— Вас это, должно быть, страшно потрясло, Честик?

— Совершенно верно, — сказал я сдержанно, и тут она наконец заметила и молчание Бубеничека, и мое нежелание поддерживать разговор и, покачивая крутыми бедрами, отбыла в свой угол.

— Насколько я понимаю, — раздумчиво произнес Бубеничек, — если тебя не посадили, то ты, наверное, не виноват.

Я сделал глоток вина и встретил его внимательный выжидающий взгляд.

— Послушай, — сказал я, — я ведь любил Зузану.

— Знаю, — ответил Вацлав Бубеничек, — ходило много разговоров о том, как вы любили друг друга.

Иронизировал он или нет, я не понял. Да и не так это было важно.

— Сегодня их, наверное, допросили.

— Кого?

— Ребят из Зузаниного ансамбля, — сказал я, — у них в ту субботу была запись в «Беседе». Может, кто-то ее подвез домой, может, кто-то зашел к ней. Я пришел в полдесятого — и опоздал.

— Опоздал, — сказал Бубеничек, — а теперь ты хочешь поиграть в Шерлока Холмса.

— Зачем?

— Это я должен спросить — зачем, — усмехнулся Бубеничек, — не твоя это забота.

— Может, и моя, — отрезал я.

Бубеничек, сосредоточенно тянувший через соломинку свой сок, на мгновение задумался. У пани Махачковой, сидящей в уголке бара, лежала на коленях раскрытая книжка, а на цепочке висели очки. Бубеничек извлек из кармана пачку «Спарты», протянул мне, из другого кармана достал австрийскую зажигалку, и мы оба закурили.

— Она ведь тебя бросила. Вы не разошлись, нет, это она с тобой разошлась; кто-то ее пристукнул, так ты решил, что уголовка слабовата для такого дела, загорелся местью и захотел сам найти этого гада. Что, не так?

Хотя такая интерпретация моих чувств выглядела чересчур упрощенной, кое-что в ней все же было.

— Допустим, — согласился я.

— И если я хорошо тебя понял, то тебе пришлось бы по душе, — Бубеничек от удовольствия даже заерзал на своем табурете, — окажись злодеем Богоушек Колда.

— Ну, в такие детали я еще не вдавался.

— Ой ли?

— Серьезно.

Что касается Богоушека Колды, то играть в прятки смысла не было. Вот уже примерно полгода, как он пытался занять мое место рядом с Зузаной — и, кажется, небезуспешно. Это знали все, так что должен был знать и Бубеничек. Тем более, что вышибале было известно и такое, чего все знать никак не могли. Поэтому не стоило водить его за нос, если и я в свою очередь хотел что-нибудь выведать.

— Так, значит, ты действуешь только в интересах дела?

— В интересах справедливости, так сказать, — кивнул я, — хотя и из чисто личных соображений.

— Понятно, личные соображения всегда самые бескорыстные.

— Именно так, Вацлав, — ответил я, — ты меня раскусил.

— Ну, ты никогда не был особенно крепким орешком, — отразил удар Бубеничек. — Но если уж тебя отпустили, то вряд ли это сделал ты.

— Да вроде нет, — согласился я.

— Хотя отпускают не всегда только невиновных, — осклабился Бубеничек. — Мое крайне скудное правовое сознание подсказывает, что временно освобождают и тех, против кого нет достаточных улик.

— Серьезно?

— Да, — ответил Бубеничек, — и такие люди действуют обычно из самых бескорыстных личных соображений.

— М-да, ты не просто раскусил, ты растер меня в порошок, — засмеялся я, — так и есть, так оно и есть.

И оказалось, что так оно и было. Но продолжить нам не удалось, потому что в бар ворвался диск-жокей Анди Арношт.

— Здорово, Честмир!

Это именно он каждый понедельник проводил здесь, в «Ротонде», дискотеки. Он втиснулся между нами, и Бубеничек почти брезгливо отсел. Вышибала считал Арношта и ему подобных презренными наэлектризованными паяцами. Ибо все они, по мнению Бубеничека, оглупляли молодежь примитивной мелодикой, тем самым закрывая ей путь к вершине познания — джазу.

