Прочитав ее, Дрозд спросил:

— Какое будет твое мнение? Почему не сообщают об охранении, может быть, с ним целая дивизия, что же прикажете, атаковать ее?

— Полагаю, будет обычное охранение: бронетранспортер, несколько мотоциклистов, может быть, легкий танк. Видимо, им просто не удалось добыть эти сведения. Но и так достаточно важное сообщение. Завсяко-просто генералы в штаб танковой армии не отправляются. Я думаю, есть смысл связаться с товарищами из особого отряда... Три с половиной часа туда, час на сборы, три с половиной часа назад, к середине ночи могли бы быть здесь.

— Полагаешь, своими силами не справимся?

— Этого сказать не хочу. Но тут нужна быстрота и решительность, а там, сам знаешь, ребята из института физкультуры, боксеры да борцы, особую школу прошли.

— Скажу тебе в открытую... меня смущает это: «по непроверенным данным». Пора бы привыкнуть, но душа моя не лежит к таким операциям. Они, в городе, не смогли все как следует проверить, а ты расплачивайся за них. Что, если сведения неверны? Мы только демаскируем себя, а еще особый отряд отвлечем — можно ли быть уверенным, что у них нет своего, настоящего, подготовленного боевого задания?

— Подумай, командир, о тех, кто в городе. Поставь себя на их место. И тогда ты лучше поймешь, что́ стоят сведения, которые мы получили. Риск, без сомнения, есть. Я лично это хорошо понимаю. При всем том риск оправдан целиком.

— Ну что ж, действуй. Упустить важную птицу будет непростительно. Кстати, что думаешь о Приможе Чобане? Просится на задания, уверяет, что здоров...

Пантелеев насупился:

— Доктор говорит, ему еще нельзя выходить, а вчера я видел его в двухстах метрах от лагеря... Замечание сделал, сказал, что хоть у нас и партизанский отряд, но партизанить каждому в отдельности не положено. Обиделся, понимаешь. — Пантелеев придвинул к себе гильзу-коптилку, прикурил, глубоко затянулся, выдохнул: — Я решительно против Чобана.

— Ну тогда и разговору конец. Представь план операции.

В число бойцов отряда имени Кутузова влились и бывшие студенты и преподаватели Центрального института физической культуры. Они совершили ночью тридцатикилометровый бросок и рано утром прибыли на место. Укрылись в лесу. Борцы, боксеры, лыжники, стрелки, чьи имена почитаемы в спортивном мире, имели за плечами не одно сражение. Они совершали рейды по глубоким тылам противника, взрывали мосты, пускали под откос воинские эшелоны. Это были бойцы высшего класса. Теперь им предстояла операция особого свойства.

Вместе с ними ушли на задание семь партизан, в их числе Вероника Струнцова и Канделаки, вооруженный новеньким трофейным автоматическим пистолетом и стареньким «фэдом». Котэ мечтал: если все пойдет нормально, сделает несколько фотокадров — будет неплохим приложением к рапорту. Командовал группой Пантелеев.

Залегли близ дороги. Превратились в ожидание. Пропустили три охранявшихся полицаями воза с мукой со стороны Борисовки. Пропустили менявшую позицию зенитную батарею. Наконец показался долгожданный автомобиль генерала. Он охранялся бронетранспортером и дюжиной мотоциклистов, трое из которых были высланы вперед — осматривать путь.

Партизаны не тронули их; когда же показался бронетранспортер, ударили из автоматов. Пока главные силы снимали охранение, Пантелеев послал четырех бойцов встретить мотоциклистов-разведчиков, которые, услышав выстрелы, должны были повернуть назад. Взрывы, раздавшиеся вскоре издалека, убедили Пантелеева в том, что с теми мотоциклистами покончено. Несколько бутылок с зажигательной смесью, пущенные в бронетранспортер, воспламенили машину, удалось уничтожить водителя и стрелков, пытавшихся выбраться и сбить пламя с одежды.

Вероника разбила недалеко от дороги передвижной медпункт и вместе со своим помощником — одноглазым, лет за пятьдесят бойцом-санитаром — наблюдала с пригорка за разворачивавшимся боем. Залюбовалась, как ловко и согласованно действовали бойцы особого отряда. Пока только один из них был ранен — в предплечье, Вероника перевязывала его, а он был глазами и всем существом своим там, в бою, и все спрашивал: «Ну все, ну готово? Ну давай быстрей... Спасибо, сестричка, бывай!» Прихватил автомат, сполз с невысокой насыпи, залег и открыл огонь.

