Стрельба прекратилась. Сол взглянул на террориста, распростертого у его ног. Возбужденные одержанной победой ученики собрались вокруг своего учителя.

— Нет! Не собирайтесь вместе! Все в стороны! В укрытие! Неизвестно, всех ли мы уничтожили!

Следуя собственному приказу, он нырнул в окоп и в то же время проклинал себя за собственную правоту. Он говорил себе, что и в душе обречен быть профессионалом: интересы деревни должны быть на первое месте, а его личные — при данных обстоятельствах — на втором. Он осторожно осмотрел каждый труп, а затем, презирая себя за безответственность, все дома, проверяя, нет ли там террористов. Организованная им команда подсчитала жертвы — десять жителей деревни погибли, пятнадцать ранены.

— Где санитарная команда? Вы передали по связи сигнал тревоги в Биршибу?

Только когда все чрезвычайные меры были приняты, и соблюдены все меры предосторожности, он позволил личным интересам взять верх и снова осознал, что обречен. Прежняя жизнь не отпускала его. Он вел себя правильно, действовал так, как учили, но, с другой стороны, его правота была абсолютно неверна. Он позволил общественному долгу пересилить личные чувства.

Дом, который в основном подвергся обстрелу и был разрушен двумя гранатами, — его дом. Когда жители деревни и его ученики с благоговением окружили Сола, он наконец освободил себя от общественного долга. Слезы катились по щекам; спотыкаясь, он пошел к дому, который был убежищем его жены и сына. Правая стена рухнула, с этой же стороны обвалилась крыша и образовала странный угол.

После первого взрыва Сол слышал женский крик. Терзаясь самыми неприятными предчувствиями, он заглянул в то, что еще недавно было окном дома, а теперь стало просто дырой в стене. Изорванные занавески почернели. Слева Сол увидел остатки игрушечного деревянного грузовика, который он смастерил для своего сына. Дальше валялись осколки посуды, упавшей с полки, которая прежде висела здесь; их накрывал развалившийся стол. Пахло горелым деревом, паленой одеждой и расплавившимся пластиком. Обвалившаяся стена скрывала часть кухни.

Сол подошел к двери, дотронулся до нее — она тут же сошла с петель; сглотнув, Сол шагнул внутрь. Он двигался медленно, ощущая внезапную волну страха, понимая, на что он может наступить, боясь осквернить тела или — он старался не думать об этом — расчлененные человеческие останки. Сол отодвинул в сторону лист железа, поднял деревянную балку и перешагнул через развалившийся на куски стул, однако не увидел следов крови. Сердце чаще забилось в надежде.

Сол оттащил в сторону часть крыши и освободил дверной проем — крови нигде не было; потом он сдвинул еще одну секцию крыши, которая нависала над кухней, так, чтобы открыть ту часть комнаты, которую он не мог увидеть, и, сощурившись, стал вглядываться в темноту.

Он не увидел человеческих тел. Подцепив рукой хорошо замаскированный люк, он обломал два ногтя. Пальцы кровоточили. Отодвинув люк к стене, Сол всматривался в темное помещение внизу.

— Эрика!

Эха не было, подвал поглощал его голос.

— Эрика! Это Сол!

Он не мог ждать ответа и в нетерпении сполз вниз, ноги коснулись земли в четырех футах под ним.

“Все кончено”.

Сол напряг глаза, вглядываясь в темноту. На какое-то мгновение он в отчаянии подумал, что не прав, но потом вдруг понял, что не подал условный сигнал. Враг мог подделать его голос, в такой темноте это был бы нехитрый трюк.

— Крошка Руфь и розы.

— Любимый, давно пора сказать это. Ты заставил меня поволноваться. Я пыталась решить — стрелять или не стрелять в тебя, — чувственный голос доносился из дальнего конца подвала. — Надеюсь, ты отправил их в ад.

Сол не смог сдержаться и рассмеялся.

— Предполагается, что евреи не верят в ад.

— При определенных обстоятельствах — это замечательное понятие. Надеюсь, за то, что эти подонки напали на деревню, на наш дом, их изжарят на сковородке.

— Папа? — спросил из темноты Кристофер.

— Это я, сынок, не бойся. А ты, Эрика, следи за своими словами при сыне.

