—  Я говорю дело. Она наследница эмира. Без её письма не поверят.

—  Она не может написать.

—  Боже правый! Что с ней?

—  Ого! И вам эта девка понадобилась?

—  Где она?

—  Её здесь нет. Говорю вам, её так и не привезли сюда. Её нет в Кала-и-Фатту. Была бы она здесь, я бы знала, что с ней сделать.

— Где она? Ведь... ведь нам нужна её подпись.

—  Не обязательно. Её инглизы увезли к Ага Хану, в Европу. Поедете в Женив, там, наверное, знают. Значит, вы едете. А те­перь слушайте, господин  Как Вас Там.  Слушайте внимательно.

—  Наше дело повиноваться. — Лицо Молиара сморщилось. Ка­залось, маленький самаркандец вот-вот заплачет.

—  Знаем-знаем. Отведи от вас на минуту глаза — и ищи-свищи. Поезжайте! Выполните мои поручения. Сделайте так, чтобы я одна была  хозяйкой всех капиталов, — вы знаете, как это делается. И чтобы ни французская красотка, ни мой супруг не могли впредь и пальцем прикоснуться к сокровищам! Вернетесь — тогда и поищем покупателя на тот сундук, на ваши бумажки. А свою долю вы получите из наших, вот этих благосклонных рук. Из наших... Перед уходом Бош-хатын позволила Молиару поцеловать свою руку. Может быть, она вспомнила, что такой обычай существует у неверных.

При всей своей хитрости Бош-хатын не умела читать мысли по глазам собеседника. Но если бы могла, она в ненавистном взгляде Молиара прочитала бы такое, что не послала бы его со своим поручением в Европу.

В ЖЕНЕВЕ

                                                     И как презренным понять всю прелесть яшмы,

                                                     когда от них сокрыт мир цветов. Постели их

                                                     полны дерьма. А говорят они, что я роза не

                                                     ароматна. И нет тому иной причины, кроме

                                                     постыдного презрения к красоте.

                                                                    Цюй Юань IV в. до н. э.

В Женеве только и говорят о международных делах. Женева — город дипломатов, чистенький, приторно красивый, отражающийся В голубой лазури Женевского озера. Все здесь — и голубые гла­ва швейцарских женщин, и все хитросплетения политиков, порой весьма неблаговидные, — прекрасно сочетается с нежной голубиз­ной безмятежных небес и глетчеров альпийских вершин.

В первый же день по приезде мисс Гвендолен достала из чемо­дана себе и Монике голубые, оттенка бирюзы кашемировые шали, привезенные с собой из Пешавера. Прикидывая одну из них себе на плечи перед трюмо, Гвендолен сделала открытие:

— Чудесно гармонирует с цветом глаз. Ты не находишь, ду­шечка?

Моника находила. И у нее, и у мисс Гвендолен глаза, несом­ненно, имели голубой оттенок. Но Моника сделала и другое от­крытие. С момента приезда в Европу наставница круто изменила обращение со своей воспитанницей. В Пешавере, как известно, находящемся в Азии, мисс Гвендолен вела себя азиатской бегим и давала волю деспотическим наклонностям. В бунгало Гвендолен воспитывала принцесс по принципу: «Чем быть нищенкой, лучше быть рабыней». Держалась она всемогущей госпожой и обра­щалась с Моникой как с рабыней, хоть и твердила ей каждоднев­но: «Ты принцесса, пока я хочу!»

Здесь же, в Женеве, в самой европейской из европейских столиц, молодую тигрицу неудобно держать скрученной железными путами. Тем более, что нежно-ро-зовая, с бирюзовыми глазами, зо­лотыми косами и мелодичным голосом Моника ничуть не походила на темнокожую дикарку из Центральной Азии.

Голубой цвет не привлекает внимания нежелательных лиц. Глаза голубого оттенка не возбуждают. Напротив, они действуют умиротворительно.

