Карманов бросился бежать дальше. В тот же миг медведь соскользнул вниз и устремился за ним. Такой, казалось, неуклюжий и неповоротливый, он бежал, однако, непостижимо быстро.

Судорожно сжав ружье, Карманов молча и неторопливо бежал, спотыкаясь на неровном, изломанном льду, проваливаясь в рыхлый снег и лишь изредка оглядываясь. За огромным торосом, на небольшой ровной площадке, он остановился, передохнул и, повернувшись назад, щелкнул предохранителем ружья. Затем, твердо ступая, сделал два шага в сторону и вышел из-за тороса.

При его неожиданном появлении медведь на всем скаку остановился и растерянно присел на задние лапы.

В то же мгновение Карманов вскинул ружье к плечу и нажал на шейке приклада кнопку. Блеснул свет и, отразившись на исковерканных льдах, мягко плеснул Карманову в глаза, и тотчас же просвистала пуля. Сквозь всплывшие перед ним оранжевые пятна Карманов увидел, как медведь подскочил и сейчас же, коротко взревев, словно подкошенный, упал на бок, вытянувшись во всю длину. Огромные лапы с черными когтями несколько раз судорожно взрыли и взметнули снег, потом, скрючившись, замерли.

Карманов, тяжело дыша, опустил ружье к ноге и улыбнулся. Все произошло, как полагается, по закону преследовал и нападал медведь, а человек только защищался. Это был старый, испытанный способ: лишь притворившись бегущим, можно заставить зверя преследовать вас.

Карманов осторожно направился к трупу медведя с ружьем наизготовку. Уже только несколько метров разделяло их, как вдруг медведь одним прыжком вскочил на ноги, с оглушительным ревом бросился на Карманова и лапой ударил его по плечу. Жаркое клокочущее дыхание огромной пасти словно опалило Карма-нову лицо. Карманов вскрикнул и с повисшей, как плеть, рукой упал навзничь. Медведь всей тушей навалился на него…

— Странно, странно…

Лавров задумчиво ходил по небольшой светлой лаборатории судна, заложив руки за спину. Тяжелая дверь раскрытого несгораемого шкафа мешала ему, и он машинально закрыл ее. Потом остановился у стола, где возвышалась пышная груда перевившихся лент георадиограмм,[38] листков вычислений, формул, геологических разрезов. Взяв верхнюю из лент, он расправил ее и опять начал внимательно изучать тонкую, лениво извивавшуюся на ней линию георадиограммы, которая почти у конца внезапным ломаным скачком поднималась кверху.

— Вы не находите странным, товарищ Вишняков, такое неизменное падение напряжения, начиная с района восьмой шахты? Потом этот крутой, ничем не объяснимый ее взлет так близко от шахты номер пять.

Он покачал головой, сел на стул и медленно расправил ленту на столе. Не глядя, взял первые попавшиеся мензурки с каким-то голубоватым раствором и поставил их на концы упорно свертывающейся ленты.

— Что же тут такого исключительного, Сергей Петрович? — ответил Вишняков, низенький полный человек с гладко выбритым лицом нездорового, темно-воскового цвета, с маленькими беспокойными глазами, глубоко запрятавшимися под высоким лбом. — Распределение радиоактивных веществ на большой глубине становится довольно неравномерным. Очевидно, гнездо богатых урановых пород под пятой шахтой будет очень ограниченным в своих горизонтальных пределах. Георадиограф[39] и показывает на ленте постепенное падение содержания радионосных пород и лишь на далеком расстоянии от восьмой шахты новое гнездо…

Шумно дыша, он стоял возле Лаврова и, вглядываясь в линию на ленте, водил по ней толстым, несгибающимся пальцем.

— Все это верно, — сказал Лавров, — но промежуток между седьмой и восьмой шахтами будет слишком велик. Плохо, плохо. На каких горизонтах работал прибор?

— Начиная от трех километров и до пяти, — ответил Вишняков.

