Не тоской стремленья,
Не святой слезой,
Не слезой моленья —
Грешного хулой.
Тщетно на распятье
Обращен мой взор —
На устах проклятье,
На душе укор.
1846(?)
Тополю{164}
Серебряный тополь, мы ровни с тобой,
Но ты беззаботно-кудрявой главой
Поднялся высоко; раскинул широкую тень
И весело шелестом листьев приветствуешь день,
Ровесник мой тополь, мы молоды оба равно
И поровну сил нам, быть может, с тобою дано —
Но всякое утро поит тебя божья роса,
Ночные приветно глядят на тебя небеса.
Кудрявый мой тополь, с тобой нам равно тяжело
Склонить и погнуть перед силою ветра чело…
Но свеж и здоров ты, и строен и прям,
Молись же, товарищ, ночным небесам!
6 июля 1847
Автору «Лидии» и «Маркизы Луиджи»{165}
Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,
Привет тебе, мечтатель вдохновенный,
Хотя привет безвестный и смиренный
Не обовьет венцом тебе чела.
Вперед, вперед без страха и сомнений;
Темна стезя, но твой вожатый — гений!
Ты не пошел избитою тропой.
Не послужил ты прихоти печальной
Толпы пустой и мелочной,
Новейшей школы натуральной,
До пресыщенья не ласкал
Голядкина любезный идеал.{166}
Но прожил ты, иль прожила ты много,
И много бездн душа твоя прошла,
И смутная живет в тебе тревога;
Величие добра и обаянье зла
Равно изведаны душой твоей широкой.
И образ Лидии, мятежной и высокой,
Не из себя ль самой она взяла?
Есть души предызбранные судьбою:
В добре и зле пределов нет для них;
Отмечен помысл каждый их
Какой-то силой роковою.
И им покоя нет, пока не изольют
Они иль в образы, иль в звуки
Свои таинственные муки.
Но их немногие поймут.
Толпе неясны их желанья,
Тоска их — слишком тяжела,
И слишком смутны ожиданья.
Пусть так! Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,
Вперед, вперед, хоть по пути сомнений,
Кто б ни был твой вожатый, дух ли зла,
Или любви и мира гений!
Декабрь 1848
[Дневник любви и молитвы]{167}
1
Марта 25, 18.. года
Und wenn du ganz in dem Gefühle selig bist,
Nenn's Glück, Liebe, Gott!
Ich kenne keinen Namen
Dafür. Gefühl ist alles…
Name ist Schall und Rauch,
Umnebelnd Himmelsglut[44]
I
И снова он, старинный, мрачный храм,
И тихий свет лампады одинокой,
И в куполе Всевидящее Око,
И лики длинные, как тени по стенам.
И образы святых над царскими дверями
Парящих в небо стройными рядами.
И выше всех Голгофа. И на ней
Распятый Бог, страдалец за людей.
II
И вспомнил я, как часто в храме том,
Лет за восемь, молился я с отцом,
И снова видел я мольбу его святую,
Восторженный и вместе кроткий взор.
И слышал речь Евангельски-простую,
О чудесах Господних разговор…
Как часто он молился со слезами
И «верую» с восторгом повторял,
И голову смиренно преклонял
Под выход с страшными и тайными дарами!..
Тогда и я все ясно понимал
И символ веры набожно читал…
И пению и смыслу дивных слов
Вторил торжественно раскат колоколов…
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
И долго был я думой погружен
В былое, пролетевшее как сон.
III
Но я взглянул… И лики предо мною,
Казалось, ожили, но жизнью мертвецов,
И было ли то звон колоколов
Иль смутный сон владел моей душою,
Но слышались мне звуки странных слов.
Казалось мне, ряды святых как хоры
Гласили песнь, печальную, как стон,
И вторил им унылый, страшный звон.
Их лики бледные… Недвижимые взоры
И песнь проклятия… То был ужасный сон…
И между них я видел лик знакомый,
Чертами он отца напоминал
И горестным спокойствием сиял…
. . . . . . . . . . . . . . .
Очнулся я… и было грустно мне,
Но страшно не было. Лишь милой старине
Я отдал дань невольными мечтами;
А вздох сдавил, скрестивши грудь руками.
IV
И между тем народ уж находил
И, набожно крестясь, на место становился.
И служба началась, и ряд паникадил
Сиянием свечей мгновенно озарился.
Вдали от всех я у стены стоял
И, ко всему святому равнодушный,
Над верою толпы, живой и простодушной,
В душе, как демон, злобно хохотал.