Я ударила кулаком об стену душевой, смывая стыд и злость под ледяной водой. Затем я дрожала в кровати, как брошенная собака, которой и была, моя кожа тряслась над костями.

Следующим утром, и все последующие дни, я вела себя нормально. Высоко держала свой квадратный подбородок.

Мы плавали на лодках и разжигали костры. Я выиграла в теннисном турнире.

Мы приготовили не один чан мороженого и загорали на маленьком пляже.

Одним вечером наша четверка решила устроить там пикник. Тушеные мидии, картофель и кукуруза. Всю еду приготовила обслуга. Я не знала их имен.

Джонни и Миррен несли наши деликатесы на металлических противнях для выпечки. Мы сели вокруг пламени нашего костра, капая маслом на песок. Затем Гат сделал для всех трехслойные смуры⁴. Я смотрела на его руки в свечении огня, насаживая зефир на длинную палку. Теперь на месте, где когда-то были написаны наши имена, парень записывал названия книг, которые хотел прочесть.

В ту ночь на левой руке были написаны: «Бытие и». На правой: «Ничто».

Я тоже писала на руках. Цитаты, которые мне приглянулись. На левой: «Живи». На правой: «теперешним».

— Хотите узнать, о чем я думаю? — спросил Гат.

— Да, — ответила я.

— Нет, — сказал Джонни.

— Я думаю, как мы можем называть вашего дедушку хозяином острова? Не юридически, а на деле.

— Пожалуйста, только не начинай снова о трудности жизни пилигримов, — простонал Джонни.

— Нет. Я спрашиваю, как мы можем говорить, что земля принадлежит кому-либо? — Гат помахал на песок, океан, небо.

Миррен пожала плечами.

— Люди постоянно занимаются куплей-продажей.

— А мы не могли бы поговорить о сексе или убийстве? — спросил мой кузен.

Гат проигнорировал его.

— Может, земля вообще не должна принадлежать людям. Или должны существовать границы, на что они могут посягать. — Он наклонился вперед. — Когда я ездил зимой в Индию в качестве волонтера, мы строили туалеты. Потому что у местных жителей в этой конкретной деревне их не было.

— Мы все знаем, что ты ездил в Индию, — перебил Джонни. — Ты рассказывал об этом раз так сорок семь.

Это я и люблю в Гате: он такой энтузиаст, так неотступно заинтересован в мире, что ему трудно представить, что другим могут наскучить его рассуждения. Даже когда ему говорят об этом напрямую. Но ему также не нравиться с легкостью уступать нам. Он хочет заставить нас задуматься — даже когда нам неохота.

Парнишка ткнул палкой в угли.

— Я просто говорю, что нам стоит это обсудить. Не у всех есть личные острова. Некоторые люди работают на них. Некоторые — на заводах. Некоторые вообще безработные. Некоторые голодают.

— Замолчи, сейчас же! — сказала Миррен.

— Замолчи навсегда! — сказал Джонни.

— На Бичвуде у нас довольно извращенный взгляд на человечество, — сказал Гат. — Мне кажется, вы этого не замечаете.

— Заткнись, — вставила я. — Я дам тебе еще шоколада, если ты заткнешься.

И Гат заткнулся, но его лицо исказилось. Он резко встал, поднял с песка камень и кинул его со всей силы. Затем он снял кофту и скинул обувь. Зашел в море в своих джинсах.

Злой.

Я наблюдала за мышцами на его плечах в сиянии луны, за вздымающимися брызгами, когда он нырнул. Гат плыл, а я думала: не последую за ним сейчас, и Ракель победит. Не последую за ним сейчас, он уйдет. От «Лжецов», с острова, от нашей семьи, от меня.

Я скинула свитер и зашла вслед за Гатом в море в платье. Бросилась в воду, подплывая к месту, где он лежал на спине. Его мокрые волосы были убраны с лица, открывая вид на тонкий шрам, рассекающий одну бровь.

Я потянулась за его рукой.

— Гат.

Он вздрогнул. Встал по пояс в воде.

— Прости, — прошептала я.

— Я не говорю тебе заткнуться, Кади, — сказал он. — Никогда.

— Знаю.

Парень ничего не ответил.

— Пожалуйста, не затыкайся, — сказала я.

Затем почувствовала, как его глаза осматривают мое тело в мокром платье.

— Я слишком много говорю. И всему придаю социально-политический характер.

