В Зенькове наши врачи познакомились с местным начальником контрразведки, и он считал своим долгом посещать отряд. Этот тип был страшен и противен. На его физиономии была написана и его профессия. Его посещения так были мне неприятны, что, когда он появлялся, я уходила. Бедные врачи — им приходилось его принимать, чтобы не было никаких придирок. И так пришлось его терпеть недели две. Штаб корпуса находился в Полтаве, а штаб дивизии продвигался вперед, и наш перевязочный отряд пошел в поход со штабом дивизии. Раненые пока не поступали, и мы шли походным порядком на Конотоп.

Дивизионный врач сообщил нашему перевязочному отряду, что планы похода изменились и 5-й Кавалерийский корпус направляется в Чернигов. Левушка не скрывал своей радости попасть в Чернигов — в Чернигове у него были родители и он там вырос. Раньше, после помолвки, он мне говорил о своих планах — хотел бы познакомить меня с родителями и в Чернигове повенчаться в кругу своих родственников. И, как только Чернигов будет в наших руках, мы немедленно туда поедем. Там же можно будет приобрести для меня теплую одежду, так как я уехала из Ростова в летней, не предполагая, что поеду на фронт.

Наш перевязочный отряд направился за штабом дивизии походным порядком на Дмитриевку. В то время когда мы стояли в Зенькове, киевские гусары отбили у красных много хороших лошадей, набранных в помещичьих имениях. Ротмистр Берестовский, друг Левушки, подарил мне двух, серых в яблоках, лошадей с пролеткой, так что я ездила теперь с комфортом. Остановились в Дмитриевке, дали лошадям отдохнуть. Здесь к нам присоединились сестры милосердия, которые ожидали наш перевязочный отряд при штабе дивизии. Эти сестры были: Крейтер — жена начальника штаба дивизии, ее невестка — француженка, жена брата, Нелли Адольфовна, и Платонова, которая поехала за женихом, очень молодая. Пробыв некоторое время в Дмитриевке, двинулись на Нежин. В Нежине штаб дивизии и перевязочный отряд расположились в городе. Врачи и я — в доме местного врача, бежавшего от белых. Это был отдельный, очень вместительный дом, комфортабельно обставленный (насколько возможно это в провинции). Дом был брошен наспех, и ничего не унесено, может быть, хозяин скрывался где-нибудь в городе, но в дом не показывался, и мы пользовались всем домом. Перевязочная была в другом месте, и мне здесь пришлось, по просьбе врачей, исполнять роль хозяйки. Остальные сестры поселились со штабом. Поступавшие в перевязочный отряд раненые после осмотра были немедленно отправляемы на станцию железной дороги для погрузки в санитарный поезд.

В Нежине мы простояли больше недели. В этот период времени портной-еврей сшил мне за два дня дорожное, от пыли, брезентовое пальто, которое мне очень помогло в дороге. После отправки раненых перевязочный отряд погрузился в поезд и направился к Чернигову. Не доехав до Чернигова несколько небольших станций, выгрузился в какой-то деревне, так как Чернигов был уже взят другой частью, опередившей нашу (кажется, пехота). К сожалению, очень скоро они его оставили, и город снова заняли красные. Таким образом, желание Левушки не исполнилось и в Чернигове не пришлось, как ему хотелось, повидать родителей и нам повенчаться. Эту мечту мы смогли осуществить только в Крыму, но своих родителей он больше никогда не видел.

Пока перевязочный отряд стоял на этой станции, прибыла партия раненых. При осмотре оказалось, что одному из раненых нужно делать маленькую операцию. Делал ее доктор Мокиевский-Зубок (дивизионный врач) в присутствии докторов Ефремова и Шатрова, сестер Крейтер и Нелли Адольфовны. Дубинский отсутствовал. За все время моего пребывания в отряде я его не видела в перевязочной. При ассистировании Нелли Адольфовна что-то сделала, показав свое незнание в медицине, — она и не была сестра, только была приписана к отряду, чтобы быть вместе с мужем. Доктор Мокиевский приказал ей оставить перевязочную, а сестре Крейтер сказал, что ее невестка может ездить с отрядом, но к раненым не должна прикасаться. С тех пор сестра Крейтер почему-то ополчилась на меня.