— Ты услышишь кое-что похуже, если не объяснишь, что тебя так задержало.

Сол пытался понять по интонации ее настроение — кажется, Эрика шутила.

— Стрельба давно прекратилась, — сказала она. — Чем ты занимался? Заскочил куда-нибудь опрокинуть стаканчик?

Так как Эрика знала, что Элиот еще со школы приучил его воздерживаться от употребления алкоголя, Сол окончательно убедился в том, что она шутит. Он с облегчением опустился на пол — с облегчением не только потому, что Эрика и мальчик вне опасности, но и потому, что она не злилась на него за его холодный профессионализм. Сол не мог сдержать слез.

Эрика и Крис поползли по земляному тоннелю.

— Сол? — беспокойный, громкий голос Эрики прозвучал у самого его уха.

— Папа?

— Со мной все в порядке, сынок. Просто… — У Сола теснило в груди, голос срывался.

Сильные руки Эрики обняли его за плечи.

— Что случилось, Сол?

— Я… — Он вытер глаза и, запинаясь, начал объяснять: — Мы всех уничтожили. Но если… — Сол собрался с силами, — если бы я сразу побежал сюда, если бы я думал только о тебе и Крисе, то все, чему я старался научить этих ребят… то правило, что группа важнее одного человека… это было бы ложью. В следующий раз каждый из них думал бы только о себе вместо того, чтобы…

Крис в темноте прижался к отцу.

— Тебя уже не исправить, — сказала Эрика и обняла его еще крепче.

— Что? — удивился Сол.

— Мы профессионалы. Или были ими. Мы оба знаем, что это значит. Личные интересы в такой ситуации — роскошь. Если группа не защищает себя, ни у одной семьи не остается ни одного шанса. Когда началась стрельба, одной рукой я схватила Криса, а второй “узи”. Я сказала себе: если ты жив, ты сделаешь все, как надо, и я тоже. Мне надо было спрятать и защитить сына, а тебе — сделать все возможное, чтобы защитить деревню. Тут не из-за чего плакать. Я тебя очень люблю. Моя обязанность — защитить семью, твоя — защитить деревню. Мне не на что жаловаться. Если уж на то пошло, я горжусь тобой. Мы все сделали правильно.

— Я люблю тебя, — задыхаясь, сказал Сол.

— Когда в деревне все успокоится, когда мы организуем посты, когда стемнеет и мы уложим Криса спать, я буду рада узнать, как сильно ты меня любишь.

2

Через двадцать минут над каменистым полем, проверяя, не остались ли там террористы, кружил израильский военный вертолет. Два грузовика, полные солдат, подпрыгивая на ухабах, подъехали к деревне и остановились на окраине. Глаза солдат напоминали Солу глаза ястребов. Они осмотрели разрушения, выпрыгнули из машин и замерли, слушая приказы капитана. Отлично натренированные и дисциплинированные, они заняли оборонительные позиции вокруг деревни на случай повторения атаки. Спецотделение обследовало трупы террористов.

Горячий ветер поднимал в воздух пыль.

К Солу подошел капитан, его лицо было похоже на сланцевый склон, испещренный оврагами.

— По связи ваши люди передали, что атака отражена, — он показал на тела нападавших. — Не точнее ли будет сказать, что они уничтожены?

— Ну, — Сол пожал плечами, — они облажались.

— По-видимому, — капитан прикурил сигарету, — насколько я слышал, лучше никому не выводить вас из себя. Грисман, верно? Сол Грисман? Американец? Бывший сотрудник ЦРУ?

— У вас из-за этого проблемы?

— После того, что произошло, — нет. А это, наверное, Эрика. Сол оглянулся, он не услышал, как сзади подошла жена.

— Кристофер у соседей, — сказала она. — Он все еще боится, но пообещал закрыть глаза и постараться уснуть. За ним присматривают, — она повернулась к капитану.

— Вы из Моссада, — сказал он ей. — Меня удивляет, что вам не скучно в деревне.

— Сегодня, безусловно, нескучно.

Капитан кивнул в сторону подростков с “М—16” в руках.

— Где мужчины?

— В армии, — сказала Эрика. — Иерусалим или Тель-Авив. Это деревня вдов, сирот и оставленных женщин. Поэтому мы и решили наладить гражданскую оборону.