Усики сделали небольшое движение, но поручик даже не моргнул.

— Нет, — сказал он.

— Я рад. — Выражение моего лица подтвердило эту радость. — Так чем же вызвано ваше желание лицезреть мою симпатичную физиономию? — Что-то в лице поручика так и подмывало меня безудержно зубоскалить. Это был юмор висельника, но, как ни странно, поручик его терпел.

— Ваше задержание не прошло незамеченным, — сообщил он. — Сегодня утром у прокурора побывал доктор Секирка.

— Кто? — Вид у меня, вероятно, был не слишком умный.

— Доктор права Секирка из адвокатской коллегии.

— А мне-то вы для чего это говорите? Я его не знаю.

— Но, конечно, знаете доктора Иреша, который ожидал в коридоре, пока пан Секирка разговаривал с прокурором. Возможно, вам известно, что в уголовных делах виновного или подозреваемого может защищать только юрист из адвокатской коллегии. А доктор Иреш таковым не является.

— Иреша я, разумеется, знаю, — сказал я осторожно. Мои мысли метались туда-сюда, как роящиеся осы: «Иреш — Йозеф — доктор Майерова — инженер Дрозд…» — Понятия не имею, почему он решил подыскать мне защитника. Иреш — человек холодный, сдержанный, не в его привычках тушить огонь, который его самого не жжет. Может, у него имеется свой опыт на этот счет, — добавил я с неясным чувством, что, возможно, несправедлив к Ирешу.

Поручик кивнул.

— Опыт у него есть, — сухо заметил он. — И есть причины быть обязанным инженеру Каминеку. А тот бог знает почему заботится о вас как о родном.

— Как это «бог знает почему»? — раздраженно воскликнул я. — Благодаря ему я в это уголовное дело влип. Когда он понял, что все оборачивается против меня… — Тут я умолк, вытаращив глаза на поручика. — Но ведь Каминек в больнице. Кто ему сказал, что…

— Он уже не в больнице, — прервал меня поручик. — Вышел оттуда под расписку. — Подождав немного, чтобы я переварил эту ошеломляющую информацию, поручик ошарашил меня окончательно: — Его выпустили вчера во второй половине дня.

— Как вчера? — Перед моим взором возникла доктор медицины Майерова, защищающая вход в хирургическое отделение только что не со скальпелем в руках. Ах ты маленькая дрянь! Боялась, как бы я не пошел к Йозефу домой. Что это было — стремление оставить ему еще хоть одну спокойную ночь или у нее имелись другие, неизвестные мне причины? Я вспомнил последнее язвительное замечание пани Геленки. Чем оно было вызвано — завистью к более молодой и привлекательной женщине? Я поднял глаза на поручика. — А чего хотел этот доктор Секирка от прокурора?

— Чтобы вас выпустили, разумеется, — произнес он тоном, убедившим меня, что мой незваный-непрошеный адвокат достиг прямо противоположной цели.

— А разве есть что-нибудь противозаконное в том, что меня задержали? — со слабой надеждой все-таки спросил я.

— Вовсе нет, — сочувственно заметил поручик. — Доктор Секирка сослался на другое. Сообщил прокурору некоторые интересные факты, которые узнал от вашего друга Йозефа Каминека.

Моя надежда пустила побеги и начала расцветать.

— А на основании этих новых фактов вы меня выпустите?

— Нет.

Надежда моя увяла, и я вместе с ней.

Но поручик еще не закончил:

— Я выпущу вас, потому что… — его серые глаза сверлили меня, будто собирались пробурить дыры и вложить в них взрывчатку, — сегодня ночью погиб инженер Дрозд.

Мир взлетел в воздух, рассыпавшись на мелкие осколки.

— Этого не может быть! Как он погиб?

— Отравился выхлопными газами. Его нашли сегодня утром в гараже той самой виллы в Боровце.

Я в ужасе смотрел на поручика.

— Это самоубийство?

— Все на то указывает, — бесцветным голосом пояснил он. — Дрозд приехал туда вчера поздно вечером, один. Поставил машину в гараж. Нашли его лежащим на полу, голова под выхлопной трубой. Мотор уже не работал, бензин кончился. Но его вполне хватило, чтобы Дрозд умер.

Осколки мира падали вниз, окружая меня, но не укладывались в единую картину. Почему — неизвестно, ведь все возвратились на свои места. А может, какие-то оказались лишними?