— Напрасно, — мягко заметил Лавров — Имея такой плохой профиль, следовало просвечивать недра до более глубоких горизонтов. Ведь вам как старшему радиогеологу на участке должно быть понятно, что если нам не встретятся радиоактивные породы, придется заложить на этом участке простую тепловую шахту. Для этого надо было искать здесь какой-нибудь батолит[40] с магмовым[41] очагом на глубине до двенадцати — пятнадцати километров.

— Простите, Сергей Петрович, — почтительно возразил Вишняков, — ваше задание сводилось к просвечиванию только до пяти километров…

— Декабрьским циркуляром, — резко прервал его Лавров, — по второму, третьему и пятому участкам я указал, что ввиду неблагоприятных результатов прошлогодних изысканий для шахт седьмой, двенадцатой, шестнадцатой и семнадцатой в этом году необходимо производить изыскания на глубинах от восьми до двенадцати километров. На пятом участке это распоряжение оправдало себя уже сейчас, в самом начале навигации.

Краска залила лицо Лаврова. Видно было, что он едва сдерживает гнев.

— Но я не получал вашего циркуляра, — удивленно сказал Вишняков. — Я ничего не знал об этом распоряжении…

— На преднавигационном совещании участников экспедиций этого года я повторил его содержание.

— Я не участвовал в этом совещании, Сергей Петрович. Если вы помните, я тогда уезжал из Москвы.

— Присутствовал ваш заместитель!

— Накануне отправления «Марии Прончищевой» в рейс его списали с судна по случаю внезапной болезни… Он ничего не успел мне передать.

Громыхающий топот ног, беготня по палубе, тревожные крики, громкая команда внезапно прервали Вишнякова.

— Медведь, медведь!

— Карманов на льду!

— Подвахтенным с оружием — за борт! Вызвать врача! Спустить собак!

Шум и беготня на палубе усилились. Вишняков испуганно обернулся к двери.

— Там какое-то несчастье, Сергей Петрович, — проговорил он.

— Скорее наверх! — крикнул Лавров. Оба бросились к выходу.

Стол закачался от толчка, одна из стоявших на ленте мензурок упала. Струя голубоватой жидкости залила почти целиком ленту, вызвавшую только что столь напряженный разговор…

Карманова нашли под уже мертвым медведем. Удар ослабевшей лапы зверя переломил ему левую ключицу да тяжелая, почти с полтонны весом, туша сильно помяла его.

Предсмертный прыжок медведя был лишь последней вспышкой жизни в его могучем организме. Ни одно животное не отличается такой изумительной живучестью, не так «крепко на рану», по выражению полярных зверобоев, как белый медведь.

Среди команды и научных работников, сопровождавших носилки с Кармановым на борт судна, встреча с медведем и его «посмертный бой», как кто-то выразился, вызвали необыкновенное оживление. Говорили о выносливости этого животного, вспомнили памятную охоту Нансена, когда белый медведь, получив пулю в сердце, пробежал тридцать шагов и лишь после этого упал.

Главный механик рассказал, как однажды на острове Врангеля медведя загнали на край скалы, которая отвесной стеной поднималась метров на шестьсот над прибрежным льдом. Видя, что выхода нет, медведь, не раздумывая долго, бросился с этой головокружительной высоты вниз, и через минуту растерявшиеся охотники увидели вдалеке быстро уходившего во льды зверя.

Когда носилки были подняты на палубу, Лавров расспросил врача о состоянии раненого и, убедившись, что опасности нет, пошел обратно в лабораторию. Мысль о вынужденной задержке на важном участке работы угнетала его. Придется, очевидно, пройти участок в третий раз с глубоким просвечиванием недр, потерять, может быть, целое лето.

В лаборатории никого не было. Лавров подошел к столу и был неприятно поражен: на столе было голубое наводнение. Драгоценные документы — георадиограммы, листки с вычислениями, геологические разрезы — размокли; линии, цифры, слова на них расплылись. Досадуя на свою неловкость, Лавров принялся торопливо просушивать под электрополотенцем[42] ленту георадиограммы, которую он рассматривал с Вишняковым. Под сильной струей сухого, почти горячего воздуха Лавров водил вправо и влево размокшую ленту. Она ежилась, коробилась, начинала похрустывать. Линии на ней теряли понемногу расплывчатость, принимали более четкий и ясный вид.