Говорят, что если бы актер всякий раз «взаправду» переживал на сцене за своего героя, то скоро получил бы инфаркт. Все дело, так сказать, в актерской технике. Врач за операционным столом даже не успевает думать о страданиях больного, он делает свое дело, чтобы облегчить эти страдания. Говорят, это защитная реакция организма. Он привыкает ко всему, утрачивая первую, яркую остроту ощущений. Так оно, наверное, и есть.
Но это не вся правда. Вглядитесь в лица актеров, когда выходят они на вызовы зрителей. У них отсутствующие глаза. Они еще где-то там, со своими героями, с их страстями, горем. Сейчас они только начнут возвращаться к нам, зрителям, к самим себе. И почему-то после сложной операции хирург держится за сердце, а руки его, еще минуту назад твердые, начинают дрожать. Нельзя до конца оторвать себя от чужого страдания, отрешиться от чужой боли.
Вот и Баженов. Так никогда и не привык он к тому, что один крадет, а другой убивает. Не утратил остроты ощущений и защитной реакции не приобрел.
Странно, но первое чувство у меня было даже такое: нехорошо, несправедливо, что такой светлый, хороший человек был окружен этой грязью. Парадокс, казалось бы. Но это счастье, что парадокс разрешается так, что такие Баженовы делают свое дело для нас с вами. Он не пишет в блокноте после слов о завхозе: «Какое безобразие!» — но уж он сделает так, что больше в этом детском саду никто и никогда красть не будет...
Легко и интересно было собирать материал о подполковнике Баженове, потому что все, с кем он сталкивался, очень хорошо его помнят, со всеми его привычками, любимыми словечками и манерами. Помнят, что на допросах любил он говорить своим бархатным басом: «Голубчик мой», что был спокойным и, не в пример кинематографическим следователям, не курил безостановочно, а любил конфеты. На первый взгляд, это мелкие, незначительные детали. Но без них, без этих подробностей, рассказ об этом большом и смелом человеке будет односторонним. А потому я напишу так, как слышал.
— Любил Андрей кладбище. Бывало, специально приедет и бродит меж могил, читает надписи. Грустный и сосредоточенный. Говорил: «Нельзя людей забывать», когда запущенную могилу видел. А однажды на холмик, где деревянный столбик со звездочкой покосился и фамилия была едва видна, притащил камень и на камне вывел и фамилию и даты...
— Веселый человек был Баженов. Любил разыграть кого-нибудь. Звонит одному нашему товарищу, говорит: «Вас вызывают в финчасть. Поскольку командировки ваши оказались бесплодными, верните деньги бухгалтеру». Тот пошел и деньги понес: «Хочу вернуть, как напрасно израсходованные». В финчасти тому товарищу сказали: «Хорошо, если б кто и вправду придумал такое правило...»
— Поехал Андрей на курорт отдыхать, а через неделю в Ленинграде мы с ним оказались. «Поедем архитектуру смотреть». Перед Исаакием он долго-долго молча стоял, потом сказал: «Люблю Петра Первого». Ленинград весь пешком обошел, не смотрел вокруг, а всматривался. Говорил: «Баженова, архитектора, знаешь? Так я тоже Баженов».
— Была у Баженова дружба с одним бандитом. С бывшим бандитом, конечно. Когда-то Андрей его ловил, теперь тот отсидел положенное, вернулся, и Баженов сам его на работу устраивал. Отношения у них были такие: Андрей не играл в «отца родного», вел себя без всякого покровительства. Потому приятель его не чувствовал себя с ним «блудным сыном», вернувшимся после долгих странствий. Чем-то они были по-человечески интересны друг другу...
Баженова нет. Баженов погиб. Указом Президиума Верховного Совета СССР он посмертно награжден орденом Боевого Красного Знамени. Старшина Спектор, также посмертно, удостоен ордена Красной Звезды.
— Что для него было главным? — спрашивал я людей самых разных, долгие годы знавших Баженова.
Отвечали возвышенно, высоким слогом. Но этот высокий слог казался единственно уместным. Отвечали примерно так, как полковник Николай Ксенофонтович Вовк:
— Он ужасно любил милицию...
