ЛАСТОЧКА

Мы почти не устали в пути...

Узнаешь этот старый чердак?..

Впрочем, ласточка, ты не суди,

Если что-то не так.

Ты мне глиняный город слепи.

Пой, люби и ликуй!

Крепит мир над фасадом слепым

Каждый глиняный твой поцелуй.

Ночью глина стекает с волос,

Ночью я и сама не своя...

Где же, ласточка, нам привелось

Этот глиняный рай изваять?

Средь каких почерневших колонн,

Над какою такою страной?

Это, ласточка, твой Вавилон,

Крепко склеенный детской слюной.

Это наш опустевший сосуд -

В камни старые вина ушли.

Молоко из развалин сосут

Молодые ужи.

И змея оплетает крыльцо,

Разбухая от зимних дождей.

Идол каменный брызжет в лицо

Из гранитных грудей.

Рассветает... почти рассвело...

Что, родная, с тобой?..

Это, ласточка, твой Вавилон.

Пой же, ласточка, пой!

* * *

Урожай Вавилонского сада

Да вселенской давильни нажим...

Мы с тобою, как гроздь винограда,

В этом чане, обнявшись, лежим.

И веселые смуглые ноги

Лихо пляшут на наших костях.

И кровавые римские тоги

Веселятся над башней, как стяг.

Тень от башни ползет Вавилонской

И теряется в снах и веках,

Где заря распеленута розой

У Марии на вечных руках,

Где поют и подводят итоги

Виноделы столетья спустя...

И веселые смуглые ноги

Лихо пляшут на наших костях...

Боже правый, я так виновата,

Что упиться бы этой виной!

Ты послал мне любимого брата -

Я пустила его на вино.

Со святою своей простотою

Вся запутавшись в этом родстве,

Я была никудышней сестрою -

В Вавилоне, Египте... в Москве...

А потом в ледяном Петербурге

На крысином сквозном чердаке

Я писала, все пальцы обуглив

В самой первой наивной строке -

Урожай Вавилонского сада...

Рожденные сфинксами _13.jpg

* * *

И в красном я вышла,

                                  и в красном я в город вошла...

И лопались почки,

                             и млечно вскипала сирень,

Где сада касалась

                             моей багряницы пола -

И мир до корней

                           прогревала пурпурная тень.

И кровля, как лотос,

                                 взрывалась в ночи надо мной.

А если я в поле

                          свершала ночлег и обед,

То все небеса

                       надо мною

                                         вздымались волной,

И небо седьмое

                          раскрыться

                                             спешило вослед.

Когда же я в храмы

                                входила в багряном своем,

То все купола

                       разжимали свои лепестки.

А если я кровом

                          дерзала назвать окоем,

Пространство иное

                              мои холодило виски.

Так вот,

             что мне значили

                                       вещие эти слова:

Нигде не коснется

                              покрова твоя голова,

Нигде не найдешь ты

                                 ни кров,

                                               ни отеческий дом,

Покуда ты будешь

                             в багряном,

                                                в багряном своем.

* * *

Не называя вслух сосну сосною,

Но девою смуглеющей от зноя,

Не ведающей страха наготы,

И эту стену льющейся воды

Не называя ливнем и потопом,

Но лишь судьбой, восставшею подобно

Мечу,

          что между нами кем-то вбит...

А мы лежим - лицом к лицу навзрыд.

И в эту сталь мы насмотрелись вдосталь,

Где наши лица обоюдоостро

На лезвиях навек отражены...

...И долго выхожу я из волны,

Как будто захожу в нее я трижды,

Где, словно свет умерших звезд, стоишь ты.

А в нем сосна стоит, как в янтаре.

И это половодье в январе

Не называя карой и потопом,

Давай войдем в него без страха оба.

Войдем в потоп, как в праведный ковчег,

И не рискуя более ничем,

Судьбу, что словно меч стоит меж нами,

Своими мы окрасим именами.

Рожденные сфинксами _14.jpg

* * *

И штора встрепещет от первой волны,

И смуглое озеро тела

Звезду отразит на верхушке сосны,

Когда в молоко полнолуния мы

Войдем до бровей несмело…

Есть ночь…

                   И есть ночь!

                                       И, в конце-то концов,

Есть праздник чумы над нами.

Друг в друге плывущие мы вниз лицом

С искусанными губами…

Есть тигры и львы в золотых очесах,

И птиц, и драконов много…

Есть ночь…

                  И есть ночь…

                                        И еще полчаса

Для нас, позабытых Богом,

Которым не спать и ни шагу не сметь

За огненный круг объятий.

Есть ночь…

                   И есть жизнь….

                                      И быть может, смерть…

Но вряд ли, но вряд ли…

                                        Вряд ли…

Рожденные сфинксами _15.jpg

* * *

Души на веках смутное свеченье –

Бессонница… бессонница…

                                         Зачем я

Бреду на этот свет,

                              горящий изнутри.

Ведь нет пути назад…

                                 Смотри, душа, смотри

Сама в себя, где света сердцевина

Темнеет сладко яблоком невинным,

Не сорванным никем еще пока…

Скажи, куда течет моя строка,

Ночной прохладой локоть огибая,

И почему в ней музыка слепая

Бредет на свет ночного серебра.

Она течет, как Ева из ребра

Уснувшего Адама возле чаши.

Она течет, течет из вечной жажды.

И не войти в нее, о Боже, дважды.

СБОР ЯГОД

И чаша преисполнилась, наверно,

Когда ее в смятении отвергла

Моя извечно-детская душа…

И я в сосновый лес тогда вошла,

Где обитали ягоды черники

И грибников торжественные лики,

И редкие загадочные крики

Боящихся друг друга потерять…

О, словно моя детская тетрадь

Открылась вновь на самом сборе ягод.