Попытка пошутить в ответ у Эттли не вышла. Она была неубедительной, как и его политика.

Но все эти постоянные занятия делами мира требовали от Эренбурга много времени, много труда. Постоянно в поездках, перелетая из страны в страну, участвуя с утра до вечера в совещаниях по самым разнообразным проблемам, он встречался со множеством самых удивительных людей. В дни конгрессов и конференций участники их исчислялись тысячами. И каждый хотел активно участвовать, то есть хотел если не выступать на трибуне, то иметь хоть самую краткую беседу или встречу.

Эренбург облетел все материки — так мне кажется. Он был и в Америке, и в Азии, и в Африке, не помню только, побывал ли он в Австралии.

Его друзьями были самые разные деятели, больше всего было французов. Это естественно, он так любил Францию и так много жил в ней. Особенно он бывал доволен, когда сессия бывала в Париже. Но он мог легко переправиться через воздушные просторы и оказаться совсем в другом, далеком месте, скажем, в Коломбо.

Его выступления на конгрессах и конференциях всегда выслушивались с большим интересом. Отличие его речей от выступлений, скажем, Александра Фадеева заключалось в том, что он переводил всю большую тему в глубокую лирическую публицистику, в которой он был большой мастер. Фадеев строил свой доклад на четких формулах, прямолинейных примерах, на фактах политического звучания, его речь была речью государственного мужа, облеченного высоким доверием говорить от имени Советского Союза. Это производило большое впечатление. Он имел всегда успех.

Эренбург готовился к своей речи очень тщательно. Когда она была готова и требовался ее перевод, так как переводчики в кабинках должны были иметь речь заранее, он проверял сам французский текст, чтобы не было нигде недоговоренности или приблизительного перевода, не говоря уже о неправильности или двусмысленности.

Эренбург превращал свою речь в беседу, обращенную к чувствам слушателей. Поэтому она была полна цитат, удачных сравнений, живописных строчек, иногда даже похожих на белый стих, взывала к сердцу, вызывала волнение, тревогу, негодование. Талант публициста, широко и вольно пользующегося всеми возможностями очень продуманной, но легко, плавно идущей речи, создавал великолепные возможности. Иногда, как это было в Хельсинки, в 1955 году, его речь была настолько отточена и эффектна, что ему хлопали среди речи много раз. Один участник ассамблеи тогда сказал восхищенно: "Это речь опытнейшего публициста, редактированная поэтом и положенная на музыку". Правда, это сказал восточный друг, склонный к гиперболизации.

Вот маленький образец из речи, произнесенной Эренбургом в Стокгольме в 1952 году. Он сказал: "Большие реки начинаются неприметно, как маленькие ручьи; они растут, ширятся, к ним спешат сотни других рек и речек; и великие реки пересекают материки, соединяют страны, меняют жизнь миллионов людей. Движение за мир началось в глубине возмущенных сердец, быстро оно разрослось, пересекло наш век, связало народы. Такого движения еще не знала история. Высокая ассамблея, перед которой я имею честь выступать, представляет не сторонников той или иной идеи, не правительства, в ряде стран эфемерные и случайные. Нет, это конгресс народов, которые живут разной жизнью, воодушевлены разными идеалами, но которые все жаждут закрыть дорогу войне".

В ходе каждого конгресса или конференции наступал момент, когда комиссии кончали свою работу, сдавали свои резолюции и рекомендации в президиум и начиналась выработка резолюции общей, призывов, рекомендаций и прочих общих документов. Вот тут доходило подчас и до ночных прений и заседаний. В зале объявлялся ночной пленум. Ораторы могли говорить всю ночь, а президиум заседал. Иногда в перерыве появлялись его измученные представители и жадно пили кофе или минеральные воды, чтобы немного освежиться. В клубах дыма от трубок, сигар и сигарет плавали зеленые лица обреченных заседать до утра. Это пожирало и здоровье и энергию, но мученики долга добивались полного согласия всех и по всем пунктам. Из недр этого полуночного помещения появлялся Эренбург с бледной улыбкой на бледном лице и говорил удовлетворенно: "Осталась одна поправка, все скоро кончится. Упрямец такой-то (называлось имя) отстаивает одну фразу, но он уже согласен на ее другое толкование…"