Последовал приказ собираться и опять походным порядком двигаться на Конотоп. Время от времени отряд останавливался на отдых, чтобы дать отдохнуть лошадям. Поехали дальше; по дороге остановились в имении Бычачки, на сахарном заводе, разграбленном то ли красными, то ли крестьянами. При заводе был запущенный сад, а в саду стоял небольшой домик для директора завода. Заинтересовавшись, я пошла побродить по саду. Зашла и в домик, который стоял почти пустой и был открыт. Обитатели его бежали, а из дома было вывезено или разграблено все, остались только несколько стульев, обитых зеленым плюшем. Я вошла и увидела, как доктор Дубинский срезает ножом плюш со стула. Я остановилась, чтобы он меня не заметил, — мне было стыдно за него. Никак не могла себе представить, чтобы доктор занимался подобными делами. Для чего ему нужны были эти клочки плюша? Может быть, он искал в стульях спрятанные драгоценности? Потом он прошел на кухню. Я думала, что он вышел на другой ход, вошла и увидела, как он взламывал замок сундучка, оставленного или забытого прислугой или не успевшей вывезти его. Что он искал в бедном, маленьком сундучке? Кухня тоже была пустая, стоял только этот единственный сундучок. Дубинский меня заметил, и я поторопилась уйти. Сад был пустынный, меня взял страх, и я побежала бегом — мне казалось, что за мной кто-то гонится.

Тут я вспомнила, как мы с Львом Степановичем проходили по улице одного из завоеванных городишек, где магазины были разграблены и в них копошились наши солдаты. Лев Степанович, когда узнал, что эти солдаты грабят недограбленное в магазинах, хотя там уже нечего было грабить, схватил у одного подвернувшегося солдата-кавказца плетку и начал выгонять из магазина солдат-грабителей. Вот это следовало бы сделать и с Дубинским.

Все виденное я рассказала доктору Ефремову. Он также удивился — для чего Дубинскому нужны были эти вещи? А к вечеру прибежала кухарка из этого домика и пожаловалась старшему врачу, что из ее бедного сундучка были вытащены ее платья. Очень просила, чтобы их вернули. Вероятно, она следила за происходящим, спрятавшись в саду в кустах, потому что прямо указала на Дубинского. Доктор Ефремов приказал все отдать ей обратно.

Отсюда наш перевязочный отряд был направлен в Бахмач. Все время, где бы мы ни останавливались, г-жа Крейтер устраивала у себя прием, где собирались офицеры штаба и другие лица. Она несколько раз приглашала меня, но я ни разу не ходила, ссылаясь на усталость. Должна сказать, что, когда нужно было сопровождать раненых к санитарному поезду, она всегда оказывалась больной и с «температурой». Она приглашала на приемы и врачей Ефремова и Шатрова, но, насколько мне известно, ни один из них не принял ее приглашения. Так же, как и я, врачи считали несвоевременным развлекаться. Они работали. Она же в перевязочную не любила заходить, ссылаясь всегда на болезнь. Зато Дубинский стал завсегдатаем ее «салона»; был, как собачонка, услужлив и исполнял ее поручения. Она была груба, неприятна, высокомерна, страдала манией величия и как жена начальника штаба пользовалась своим положением. Приглашая к себе в гости, она таким образом хотела всех себе подчинить, как Дубинского, но ей это не удавалось. За все время нашего путешествия я ее видела только один раз в перевязочной, за исключением того случая, когда вышла неприятная история с ее невесткой. И зашла она на этот раз мимолетно, видимо только для того, чтобы сделать мне неприятность: в перевязочной я исполняла предписание врача одному больному. Она влетела и стала мне делать замечание, что я не так делаю. Я молча продолжала свою работу. Тогда она рявкнула, чтобы я делала так, как она сказала. Я поняла, что это придирка, молча закончила работу, не обращая внимания на ее замечания, и, выходя из перевязочной вместе с больным, ответила ей, что делала все по предписанию врача, а ее прошу быть корректней по отношению ко мне и не уподобляться торговке. Ее невестка Нелли Адольфовна была совершенно противоположный тип. Прекрасно воспитанная, милейшая женщина.