Многолетняя привычка обязательно разбираться в своих мыслях и чувствах сработала и сейчас. Кто убил и почему? Убил? Это если собирался убить и убил. А если не хотел, или просто не думал, убьет или нет, а получилось, что убил? Все равно убийца... Кууск, видимо, дружил с Павленковым и, будь у него хоть малейшее основание заподозрить кого-нибудь, наверняка сказал бы. Что ж, без причины? Черт побери, когда убивает бандит — пусть это подло, страшно, — но он хоть знает, зачем, почему. А когда так, походя... Есть ли причина — проверить.

Ну, а если все же нет ее, причины? Значит, пьяный. Пусть смеются, это их дело. Дежурный тоже небось в душе улыбнулся. Видано ли это, чтобы начальник райотдела сам беседовал с каждым, кто попадает в вытрезвитель. «Не знали, скоро ли вернетесь», а в душе смеется. Был ли сегодня Рейн Угасте? Новый год ведь. Наверняка подобрали где-нибудь. Может, вызвать его?

Хаависте стиснул пальцы так сильно, что кончики ногтей побелели. Что-то нахлынуло на него. Чувство было знакомым. Оно напоминало азарт, который появлялся, когда он начинал искать преступников, когда больше всего на свете хотелось вскочить с места, идти, расспрашивать, строить цепочки догадок. Он поднялся с места и принялся шагать по комнате. Пойми тут, в чем дело. Воевал этот Угасте, говорят, хорошо, смело. Был человек как человек. И работать умеет — поискать другого такого сантехника в городе. А дети? Разве он не любит их? Ишь как вскинулся тогда: «Не ваше дело», а потом сразу сник. Сегодня он ходит пьяный, скандалит, ругается с женой, на детей страшно смотреть — оборванные, грязные, а что будет завтра? Завтра он подойдет к кому-нибудь, ударит, бессмысленно, дико ударит, как ударили Павленкова.

У телефона Хаависте задержался и нерешительно потянулся к трубке, потом резко поднял ее, набрал номер дежурного.

— Дайте список ночевавших в вытрезвителе.

Угасте в списке не было. Хаависте отложил список. Заглянул заместитель. День начался.

Ближе к вечеру позвонил Риммель. Особых новостей у него не было. Он опросил уже человек пятнадцать. Подтверждается, что врагов у Павленкова нет. Никто не может припомнить и какой-нибудь ссоры. На Новый год в город к родным приехало несколько курсантов из Таллинского мореходного училища. С тремя он уже разговаривал. Осталось еще двое. Есть один подозрительный парень, местный, некий Эндель Роотс. Живет неподалеку от почты, ходил в секцию бокса. Но говорит, что весь вечер был в ресторане. Это подтверждается. Да и вообще на вид он такой невзрачный...

Хаависте рассмеялся.

— Все боксеров ищете да чужих пьяниц... Ищите, только и своих не забывайте. Объявление дали?

— Газета выйдет послезавтра.

— Больше ничем, Эрих, не занимайтесь. Ищите убийцу.

— Не надо мне этого говорить.

— Ну, ну, обижаться тоже не надо.

Поздно вечером, уже в постели, Хаависте вдруг вспомнил, как в машине, когда он задремал, на него нахлынуло прошлое. Почему это, ни с того ни с сего? Он даже приподнялся, но тут кольнуло в груди, там, куда когда-то попала пуля. Это успокоило его. «Наверное, не так рукой двинул», — подумал он, засыпая.

3

Третий день после убийства начался с неприятностей. Не успел Хаависте войти в кабинет, как раздался звонок из Таллина: нашли ли преступника?

Затем последовал второй вопрос: не нужна ли помощь, не прислать ли опытного оперативника? Повесив трубку, Хаависте подумал: «Может, сказать Кальму, чтоб он сам занялся этим делом? Впрочем, и говорить не надо, дай ему только понять, что ничего не имеешь против, и через секунду он умчится в Пыльтсамаа. Нет, дорогой товарищ заместитель начальника райотдела подполковник Михаил Кальм, руководите розыском, пожалуйста, но только отсюда. А то сегодня приедет Кальм, завтра — таллинский специалист, послезавтра Хаависте пожалует... Что ж тогда остается Ляттимяги и Риммелю? Быть мальчиками на побегушках? Нет, они сами с усами, сами найдут. Головы хорошие и упрямства, доброго эстонского упрямства, им не занимать. Никуда этот убийца не денется».