— Мне нравится, когда ты говоришь, — сказала я, потому что это была правда. Когда я переставала прислушиваться, мне нравилось.

— Просто всё вызывает у меня… — он сделал паузу. — Наш мир — испорченный, вот и всё.

— Да.

— Может, мне стоит… — Гат взял меня за руки, повернул их, чтобы посмотреть на слова на тыльной стороне. — Мне стоит «жить теперешним» и не заниматься постоянной агитацией.

Моя ладонь была в его мокрой ладони.

Я задрожала. Его руки были голыми и мокрыми. Раньше мы постоянно держались за руки, но Гат не касался меня всё лето.

— Хорошо, что ты так смотришь на мир, — сказала я ему.

Парень отпустил меня и опустился в воду.

— Джонни хочет, чтобы я умолк. Я наскучил тебе и Миррен.

Я смотрю на его профиль. Он не был просто Гатом. От него веяло амбициями и энтузиазмом, размышлениями и крепким кофе. Всё это было там, в зрачках его карих глаз, в его гладкой коже, в выступающей нижней губе. Он кипел энергией.

— Я расскажу тебе секрет, — прошептала я.

— Какой?

Я потянулась и снова коснулась его руки. Он не убрал ее.

— Когда мы говорим «заткнись, Гат», мы вовсе не это имеем в виду.

— Нет?

— Мы хотим сказать, что любим тебя. Ты напоминаешь нам, какие мы эгоистичные свиньи. В этом ты от нас отличаешься.

Парень опустил глаза. Улыбнулся.

— Может, это ты хочешь так сказать, Кади?

— Да, — согласилась я. Позволила своим пальцам спуститься по его плавающей вытянутой руке.

— Не могу поверить, что вы залезли в воду! — Джонни ступил по щиколотку с закатанными штанами. — Это же Арктический океан! У меня пальцы сейчас отморозятся.

— К ней быстро привыкаешь, стоит только залезть, — крикнул в ответ Гат.

— Серьезно?

— Не будь слабаком! — прокричал Гат. — Найди в себе мужество и зайди в эту дурацкую воду!

Джонни рассмеялся и кинулся вперед. Миррен за ним.

И этот момент был… совершенен.

Ночное небо, нависающее над нами. Гул океана. Крики чаек.

8

 

В ту ночь мне не спалось.

Когда отбило полночь, Гат позвал меня по имени.

Я выглянула в окно. Он лежал на спине на деревянной тропинке, ведущей в Уиндемир. Рядом с ним лежали золотые ретриверы, все пять: Бош, Грендель, Поппи, Принц Филип и Фатима. Их хвосты тихо стучали об землю.

В свете луны они все казались голубыми.

— Спускайся, — позвал он.

Я послушалась.

Свет у мамочки был выключен. Остальной остров был темным. Мы были одни, не считая собак.

— Подвинься, — скомандовала я. Тропинка была узкой. Когда я легла рядом, наши руки касались — мои голые, его в оливково-зеленой охотничьей куртке.

Мы смотрели в небо. Так много звезд, казалось, в галактике царило празднование; грандиозная, нелегальная вечеринка, начавшаяся, когда люди легли спать.

Я была рада, что Гат не пытался начать заумно рассказывать о созвездиях или нести пургу о загадывании желаний на звездах. Но я также не знала, как понимать его молчание.

— Можно взять тебя за руку? — спросил он.

Я вложила свою ладонь в его.

— Сейчас вселенная кажется такой огромной, — начал Гат, — что мне нужно за что-то держаться.

— Я рядом.

Его большой палец погладил центр моей ладошки. В ней сконцентрировались все мои нервные окончания, ожившие и трепещущие при каждом движением его кожи по моей.

— Не уверен, что я хороший человек, — сказал он через какое-то время.

— Я тоже в себе не уверена, — ответила я. — Но буду стараться изо всех сил.

— Да. — Гат замолчал на мгновение. — Ты веришь в Бога?

— Отчасти. — Я пыталась задуматься об этом всерьез. Знала, что Гат не успокоиться на легкомысленном ответе. — Когда случается что-то плохое, я молюсь или представляю, что кто-то наблюдает за мной, прислушивается. Например, в первые несколько дней после папиного отъезда я думала о Боге. Для защиты. Но всё остальное время я тащусь вперед в своей повседневной жизни. В этом нет даже отголоска духовности.