— Привет, — отозвался я, и мы с Арноштом обменялись рукопожатием.

Разумеется, Арношта звали вовсе не Анди. Анди — это был его сценический псевдоним. На самом деле его звали Арношт. То есть Арношт Арношт. Я не знаю, досаждала ли Арношту Арношту эта злая шутка родителей в юные годы, но меня его псевдоним ничуть не трогал. Хотя бы уже потому, что диск-жокея Анди в свой черед ничуть не трогали чаяния и заботы какого-то Яна Новака.

5

Капитан уже не старался сохранить видимость благожелательности.

— Да не я это сделал-, не я!

— А ключи?…

Он как раз их рассматривал. Один обычный, штампованный ключ от подъезда, а второй — изящный, непривычно длинный — от квартиры.

— Это ваши ключи, которые вы сегодня хотели отдать Зузане Черной?

— Да.

— А дверь была заперта.

Они взяли у меня отпечатки пальцев. На ноже, говорят, таковых вообще не оказалось.

— Кто-то же должен был это сделать!

— Кто-то да, а я ее любил. Разве, когда расходятся, обязательно убивают?

— Случается, пан Бичовский, — ответил капитан, — хотя вам это, наверное, странно.

— Но тогда я не стал бы вас вызывать, — возразил я зло.

— Вы вызвали «скорую», — поправил меня капитан.

— Это одно и то же.

— Не совсем. Может, вы думали, что она жива. Что ее еще можно спасти.

— Так вел бы себя только сумасшедший.

— Вовсе нет, — сказал капитан. — Большинство убийц совершенно нормальны.

— Да, но я…

— А нормальный человек, — прервал меня капитан, — в состоянии аффекта может стать убийцей. Потом, испугавшись, остывает, задумывается. Чаще всего сбегает.

— Но я же не сбежал, — упорствовал я.

— А другие, поприличнее, — не сбился с мысли капитан, — поддаются панике. Могут позвонить в больницу. Или к нам. Смотря по ситуации.

— Так нельзя, — произнес я растерянно, — вы просто не имеете права так говорить!

— Успокойтесь, пан Бичовский. Если ваша совесть чиста…

Всегда, когда я влипал в какую-нибудь историю, это надолго выбивало меня из колеи. Совесть! Интересно, какая же у меня все-таки совесть. И какова ей цена. Вечером в постели я обычно снова проигрывал ситуации, из-за которых попадал в историю. И останавливал ленту воспоминаний всегда там, где нужно было сказать или поступить по-другому. Иначе не мог заснуть. И бывало, прокручивал все по три-четыре раза.

— Допустим, пан Бичовский, пока наш разговор был чисто теоретическим.

— Допустим.

И эти свои ответы, когда я наконец доберусь до постели — если, конечно, вообще доберусь, — я тоже прокручу.

— Значит, договорились? — сказал капитан.

Одна из теней, которые двигались поблизости, отвела капитана в сторону.

— Минутку, пан Бичовский.

Я остался в кухне один. Усталость нарастала во мне несколько медленнее страха. Что они обо мне знают? Что знают о Зузанке? А вообще-то я капитана понимал и где-то даже ему сочувствовал. Выпутаться из скверной истории мне всегда было непросто.

Капитан вернулся.

— Итак?

— Что? — спросил я.

— Может быть, вы надумали что-нибудь новенькое, пан Бичовский?

— Ничего нового я надумать не мог.

— Посмотрим.

— Пожалуйста, — усмехнулся я, — можете подключить ко мне детектор лжи.

— Однако, — весело заметил капитан, — богатая же у вас фантазия!

— С сыщиками я до сих пор был знаком лишь по книжкам.

— И что, я вам не нравлюсь?

— Не особенно, — сказал я.

— Я вас никаким детектором не пугаю, — укоризненно произнес капитан, — так что вы могли бы быть повежливее.

— А мне это поможет?

— Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.

— У нас еще есть темницы?

— Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».

— А у меня сейчас какие шансы?

— У вас? — Капитан шутливо призадумался. — Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.

— Хорошо поговорили, — сказал я.

— Вот именно, — вздохнул капитан, — так как, ничего более интересного я от вас не услышу?