, а голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их.

Ухо, слышавшее меня, ублажало меня, а око видевшее восхваляло меня, потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного.

Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я радость.

Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло — головная повязка моя.

Я был глазами слепому и ногами хромому, отцом был я для нищих. И тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно. Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное.

И говорил я: «В гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок. Корень мой открыт для воды, и роса ночует на ветвях моих. Слава моя не стареет, лук мой крепок в руке моей».

Внимали мне и ожидали, и безмолвствовали при совете моем. После слов моих уже не рассуждали — речь моя капала на них.

Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои. И света лица моего они не помрачали.

Я назначал пути им и сидел во главе и жил, как царь, в кругу воинов, как утешитель плачущих.

А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих.

Бедностью и голодом истощенные, они убегают в степь безводную, мрачную и опустевшую, щиплют там зелень подле кустов, и ягоды можжевельника — хлеб их. Из общества изгоняют их, кричат на них, как на воров, чтобы жили они в рытвинах потоков, в ущельях земли и утесов.

Люди отверженные, люди без имени, отребье земли!

Их-то сделался я ныне песнью и пищею разговора их. Они гнушаются мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим. И все потому, что Бог развязал повод мой и поразил меня, а тогда и они сбросили с себя узду пред лицем моим.

Они пришли ко мне, как сквозь широкий пролом, с шумом бросились на меня. Ужасы устремились на меня. Как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.

И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня. Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя.

С великим трудом снимается с меня одежда моя, даже края хитона моего жмут меня.

Бог бросил меня в грязь, и я стал, как прах и пепел.

И вот я стою и взываю к тебе! Ты же не внимаешь мне, ты только безучастно смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня. Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня.

За что эти деяния твои, достойные более Диавола нежели Бога!

Не плакал ли я о том, кто был в горе? Не скорбела ли душа моя о бедных?

И вот, когда я чаял добра от тебя, пришло от тебя зло. Когда ожидал света, пришла тьма…

Мои внутренности кипят и не перестают. Встретили меня дни печали… Я хожу почернелый, но не от солнца. Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара.

Я стал братом шакалам и другом страусам.

И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя — голосом плачевным.

Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая же участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес?

Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть? Не видел ли Бог путей моих, и не считал ли всех моих шагов?

Если я ходил в суете, и если нога моя спешила на лукавство, то пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность.

Если стопы мои уклонялись от пути и сердце мое следовало за глазами моими, и если что-либо нечистое пристало к рукам моим, то пусть отрасли мои искоренены будут.

Если сердце мое прельщалось женщиною и я строил ковы у дверей моего ближнего, то пусть моя жена мелет на другого, ибо это — преступление, это — беззаконие, подлежащее суду. Если это было бы так, то пусть бы огонь, поядающий до истребления, искоренил бы все добро мое.

Если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то пусть бы тогда Бог восстал на меня!

Отказывал ли я нуждающимся в их просьбе и томил ли глаза вдовы? Один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него и сирота? Ибо с детства он рос со мною, как с отцом, и от чрева матери моей я руководил вдову.

Если я видел кого погибавшим без одежды и бедного без покрова, не благословляли ли меня чресла его, и не был ли он согрет шерстью овец моих?

Если я поднимал руку мою на сироту, когда видел помощь себе у ворот, то пусть плечо мое отпадет от спины, и рука моя пусть отломится от локтя.

Полагал ли я в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: «Ты — надежда моя?» Радовался ли я, что богатство мое было велико, и что рука моя приобрела много?

Радовался ли я погибели врага моего и торжествовал ли, когда несчастье постигало его?

Странник не ночевал на улице — двери мои я отворял прохожему.

Если бы я скрывал проступки мои, утаивая в груди моей пороки мои, то я боялся бы большого общества, и презрение одноплеменников страшило бы меня, и я молчал бы и не выходил бы за двери.

О, если бы кто выслушал меня! Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне о делах моих, и чтобы защитник мой составил запись. Я носил бы ее на плечах моих и возлагал бы ее, как венец.

Если вопияла на меня земля моя и жаловались на меня борозды ее, если я ел плоды ее без платы и отягощал жизнь земледельцев, то пусть вместо пшеницы вырастает волчец и вместо ячменя куколь.

Слова Иова кончились.

Со своими нравоучением встрял Елиуй

Когда те три мужа перестали отвечать Иову, потому что он был прав в глазах своих, тогда воспылал гнев Елиуя, сына Варахиилова, Вузитянина из племени Рамова. Воспылал гнев этого правоверного лицемера на Иова за то, что он оправдывал себя больше, нежели Бога. Одновременно и на трех друзей Иоваовых воспылал гнев его за то, что они не нашли, что отвечать Иову, вроде бы приняв его аргументы.

Елиуй ждал, пока Иов говорил с друзьями, потому что они летами были старше его годами. Когда же Елиуй увидел, что нет ответа в устах тех трех мужей, тогда воспылал гнев его.

И начал Елиуй:

— Я молод летами, а вы — старцы; поэтому я робел и боялся объявлять вам мое мнение. Однако, не только многолетние мудры, и не только старики разумеют правду. Я вот тоже мудёр по своему разумению.

Поэтому дайте и я объявлю вам мое мнение.

Я пристально смотрел на вас, и вот никто из вас не обличает Иова и не отвечает на слова его.

Если бы он обращал слова свои ко мне, то я не вашими речами отвечал бы ему, ибо я полон речами, и дух во мне теснит меня.