— Вы считаете это признанием вины? — спросил я у поручика слабым голосом.

Тот ответил уклончиво:

— Он мог спастись, если бы захотел и если бы у него хватило на это сил. Гараж был не заперт.

Еще один лишний осколок звякнул об пол, и похож он был на выбитое оконное стекло. Закрашенное белой краской, как это бывает в больницах. Я заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме тьмы. Свет, который бы рассеял эту тьму, еще надо найти, но… У меня было ощущение, будто где-то уже сверкнула искорка.

— А что его жена? — машинально спросил я. — Вы с ней разговаривали?

— Конечно. На нее это, очевидно, подействовало сильнее, чем можно было предполагать, учитывая, что они уже не жили вместе. Но держится она мужественно. А вот его деверь — с этим, наоборот, случилось нервное потрясение.

— С кем, с молодым Эзехиашем? — изумился я.

— Да. У него был истерический припадок, какого я еще никогда у мужчины не видел. Пока мы не можем его допрашивать. Если бы наш доктор не подтвердил припадок, я решил бы, что это симуляция. — Поручик встал, исчерпав наконец свою неслыханную общительность. — Вы можете идти домой, — сообщил он мне. — Все формальности уладит младший лейтенант Густ. И смотрите, чтобы вас опять во что-нибудь не втянули, — саркастически предупредил он.

— Во что? — спросил я, как мне казалось, с удивительной хитростью. — Ведь дело уже почти закончено, разве не так? — Поручик покосился на меня, но я смотрел на него широко открытым взглядом, позаимствованным недавно у одной знакомой девушки. На поручика это не подействовало. Помолчав, он неожиданно поинтересовался: — Вы наверняка читаете детективы?

— Конечно, — сознался я. — Недавно я переварил их целый центнер. У сестры Лидии имелись безграничные запасы этого достойного осуждения чтива.

— Читайте с выбором, — мрачно усмехнувшись, посоветовал поручик. — В хорошем детективе у сыщика всегда одна цель.

— Какая? — тупо спросил я.

— Cui bono, — ответил поручик. — Знаете латынь?

Латынь я не учил, но что cui bono значит «кому это полезно», все-таки знал. Молча я глядел на поручика, но лицо его было непроницаемо, как судебный документ двухсотлетней давности.

Вилла, где жила Ганка, никак не выглядела домом печали. Во дворике на ветру сушилось белье. Я узнал Ганкины джинсы и блузку, которая была на ней, когда мы с ней впервые увиделись. Они, должно быть, висели тут с самого утра, потому что казались совершенно сухими. Под бельем на бетонированной площадке сидел беловолосый мальчуган, занятый игрой во что-то, чего я от калитки не видел. Локтем он упирался в шершавый бетон, волосы спадали ему на лоб, губы были выпячены, и он издавал ими какие-то жужжащие звуки, то высокие, то низкие. Только вчера я привез его сюда. И похоже, он здесь уже совсем прижился. Мне казалось преступным напоминать ему своим присутствием о тех страшных вещах, которые, возможно, он уже забыл.

Вдруг я с ужасом вспомнил, о чем мне вчера рассказал поручик. Бабушка Лукаша мертва, а мальчик вряд ли об этом знает, слишком уж он беззаботен. Нет, об этом он услышит не от меня, и не мне это утаивать.

Я пошевелился и задел за калитку. Цепь загремела, и Лукаш поглядел в мою сторону.

— Привет! — Вскочив на ноги, он помчался ко мне. — Вот здорово, что вы пришли! — Он начал старательно разматывать цепь, придерживающую створки калитки.

— Ганка дома? — спросил я в надежде, что ускользну от щекотливой ситуации.

— Вы пришли к ней? — Он покосился на меня из-под своей челки, нуждающейся в парикмахере, и в его голубых глазах мелькнула ревность.

— Нет-нет, — против своей воли сказал я. — Мне хотелось посмотреть, как тебе тут живется. Не скучаешь?

— Что вы! — Ему наконец-то удалось открыть ворота. Отступив в сторону, мальчик, переполненный ликованием, показал мне на площадку. — Посмотрите, что у меня есть!

На сером бетоне ярко сияли корпуса трех автомобильчиков. Два из них были модели «Ф-I», а третий — тот самый, который первым попался мне в руки, когда я вошел в мастерскую красной виллы.