– Ты чего? – испугалась Катя.

– От свежего воздуха голова закружилась.

– Конечно, если сутками сидеть, не вылезая из постели, еще не то будет! Ноги откажут…

Богданова направилась к своей темно-синей «девятке», которая с той памятной ночи так и стояла во дворе.

– Ты на машине собираешься ехать? – удивилась Катя.

– Ну не пешком же я пойду!

Вчера, выйдя днем на улицу, Царева заметила, что соседки поглядывают на нее с повышенным вниманием.

– Машину никак купила? – не выдержав, спросила одна из них, самая любопытная.

– Нет, это подружкина.

– А-а! То-то я смотрю: стоит и стоит. А это, выходит, не твоя… – с облегчением произнесла тетка.

Народец в их доме с трудом переносил чужое благополучие. С этой соседкой жила внучка, Катина ровесница, и пожилая женщина ревностно следила за тем, чтобы у кого-то, не дай бог, не было чего-то лучшего, чем у ее раскрасавицы внучки.

Сейчас соседка тоже находилась на своем боевом посту: она неодобрительно покосилась на Наташину шубку – и поджала губы.

– Публика тут у вас… – невольно улыбнулась Богданова, заметив косой взгляд.

– Нравы вороньей слободки, – вздохнула Катя.

– По-моему, эту тетку сейчас кондрашка от злобы хватит.

– К счастью, не все здесь такие. Мамина подруга, тетя Нина, она в квартире напротив живет, про завист-ливых людей говорит так: "Что такое для них счастье? Счастье – это не когда он корову купил, а когда у соседа свинья сдохла".

Наташа впервые за все последнее время рассмеялась:

– Здорово! Надо будет запомнить. Метко сказано.

Они подъехали к терапевтическому корпусу районной клинической больницы.

– Четвертая терапия? – переспросила у Кати в отделе справок пожилая медсестра. – А кто вам там нужен?

– Поздеева, – вместо Кати ответила Наташа.

На лице медсестры появилось странное выражение – На четвертый этаж подниметесь. Пешком, лифт не работает. Сразу налево, где написано: "Третье хирургическое отделение". Его пройдете до конца. За медицинским постом будет терапия. Таблички там нет, – предупредила медсестра. – Раздевалка временно не работает: затопило. Верхнюю одежду снимете на лестнице и аккуратненько пронесете с собой.

Похоже, в этой больнице не только лифт сломался. Здание имело запущенный вид и давно нуждалось в ремонте: облупленные стены, драный линолеум, растрескавшиеся рамы на окнах – смотреть на все это было тоскливо.

Пока поднимались по лестнице, нанюхались всевозможных запахов. Пахло едой, лекарствами и еще чем-то неприятным. Больные, одетые в принесенные из дому разноцветные халаты, молча провожали глазами двух хорошеньких девушек.

– Господи, какая нищета! – с дрожью в голосе прошептала Наташа. – И здесь вынуждены находиться больные люди, которые нуждаются в лечении и уходе!

Они, не встретив никого из медперсонала, прошли насквозь длинный коридор третьего хирургического отделения и, толкнув стеклянную дверь, оказались в четвертой терапии.

– Вам кого? – тут же остановила их дежурная медсестра.

– К Поздеевой Валентине.

– У нее сейчас мать находится… – Медсестра помедлила, словно хотела еще что-то добавить, но передумала. – Можете пройти. Только недолго!

Девушки подошли к палате.

– Мне как-то не по себе, – пролепетала всегда такая дерзкая Наташа. – Все так странно на нас смотрят.

Они толкнули дверь и оказались в нужном помещении…

Там стояли четыре кровати, две из которых пустовали. На третьей сидела старуха с распущенными волосами и что-то бормотала. На четвертой постели лежала больная. В ногах у нее расположилась посетительница, она почему-то уткнулась лицом в колени.

Валентины в палате Наташа не увидела.

– Мы, наверное, ошиблись… – оглядевшись, начала Богданова. И испуганно смолкла.

Посетительница подняла голову.

– Наташенька? – Она вытерла слезы. – Ты не ошиблась. Это моя Валечка.

Больная открыла глаза и уставилась на девушек.

Наташа едва не вскрикнула от удивления и ужаса. Это на самом деле была Валя Поздеева.