В пылу таких долгих споров и дискуссий иногда становилось просто по-человечески жаль немолодого, нервного человека, так много отдававшего своих сил. времени, энергии делу, которое каждый раз выдвигало на обсуждение новые проблемы, казавшиеся порой неразрешимыми. Но потом вы с удивлением убеждались в том, что ему — скептику и энтузиасту, неутомимому борцу за мир — все это нравится. Он просто все это любит, может быть, странной любовью, нервничая и проклиная те или иные трудности, но в целом он не может без этого жить.

Ему нравилась возбужденность этих красочных зал, переполненных тысячами любопытнейших, необыкновенных мужчин и женщин из самых разных стран, шум и гам этого смешанного общества вне заседаний и страстные речи больших ораторов, иногда вопли и крики увлекшегося человека колониальной страны, борющейся за свое освобождение, иногда умные, тонкие, иронические речи, иногда трогательные женские призывы, весь разноцветный, разноголосый мир ассамблеи, где действительно все равны — и цвет кожи, и цвет религии, и положение в обществе не имеет значения. И так интересно, что на голове человека из африканской страны лежит голова леопарда, чья шкура спускается по черной спине, так что человек кажется двухголовым.

Ему нравилось переноситься из страны в страну, встречаться с новыми людьми, есть блюда неизвестной кухни, дивиться древностям, о которых он имел условное представление, выступать перед сердечно настроенной аудиторией и говорить о деле мира, о борьбе за будущее, вербовать новых сторонников и борцов.

Ему нравилось встречаться со множеством старых и новых друзей, чувствовать их большую внутреннюю заинтересованность событиями, советоваться с ними, советовать им, как лучше включиться в действие, о чем следует думать в ближайшем будущем, какие внести проблемы на обсуждение конгресса или ассамблеи.

И всем этим разным людям был близок и понятен этот всегда сосредоточенный человек с трубкой, с которым всегда можно было поговорить просто о сложных вещах, который умел выслушивать собеседника, понимал шутку, никогда не отказывал во встрече.

И он не терялся в трудных и неожиданных обстоятельствах. Обстоятельства же иногда возникали такие, что начинали дрожать самые спокойные сердца. Так случилось в Стокгольме летом 1958 года. Июльские ночи Стокгольма были не по-летнему холодны. Холодом тянуло от черной воды, от игры переливающихся ледяным блеском городских огней, от ночных улиц с закрытыми наглухо окнами, от синих туч, закрывших небо. Но другим холодом тянуло с далекого Востока, где разыгрывались роковые события. В Ираке убиты Нури-Саид и регент. Король арестован. Переворот. Американская эскадра у берегов Ливана. Английские парашютисты в Иордании. Американские танки в Бейруте. Турецкие войска на сирийской границе. Начались маневры советских войск на турецкой границе. Насер обратился за посредничеством к Неру. Аденауэр предложил сам себя в посредники.

Такая зловещая тень легла на мирные дни, что сразу во всем мире потемнело. Делегаты Стокгольмского конгресса смутились и многие растерялись. Я видел бледных арабов, не знавших, что будет с их семьями там, на родине; потрясенных англичан, испуганных шведов. Все почувствовали серьезность создавшегося положения.

Илья Григорьевич был среди тех немногих, которые вели ассамблею без всякой паники, внушая уверенность в том, что дело мира восторжествует. Это было нелегко. Дыхание большого самума событий как будто донеслось до берегов Швеции, не потеряв жара пустыни. Все ощущали трагичность создавшегося положения, все были потрясены до глубины души размерами бездны, открывшейся в эти дни перед человечеством, но именно поэтому, говорил Эренбург, делегаты должны остаться в Стокгольме, как солдаты в передовых окопах, чтобы смотреть в лицо надвинувшейся опасности. И действительно, делегаты конгресса вдруг ощутили новый приток сил, поняли, что движение за мир как никогда сплотило их, что они могут в этом единении обращаться к народам и правительствам с твердыми и верными решениями.