Соллогуб написал Пушкину записку, в которой извещал, что дуэль назначена на 21 ноября на Парголовской дороге, на 10 шагов барьера, в 8 часов утра. Но тут же он прибавил, нарушая данное Пушкину обещание не входить в обсуждение дуэли по существу: «Господин д'Аршиак сообщил мне конфиденциально, что барон Геккерен твердо решил жениться, но не желает дать повода думать, что он делает это для избежания дуэли. Он сможет это сделать только тогда, когда все будет кончено между вами и когда вы сообщите мне или д'Аршиаку, что вы не приписываете его поступок никаким расчетам, недостойным благородного человека…» Соллогуб решился умолять Пушкина о снисходительности, заявляя, что он и д'Аршиак ручаются за правдивость Дантеса. Записку послали Пушкину. После двух часов мучительных ожиданий секунданты получили ответ: «Я не колеблюсь написать то, что могу объявить и словесно. Я вызвал г. Жоржа Геккерена на дуэль. Он ее принял, не входя в объяснения. Я прошу господ секундантов смотреть на этот вызов как на несостоявшийся, так как до меня дошли слухи, что господин Жорж Геккерен решил сделать после дуэли предложение мадемуазель Гончаровой. У меня нет причины приписывать его решение каким-нибудь соображениям, недостойным честного человека. Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы это найдете удобным…»

Это письмо Пушкин пометил 17 ноября.

Пушкин отказался от дуэли под влиянием Загряжской, которая умоляла его не губить счастье ее племянницы Екатерины Николаевны и не делать семейного скандала. О том же умолял Пушкина Жуковский. Василий Андреевич в эти ноябрьские дни написал Пушкину несколько длинных писем все на ту же тему. Жуковский писал, между прочим, что у него есть «доказательство материальное», что дело, о коем теперь идут толки, затеяно было гораздо раньше вызова. Он умолял Пушкина сохранить в тайне все случившееся. Но тот не считался с этими советами. Княгиня В. Ф. Вяземская сказала Жуковскому, что будто бы Пушкин говорил ей: «Я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как будут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершенная; она бросит человека в грязь…»

Очевидно, Пушкин не имел в виду Дантеса. К нему он относился с нескрываемым презрением. Он искал главного врага и ему хотел мстить.

Когда 17 ноября д'Аршиак и Соллогуб получили письмо Пушкина, они не показали его Дантесу, а сообщили ему, что недоразумение разрешилось благоприятно, что дуэли не будет. Дантес поручил секундантам поблагодарить Пушкина за то, что он согласился кончить ссору, и передать ему, что он надеется, что они встретятся, как братья. Секунданты поехали к Пушкину. Он вышел к ним рассеянный и бледный. Д'Аршиак передал ему благодарность Дантеса, а Соллогуб признался, что позволил себе обещать, что Пушкин будет обходиться со своим зятем, как со знакомым. «Напрасно, — сказал Пушкин, — никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может».

Соллогуб смутился. Тогда Пушкин прибавил, несколько успокоившись: «Впрочем, я признал и готов признать, что г. Дантес действовал, как честный человек».

Д'Аршиак удовлетворился этим заявлением и поспешил удалиться.

Вечером на бале у С. В. Салтыкова[1200] была объявлена свадьба барона Жоржа Дантеса-Геккерена с Екатериной Николаевной Гончаровой.

Пушкин Дантесу не кланялся.

Через несколько дней Соллогуб был у Пушкина. Поэт позвал его к себе в кабинет, запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерену. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте…»

«Тут он прочитал мне, — рассказывает Соллогуб, — всем известное письмо к голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что мог я возразить против такой сокрушительной страсти? Я промолчал невольно, и так как это было в субботу (приемный день князя Одоевского), то поехал к князю Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма. Действительно, это ему удалось: через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет…»

V

Нет никаких сомнений в том, что Дантес был неравнодушен к Екатерине Николаевне Гончаровой, может быть, он был к ней неравнодушен потому, что угадывал в ней тот же тип женщины, который ему нравился в Наталье Николаевне Пушкиной. Но, каковы бы ни были причины этой симпатии, она была бесспорным фактом. Тот же Соллогуб подтверждает это. «После моего отъезда, — пишет он, — Дантес женился и был хорошим мужем…»

