По версии Кристевой, Г. и Ф. соотносятся между собой как поверхность (см.) и глубина, как структура с присущим ей значением и процедура означивания, как символика (к примеру, математическая) и составленная с ее помощью формула. Согласно Кристевой, Г выступает абстрактным уровнем лингвистического функционирования, предшествующим фразовым структурам в любой их определенности, а также противостоящим/предвосхищающим любое завершенное структурное образование. Как полагала Кристева, даже являясь неотъемлемым элементом языка, Г. не распознаваем структурной или порождающей лингвистикой. Единственной адекватной методологией исследования Г выступает, с точки зрения Кристевой, собственно семанализ.
Г. определяется Кристевой как глубинная осдова языка, как особый уровень текста, полагаемый за пределами лингвистических структур языка. Г. может трактоваться как принципиально а-структур- ная смысловая множественность, которой не присущи субъектность и коммуникативный вектор. Г. артикулирует нестабильные, легко разрушаемые и не способные к означиванию структуры. Именно они порождают матрицы высказывания, предшествуя дискурсивным (см. Дискурс) “жанрам”, а также структурам психики участников речевого события.
Понятие “Г ” отображает возникновение объекта и субъекта в структурах языковой коммуникации, процедуру образования ядра значения. Г тем самым являет собой основу, располагающуюся на доязыковом уровне; на следующем же уровне локализуется то, что именуется Кристевой как “Ф”
В соответствии с общей моделью текстового анализа, разрабатываемой Кристевой, разнообразные ограничения и нормативы (в первую очередь, социально-политические) фиксируют процесс означивания в определенном месте, которое он пересекает. Они задерживают его на той или иной поверхности или структуре, блокируя практику при помощи фиксированных, фрагментарных, символических матриц. Самые различные общественные принудительные механизмы препятствуют бесконечности дления процессов означивания. Ф., по Кристевой, и есть результат этой остановки.
Кристева признает, что большинство текстов, окружающих человека, являет собой те или иные ипостаси Ф. При этом, по ее мнению, ряд произведений авангардистской поэзии сумел обеспечить процессуальную бесконечность процесса означивания. Литературные творения Малларме, Лотреамона и им подобных открывают, согласно Кристевой, доступ к своеобычной семиотической “хоре” [см. “Хора” (Деррида)], видоизменяющей лингвистические структуры.
По мысли Кристевой, Г. есть процесс означивания и структурирования, разворачивающийся в зонах с подвижными и относительными границами. В свою очередь, Ф. согласно Кристевой, есть принадлежность языка коммуникации; он постоянно расколот и разделен. Ф. — это структура, подчиненная правилам коммуникации и предполагающая как субъекта высказывания, так и его адресата. Ф. это продукт языка, в котором уже естественным образом обосновались скрытые социальные коды и сакральные формулы религиозного и идеологического порядка. Ф. выступает завершенным, иерархически организованным семиотическим продуктом, обладающим устойчивым и определенным смыслом.
Программная попытка Кристевой осмыслить находящееся “по ту сторону языка” выявив “довербальный” бессознательный план существования субъекта, вполне соответствовала общей ориентации постструктурализма (см.). Именно в его рамках предполагался интеллектуальный ход на разрушение монолитных институтов знака (см.), на перенос внимания от исследования структурного уровня языка к изучению до- и внеструктурного его уровней. Одновременно осмысление проблематики “Г./Ф.” знаменовало наступление нового этапа философского творчества Кристевой: переход от структуралистской семиотики и лингвистики к психоанализу в версии разрабатываемого ею “семанализа”
ГИПЕРИНТЕРПРЕТАЦИЯ
( “чрезмерная интерпретация”) — термин, используемый в современной философии и новейшем литературоведении для обозначения механизма, способствующего безграничному расширению числа возможных (потенциально допустимых) интерпретаций (см.) смыслового содержания любого текста (см.). В этом плане понятие “Г ” выступает метой духовной ситуации отсутствия каких-либо указателей результативности или правомерности той или иной текстуальной интерпретации. Тем самым разработка все более совершенных теорий последней оказалась под угрозой: само существование вопроса о наиболее адекватных процедурах поиска смысла изучаемого текста было поставлено под сомнение.
Практически общепринятой стала точка зрения, согласно которой экспансия стратегии деконструкции (см.) вкупе с концепцией “смерти Автора” (см.) привели к тому, что права интерпретаторов оказались “несколько преувеличенными” Возникла даже тенденция к ограничению диапазона легитимных вариаций истолкования текста. Ее целью стало прекращение ситуации герменевтического беспредела, когда не только автор, но и сам текст уже не в силах контролировать все возможные интерпретации: “текст не владеет ничем, интерпретация всем” (Сущность сложившегося положения вещей была квалифицирована Ц. Тодоровым следующим образом: “Текст — это всего лишь пикник, на который автор приносит слова, а читатели — смысл”.)
В рамках предлагаемых стратегий преодоления произвола механизма Г. производится акцентуация взаимосвязанных между собой “интенций текста” и “интенций читателя” совершаемая в ущерб защиты “прав автора” Последнему субъекту триады (“Читатель [см.] — Текст — Автор”) по-прежнему отказано в креативно-смысловых амбициях.
В случае особого выделения значимости “интенции текста” гарантом правильной интерпретации трактуют сам текст: предполагается, что он способен нечто сообщать благодаря собственной связности и изначально обусловленной системе означивания (см.). “Интенция текста” состоит в производстве “образцового читателя” то есть субъекта, способного выявить смысл, подразумеваемый текстом, и тем самым свести бесконечное число возможных прочтений к ограниченному кругу интерпретаций, предусмотренных самим текстом. Как предполагается, текстуальная компетентность читателя способна учитывать контексты допустимой рецепции и отсекать избыточные интерпретационные ходы. В таковом плане некоторые мыслимые интерпретации оказываются принципиально не приемлемыми: каждый интерпретируемый текст настойчиво рекомендует своим читателям некоторые ограничения их герменевтической фантазии. Пределы интерпретации тем самым совпадают с правами текста, ни в коем случае не включая в свое “правовое поле” “интенцию автора” По мысли Ж. Деррида (см.), вне “признания и уважения” к тексту, “критическое производство рискует развиться в непредсказуемом направлении — и узаконить себя, rfe сказав, в общем-то, ничего”
См. также: Эко, Интерпретация, Текст, Текстуальные стратегии.
ГИПЕРРЕАЛЬНОСТЬ
— одно из базовых понятий философии постмодернизма, выражающее культурную ситуацию, когда феномены истины, адекватности, реальности перестают восприниматься в качестве онтологически фундированных и воспринимаются в качестве феноменов символического порядка. В подобном семантическом пространстве феномен реальности обретает характеристики Г в рамках которой оригинал и копия (подделка) сосуществуют в одном культурном контексте. Таким путем постмодернизм выводит человека из-под диктата одной определенной культуры: транскультурный мир располагается не в зоне директории по отношению к наличным культурам, но одновременно внутри их всех. Транскультура отнюдь не определяется как аддитивная сумма содержаний наличных культур, предлагая процессуальность их игровых модификаций.
Эстетика постмодернизма радикально отказывается от трактовки художественной культуры как “удвоения жизни” она рассматривает современную художественную культуру как желающую машину, моделирующую посредством си- мулякров Г бесконечное количество виртуальных миров, или “гипертекстов” (Принято полагать, что концепцию гипертекста выдвинул Vannervar Bush в 1945 в тексте “As We May Think” Сам же термин “гипертекст” (hypertext) выдумал Theodor Nelson спустя 20 лет.