Выскочив из машины, генерал бросил пакет мотоциклисту. Тот рванул с места, но далеко отъехать не успел. Ударив из автомата по колесам, наперерез ему бросился Канделаки. Мотоциклист привстал и, из последних сил размотав планшет на тонком ремне, как пращу, выбросил его в кустарник.

Генерал Бартиник этого уже не видел.

Вероника радовалась, что все так быстро и без потерь обошлось. Осталось только разыскать планшет. На его поиски были брошены восемь человек. Но проходили минуты, десятая, пятнадцатая, а бойцы не возвращались.

В это время кто-то негромко сказал за ее спиной:

— Все хорошо?.. Я поздно пришел, да?

Вероника обернулась и увидела Приможа.

— Вы каким образом оказались здесь? Как вы это могли... Ведь вам было категорически запрещено. Как же вы дошли, с такой ногой?

— Вы такая симпатичная русская девушка, что вам совсем не подходит сердиться. Я старый альпинист и следопыт, шел по вашим следам. Уже поздно, все кончено, да?

— Не надо бы вам на глаза командиру.

— Слышите? — вдруг стал серьезным Чобан. — Это немецкие мотоциклы. Их много. Быстро, совсем быстро, в лес! — Примож снял с плеча автомат.

...Планшет зацепился ремнем за ветку невысокого деревца и стал трудноразличим на его фоне. Искали долго, наконец невысокий крепыш с ушами «цветная капуста», какие бывают у борцов, крикнул: «Есть!» — с ним рядом тотчас оказался Канделаки, в это время и послышался захлебывающийся рокот мотоциклов.

Мотоциклисты, подпрыгивая на ухабах, как гонщики на дистанции кросса, отсекли отряд от тех, кто находился в лесу, перерезали путь к отступлению. Канделаки отстреливался из автомата, спрятав пакет под гимнастерку. Он то и дело прижимал руку к груди, хотя отлично знал, что пакет при нем, а гимнастерка застегнута на все пуговицы.

Бежал, низко пригнувшись, к двум березам. Залег. Оглянулся — кому бы бросить пакет. Рядом никого не было. В сторону Канделаки показывал рукой один из уцелевших мотоциклистов из генеральского охранения. Полусогнувшись, перебежками к Канделаки стали приближаться с трех сторон солдаты в касках. Канделаки понимал хорошо, какой ценности пакет держал на груди, но хорошо понимал и то, что вряд ли сможет передать его своим; в его распоряжении несколько минут... Что сделать, как поступить, что в его власти? Не выпуская автомата и продолжая вести беглый огонь, плохо слушавшимися пальцами открыл планшет, разорвал зубами плотный конверт с пятью сургучными печатями и, прижимая голову, грудь, тело к земле, развернул карту. От Белгорода уходила стрела. Круто заворачивала на север, на встречу с другой стрелой.

Что, если воспользоваться фотоаппаратом? Сфотографировать карту. А потом попробовать поступить так, как мотоциклист — размотать пращой и бросить его своим, они совсем недалеко... Они продолжают обстреливать гитлеровцев, не позволяя им приблизиться к двум березам. Что еще может сделать Канделаки? Что предпринять, чтобы не напрасной оказалась операция? Эта стрела от Белгорода, уходившая на север... Гитлеровцы прекрасно знают, сколько стоит эта карта. Канделаки развернул ее, навел объектив, щелкнул раз-другой.

Все остальное видел помутневшим взором.

Ему показалось, что он бредит, что где-то недалеко, став на колени, стреляет Примож Чобан. «Значит, много крови потерял, раз подумал, что это Чобан. Ведь он в лагере... Надо заставить себя приподнять голову, я же не баба и не тряпка... так, еще, еще выше, слышу голос Приможа: «Это я, держись!» Бьет по немцам, отвлекая их огонь на себя... и кому-то подает знаки...»

Больше Канделаки не помнил ничего.

Немецкие солдаты бросились, пригибаясь, к двум березам. Подобрали карту, клочки конверта, планшет и фотоаппарат, подхватили раненого разведчика и понесли его, не опасаясь, зная, что стрелять в них уже не будут.