Однако свадьба Дантеса для всех была неожиданностью. Никто не замечал, что Дантес любезничает с фрейлиной Гончаровой, а то, что он ухаживает за женою Пушкина, всем бросалось в глаза. Поэтому, когда официально было объявлено об этом браке, современники все в один голос объяснили его желанием Дантеса избавиться от поединка. Андрей Карамзин, приятель Дантеса, изумлен этим браком и по этому поводу пишет матери, недоумевая: «Не во сне ли я?..»

Сестра поэта, Ольга Сергеевна, пишет отцу из Варшавы, что эта новость всех удивляет. Конечно, нет ничего странного, что «достаточно красивая и достаточно хорошо воспитанная» мадемуазель Гончарова выходит замуж за одного из самых красивых кавалергардов, имеющего 70 000 рублей ренты, но ни для кого не была тайной его страсть к Наташе — и в этом странность неожиданного брака. Тут что-то подозрительное. Анна Николаевна Вульф пишет сестре Евпраксии, что затеянный брак понадобится для того, чтобы отвести глаза от каких-то других намерений. Барон П. А. Вревский[1201] писал брату о свадьбе Дантеса, толкуя это событие в том смысле, что молодому человеку пришлось жениться, чтобы «оправдать свои притязания в глазах света». Наконец, сама Наталья Николаевна была против этого брака, и ее сестра упрекала ее за это, подозревая ее в ревнивом чувстве. Пушкин также был убежден, что Дантес, заключая брак, сыграл жалкую и смешную роль и скомпрометирован в глазах Натальи Николаевны.

На самом деле мотивы, побудившие Дантеса сделать предложение Екатерине Николаевне, были сложны. Заключив брак, он надеялся, по-видимому, на восстановление пристойных отношений с домом Пушкина. Он не смотрел на свой брак, как на фиктивный. Это доказывает его дальнейшая семейная жизнь. Соллогуб и д'Аршиак скрыли oт него, что Пушкин вовсе не намерен поддерживать с ним родственные отношения. Когда Дантес убедился, что на мирные отношения нет надежды и что многие толкуют его брак как способ избежать поединка, он оскорбился и решил афишировать свою фамильярность с Натальей Николаевной, рискуя вызвать новое столкновение с Пушкиным. Наталья Николаевна была так легкомысленна и так польщена настойчивостью своего кавалера, что продолжала с ним танцевать и выслушивать от него сомнительные любезности и казарменные каламбуры. Казалось бы, стоит Пушкину категорически запретить жене поддерживать какие-либо отношения с Дантесом, и сплетни прекратятся сами собою ввиду женитьбы Дантеса на Екатерине Николаевне. Но Пушкин не делал этого шага. Почему? Надеяться на благоразумие Натальи Николаевны было бесполезно. Эта особа занята была только собою. Она могла только хвастаться своими успехами, очевидно, плохо усвоив добрые советы мужа. Но Пушкин не делал решительных шагов для прекращения этой глупейшей игры, потому что был занят другим врагом. Ухаживания Дантеса за Натали до некоторой степени отвлекали внимание общества от другого претендента на близость с нею. И вот Пушкин медлил. После помолвки Дантеса он считал его скомпрометированным и неопасным. Главный враг был вдохновитель анонимных писем с намеками на царя. Тут предстояла борьба с так называемым «светским обществом». Пушкин искал наиболее яркого и характерного выразителя этой враждебной ему клики. Он остановился на Геккерене. Он был убежден, что он и есть враг, и, по свидетельству князя П. А. Вяземского, унес это убеждение в могилу. И автором «диплома» он считал Геккерена. Если его соображения относительно почерка, стиля, качества бумаги и прочих внешних особенностей пасквиля были ошибочны и писал пасквиль русский, например, П. В. Долгоруков или какой-нибудь другой светский наглец, от этого суть дела не меняется: сплетня о близости царя к Натали поддерживалась бароном Луи Геккереном и графиней М. Д. Нессельроде.