Любил милицию... Что значит любить милицию? Погони, преследования, перестрелки, допросы? Да, сам процесс поиска, головоломки запутанных преступлений, остроту ощущений. Но ведь все это лишь форма, лишь оболочка. Немало любителей рискованных приключений и «поэтов уголовного розыска» уходили из милиции после первых же шагов. Поэт разочаровывался, романтик остывал и озлоблялся. Вблизи все виделось по-иному...
Баженов мог и не погибнуть. Мог не вписать себя первым в тот список, мог вообще не открывать ту иссеченную пулями дверь. Имел право не погибать. И, может быть, не имел права первым бросаться на преступника, заранее зная, что тот вооружен и станет стрелять. Зачем? Ведь все равно тот никуда не ушел бы. Все это логично и стройно. Но Баженов в эту логику не укладывается. Да и что такое логика? Останься он в живых и, может быть, получил бы выговор — прочел же я в одной из лейтенантских его аттестаций: «Баженов — самонадеян», — а погиб — все плакали. И выговор и слезы — все это искреннее.
Вот пошел он первым и это было смело, но было в этом и что-то от простого благородства — не мог он послать Ковытева или кого-то другого, а сам «руководить» из-за угла.
Кто-то должен быть «№ 1», жизнь стала бы тусклой без таких людей, без их ярких дел.
У таких, как Баженов, что-то большое и глубокое стоит за внешней, профессиональной стороной милицейской жизни. Какая-то высокая цель, какие-то дальние истоки. Мне хочется назвать это чувством обостренной справедливости. Желанием сделать жизнь чище и счастливей.
Ведь того седого взводного, что предостерегал семнадцатилетнего Андрея, убили. Столько смертей Баженов уже видел, и вот еще одна. Похоронили лейтенанта в Венгрии, на площади небольшого городка. Не знаю, как думал Баженов, стоя у этой могилы. Но знаю, что думал, и вы это знаете.
А потом кончилась война, а бандит стреляет из-за угла, вор крадет последнее... С юности привыкший к серьезной, нелегкой, да никакой другой и не видевший, жизни Баженов попадает в милицию, и эта серьезная, казалось бы понятная, жизнь поворачивается к нему еще одной, трагической и грязной своей стороной. Даже после всего пережитого это было ново, и у участкового уполномоченного Баженова сердце сжималось от тоски, когда видел он человека, только вчера за часы с дешевым браслетом убившего женщину...
Баженов становился Баженовым. Тоска и ненависть переплавлялись в то самое чувство справедливости, что и двигало им потом все годы, заставляло рисковать, привело к подвигу.
Владимир Баулин
ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА
1
Раннее московское утро. В иллюминатор видна прозрачная синь неба, а ниже — плотная пелена облаков. В салоне тепло и уютно. Наволновавшись за ночь — вылет самолета откладывался несколько раз, — пассажиры дремали. Татьяна Сергеевна тоже старалась уснуть. Но то ли от грохота моторов, то ли от усталости, сон не приходил. Наплывали мысли о деле, ради которого она сейчас летела в Ростов-на-Дону. А дело сложное, запутанное, «захламленное» — как шутили ее товарищи по работе. Придется еще и летать, и в поездах трястись, и не одну бессонную ночь просидеть над документами. Такая уж у нее беспокойная должность. А другой ей не нужно. Начинала бы жизнь сначала, опять бы следователем стала. Конечно, трудно это, не очень-то приятно всю жизнь иметь дело с преступниками. Но зато и удовлетворение получаешь большое. Особенно когда вчерашний преступник человеком становится. Как Володя Николаев, например...
Однажды, подняв телефонную трубку, Татьяна Сергеевна услышала взволнованный голос:
— Гражданин следователь... товарищ Троицкая? Это Николаев Владимир. Вы меня помните? Я очень хочу увидеться с вами, очень... Можно мне зайти?
Она заказала пропуск. Профессиональная память быстро подсказала ей, кто такой Николаев, хотя за годы, что она не видела Володю, в этом кабинете побывали сотни людей. Татьяна Сергеевна тотчас же представила себе Володю таким, каким видела его в последний раз.