В спокойной, невозмутимой обстановке надлежит вести себя спокойно и невозмутимо. Надо спокойно разобраться во всем, что­бы в полной готовности оказаться в самой гуще события, когда тебя призовут те, «кто решает и развязывает», как принято гово­рить на Востоке. Бросалось в глаза, что эти «решающие» и «раз­вязывающие» не торопятся. Больше того, они проявили странное безразличие к приезду мисс Гвендолен и Моники. Не то что бы знатных путешественниц встретили плохо. Напротив, их окружили заботой, комфортом, даже роскошью, сдержанной, но кружащей голову, подобающей восточным царственным особам. Широкие лестницы отеля, где им отвели барские апартаменты, ошеломляли мрамором и коврами. Вычурность архитектуры, статуй, карнизов, росписей действовала отупляюще. Обслуживающий персонал проявлял сверхъестественную вежливость и предупредительность. Швейцарцы — республиканцы и демократы — умеют и любят принимать у себя всяких там королевских особ, при условии, конеч­но, если у их величеств и высочеств имеются солидные счета в бан­ках. Средствами мисс Гвендолен располагала с избытком, и потому портье отеля и весь прочий штат не забывали никогда величать её и Монику «ваше высочество».

Но время шло, и «их высочество» изрядно скучала, а мисс Гвендолен заметно нервничала. Ее ослепительно белый, чистый лоб все чаще морщила чуть заметная складочка сомнения.

Три года назад, когда мисс Гвендолен уезжала на Восток, она знала Женеву иной. Тогда позиция Европы была агрессивна и вы­зывающа. На всех границах, во всех уголках мира Советскому Союзу создавали трудности политические, экономические, воен­ные. Делалось все, чтобы вызывать пограничные инциденты, кон­фликты.

Мисс Гвендолен тогда чувствовала себя далеко не последним винтиком в машине Британской империи. Она ехала по собствен­ному желанию в город, обозначенный на географической карте мелким шрифтом, но играющий, как ей объявили, большую роль в судьбах мира.

Ей не надо было внушать мысль, что Советское правительства накануне падения. Она сама искренне верила в это. С некоторых пор, выдержав экзамен в объеме курса  наук,  необходимых  для занятия должности референта по восточным делам, мисс Гвеидо­лен внимательно читала политический раздел газет.

Тогда, в Женеве, её представили лорду Кашендену, имевшему едва ли не решающее слово в Комиссии по разоружению в Лиге Наций. В любезной беседе с очаровательным референтом лорд беспощадно обвинял и обличал Советы. По утверждению Кашендена, красные стремятся поднять революцию и гражданскую войну в Индии, устроить кровопролитие во всех добропорядочных бри­танских колониях и всадить госпоже Британии нож в спину.

Горячий, говорливый оратор Кашенден совсем забыл, что он не на трибуне, а в салоне русской княгини-эмигрантки, имевшей близкое касательство к финансово-промышленным кругам, и что перед ним не дипломатический зубр, а всего-навсе-го молоденькая мисс, розовенькие пальчики которой он успел уже не раз облизать. Увлекшись, лорд Кашенден даже упомянул: «Вы, мисс Гвендолен, могли бы украсить своей деловой персоной канцелярию Комиссии по разоружению. Держу пари, от улыбки ваших губок самые воин­ственные вояки сразу же размякнут».

Тогда события следовали за событиями. Прогремел на весь мир «Пакт Келлога» — решающий шаг в подготовке войны против СССР. Остин Чемберлен открыто заявил, что для безопасности Британской империи «необходимо с оружием в руках защищать в различных районах земного шара ряд пунктов и терри­торий».

И голубые англосаксонские глаза мисс Гвендолен видели на географической карте такой пункт, куда она безотлагательно вы­ехала, когда недвусмысленные любезности лорда Кашендена, столь заинтересованного в том, чтобы сотрудницы его канцелярии отве­чали самым высоким эстетическим требованиям, сделались черес­чур назойливыми.

Мисс Гвендолен не осталась в Женеве в секретариате Комис­сии. Её голубые глаза под всеистребляющим солнцем Пешавера слегка выцвели, приобрели стальной оттенок, сделались серьезны­ми, злыми. Увлекли высокая ответственность и призвание. Сильная рука, управляющая важнейшими делами империи, решительно иаправила ее в те области, «благоденствие и целостность которых имели жизненное значение для безопасности Великобритании» и «...оборона которых против нападения являлась для Британской империи мерой самозащиты».