Потом позвонил автоинспектор. Опять ночью авария. И еще скандал с общественным инспектором. Не выпустил неисправную машину на линию, так его уволить из гаража хотят.

И, наконец, дежурный:

— С пьяницами будете говорить?

Черт побери, как будто приятно разглядывать эти желтые опухшие лица, смотреть в бегающие глаза и дышать винным перегаром. Вот плюнет на все, скажет сейчас «нет» и поедет в Пыльтсамаа... Завтра, небось, из Таллина спросят: «А вы, товарищ Хаависте, лично принимаете участие в розыске?». Как будто что-нибудь изменится от того, что вопросы будет задавать он.

— Так будете говорить?

— Давай.

Грузно топая ногами, еще более грязный, чем всегда, с всклокоченным венчиком волос какого-то буро-седого цвета вокруг головы без стука вошел приземистый Рейн Угасте. Не говоря ни слова, он направился к креслу и, не ожидая приглашения, плюхнулся в него.

Наступило молчание. Угасте разглядывал свои рыжие, незашнурованные туфли и словно раздумывал: шнуровать их или нет. Хаависте ждал, положив сплетенные пальцы на стол. Угасте не выдержал:

— Ну?.. Мораль читать будете?

Хаависте продолжал молчать. Он просто не знал, с чего начать. Ему было до боли жаль этого опустившегося человека, Жаль было его детей, жену. Раздражение, накапливавшееся с утра, начало пропадать. Но тут ему вдруг представилось, что именно Рейн Угасте, растрепанный, безобразно ругающийся, в разорванном пальто — таким его однажды привезли в отдел, — подошел к Никифору Павленкову и ударил его в правую скулу. Хаависте даже привстал, чтобы посмотреть на руки Рейна. Тут ему бросились в глаза разлетевшиеся по полу шнурки.

— Туфли зашнуруйте, — брезгливо сказал он.

Угасте вздрогнул и, кряхтя, наклонился, блеснув красной лысиной.

Через минуту он выпрямился, иронически улыбнулся. Глаза его уже смотрели не тупо, как прежде, а осмысленно:

— Продолжим нашу беседу. В прошлый раз мы остановились на вопросе о солдатской чести. Как выяснилось, ветеранов в нашей стране уважают. Водо- и паропроводчиков тоже. Они имеют, так сказать, все права, кроме одного — пить водку, которой торгует государство. Некоторые пьют, не подозревая, что это нехорошо, чем, безусловно, позорят честь фронтовика. Надеюсь, к этой теме возвращаться не будем?

— Зачем вы паясничаете, Угасте? — сдерживая снова появившееся раздражение, ровным голосом спросил Хаависте.

Угасте ухмыльнулся:

— Паясничаю?.. Дорогой начальник, вы моложе меня всего лет на пять. Но как раз на те пять лет, о которых вы мне напоминаете. Удивительное дело, но о фронте говорят как раз те, кто его и не нюхал. Вы вот так всю жизнь сидите за столиком и мораль читаете или паршивого воришку допрашиваете. Да будет вам известно, что и на фронте пили. Да еще как пили!

— Вы правы, Угасте, на фронте я не был, а вы были. — Хаависте уже вполне овладел собой. Он вел сейчас бой и должен был победить этого опустившегося человека для его же пользы, для пользы его детей, семьи. Воюют не только пулей, снарядом. — Вы, кажется, старшина? Скажите, как бы вы посмотрели на солдата, который разговаривал бы с вами, как вы, старшина, со мной, подполковником?

То ли Хаависте удалось затронуть какую-то струнку в душе Угасте, то ли у того истощился запал, с которым он вошел в кабинет, но голова его снова опустилась. Он не ответил.

— Зачем вы пьете, Угасте? Пьяный вы ж себя не помните. Детей, жену пожалейте. Вон, в Пыльтсамаа пьяный убил человека...

Угасте вздрогнул и поднял голову.

— Убил человека... Вы семью мою не трогайте, начальник. Это мое дело. Все пьют. Это только вы не пьете, а остальные... Пишите штраф...

Он тяжело поднялся и, топая, пошел. В дверях Угасте обернулся и встретился взглядом с Хаависте.

— Так-то оно, товарищ подполковник, — грустно сказал Угасте, уже перешагнув через порог.