– Не может быть! – невольно вырвалось у Наташи.

Это Валя?! На больничной койке лежала старуха со сморщенным лицом. Наташа помнила, как гордилась своей роскошной прической Поздеева, а теперь… сквозь редкие волосы просвечивала кожа головы. В уголках губ появились заеды. Кожа лица напоминала сухой, тонкий пергамент. Рука, лежавшая поверх одеяла, была костлявой, как у жертвы концлагеря.

– Господи! Ужас-то какой… – Наташа отшатнулась от постели.

– Да, Наташенька, да. – Женщина стиснула зубы и отвернулась. – Она уже несколько дней не встает.

Открылась дверь, и на пороге показалась медсестра с наполненным шприцем в руке.

– Пора делать укол.

Она откинула одеяло, и у девушек болезненно сжалось сердце. На кровати лежал скелет, обтянутый кожей.

Катя закрыла глаза: она не могла этого видеть. Вторая больная, жестикулируя, мычала что-то нечленораздельное.

– Сейчас вам лучше уйти. Я ввела питательный раствор, и она должна поспать, – сказала медсестра.

Наташа стала торопливо вытаскивать из сумки принесенные пакеты с фруктами.

– Да что вы! Этого она не ест.

– Все равно. – Наташа продолжала выкладывать на тумбочку яблоки, бананы, апельсины.

Катя и Наташа вместе с Валиной матерью вышли в больничный коридор. Последняя продолжала плакать.

– Как называется эта болезнь? – тихо спросила Катя.

– Кахексия – крайнее истощение.

– Не думала, что все так страшно… – Наташа прижала пальцы к губам.

– Сначала – анорексия. Ее журналисты еще называют смертельной модой, болезнью несбывшейся мечты. Потом – кахексия. С каждым днем ей становится все хуже и хуже, скоро она меня перестанет узнавать. Я только по выражению глаз понимаю, что она меня видит.

– Что же с ней случилось? – решилась спросить Богданова. – Ведь Валя казалась вполне нормальным человеком! Я хорошо помню ее по прошлогоднему показу "Весна – лето 1999". Она даже была немного полновата.

– Вот с этого все и началось. Вбила себе в голову, что должна похудеть. И непременно быстро. Целыми днями говорила только об этом…

– Да, я помню. Она и тогда, на демонстрации, сильно расстраивалась: считала, что набрала избыточный вес. Я еще пошутила – сказала, что мы не на парижских Днях высокой моды.

Валина мама тяжело вздохнула:

– Она решила иметь идеальную фигуру. Захотела быть лучше всех. Села на диету, а точнее – отказалась от еды. Мучительно борясь с голодом, жевала пищу и выплевывала ее. Пила слабительные и мочегонные препараты. Ставила клизмы, промывала желудок. Все это она проделывала тайком от меня. Я заметила, что она похудела. Валечка радовалась каждому сброшенному килограмму – и продолжала худеть. А тут еще генеральный директор Дома моды, где она работала, похвалил ее: вот, мол, берите пример с Поз-деевой – у нее есть сила воли, а у вас нет!..

Женщина опять горько заплакала.

– Сила воли… Она везде привыкла быть первой, стремилась к лидерству еще в школе. Если бы я знала, чего это ей стоило! Потом она рассказывала мне во всех подробностях, как научилась «насыщаться» взглядом: ходила по продуктовым магазинам, рассматривала витрины, представляла, будто ест все это. Чувство голода немного притуплялось. Иногда она не выдерживала и начинала есть всякую дрянь.

– Зачем?! – вырвалось у Кати.

Губы Поздеевой-старшей скривились в грустной улыбке.

– Чтобы вызвать рвоту. Говорила, что, когда начинала есть, уже не могла остановиться. Ей казалось, что желудок у нее бездонный. И она не могла насытиться.

– И вы ничего не замечали?

– Нет, – покачала головой женщина. – Днем я на работе. Вечером она уверяла меня, что перекусила где-то на стороне. Когда мы с мужем садились ужинать, Валя уходила в свою комнату.

– Садизм какой-то! – не выдержала Катя.

– Ох, девочка, не дай Господь никому пережить такого! Я заметила, что у нее стали возникать резкие перепады настроения. Только что была веселая – и вдруг срывается, кричит на нас с отцом. Сделалась злая, невыдержанная.