«Посочувствовал»

Мне предстоял полет на полигон в паре с пилотом Крюковым. Мы должны были произвести бомбометание макета артиллерийской батареи, а вслед за этим буксировать конуса для воздушной стрельбы.

На моем одноместном самолете были учебные цементные бомбы. Выйдя на цель, я на высоте четырехсот метров круто задрал машину и, когда скорость начала затухать, быстро сунул ручку от себя. Самолет вошел в пикирование под углом, примерно, в восемьдесят градусов. Впившись глазами в оптический прицел, я нацелился в центр батареи и, когда до земли осталось не более ста метров, сбросил первую бомбу. Вслед за этим вырываю ручку на себя и слежу, как машина, круто переламываясь, снова набирает высоту. Одновременно замечаю дымок. Это первая бомба ударила метрах в пятнадцати от батареи. На втором и третьем заходе точность попадания значительно улучшается, а четвертой бомбой я попадаю в самый центр батареи.

Весьма довольный таким результатом, набираю высоту, отхожу в сторону и, распустив конус, даю возможность Крюкову отстреляться. Он делает это отлично, и мы считаем основное задание выполненным. Остается стрельба по наземным мишеням.

Сильно пикируя, точно желая изрешетить цель, Крюков вырывает самолет почти у земли, свечой летит вверх, и вдруг я вижу, что у его машины останавливается винт. Затем самолет снижается к земле, касаясь ее, подпрыгивает раз, другой и, поломав шасси, останавливается.

Неудача товарища меня очень волнует. Я брею над выступом леса, снижаюсь к кустарнику, куда шлепнулась боевая машина, и вижу Крюкова, отстегивающего привязные ремни. Он неторопливо снимает парашют и, выбравшись на землю, сокрушенно ходит вокруг самолета, совершенно не обращая внимания на мое беспокойное кружение.

«Сильно подломался», — думаю я и, желая лучше рассмотреть поломку, спускаюсь все ниже и ниже к земле.

Тупой толчок внезапно встряхивает меня, и я чувствую, что самолет сорвал вершину ели… Мгновенно сообразив, в чем дело, я разворачиваюсь на аэродром, чтобы доложить о случившемся. Нарочно сажусь дальше от «Т», где много народу. Не заворачивая на взлетное поле, рулю к старту.

— Шасси! — кричу я технику, бегущему мне навстречу.

Тот с одного взгляда понимает, в чем дело, и, подбежав к машине, с трудом вытаскивает огромную лапу ели, застрявшую в шасси. Затем мы быстро вкатываем самолет в ангар.

Встреча с Крюковым происходит через каких-нибудь час-полтора. Повреждение машины оказывается незначительным.

— Ну, как ты? — бросает он мне навстречу.

— Нормально. А ты?

— Пустяки. Вот я за тебя боялся, когда ты резал верхушку ели. Да, — продолжал Крюков, — до земли было далеко, а смерть уже держала тебя за горло.

Написали в газете

На любом аэродроме имеются свои «болельщики». Самые неодаренные пилоты обнаруживают редкую способность критиковать товарищей.

Небольшая группа летчиков, собравшись на красной черте аэродрома, обсуждала случай, описанный в газетах. Летчик соседней части лейтенант Кротов на истребительном самолете произвел посадку с оборванным амортизатором на правой лыже так, что последняя встала вертикально, без повреждения для самолета.

— Ну, и что же тут удивительного? — сказал пилот Гольцев. — Если когда-нибудь у меня произойдет такая поломка, я сделаю то же самое. Пусть обо мне тоже напишут в газетах.

Вскоре такой случай произошел с Гольцевым, будто по заказу. Во время полета на «У-2» перетерся болт, и подкос шасси опустился на лыжу таким образом, что вся левая сторона походила на сломанную ногу. Гольцев, однако, летал, ничего не замечая… Но на земле во-время это заметили и выложили соответствующие сигналы.

Сделав два лишних круга над полем, Гольцев повел самолет на посадку, которую и сделал хорошо. Счастливый и радостный он вылез из самолета и бросился с рапортом к командиру части, подмигивая на ходу товарищам: «Вот, дескать, как мы можем».

Командир части выслушал рапорт и, заинтересовавшись причинами поломки, установил, что она произошла исключительно из-за небрежности самого пилота.

О Гольцеве действительно написали в нашей многотиражке, но в ней сообщалось не о героизме летчика, а об… объявлении ему выговора за вылет на неисправной машине.

Цена одной традиции

Случай этот вспомнился мне однажды во время жаркого спора о так называемых летных традициях.

В 1926 году в Н-ской авиационной школе во время учебно-тренировочного полета машина старой конструкции попала в штопор и, не выйдя из него, врезалась в землю. На похороны двух погибших товарищей вышла вся школа. Почетный строй курсантов с винтовками окружил катафалки, а позади следовали красноармейские части и множество местных жителей.

Траурная процессия медленно проходила по городу. Неожиданно звуки летящего самолета прорезали воздух. Это один из старейших летчиков, инструктор школы Басов, вылетел на своем самолете отдать последний долг товарищам. Многолетняя дружба связывала Басова с инструктором Фединым, погибшим при катастрофе. Басов упросил командование разрешить ему сделать серию фигур высшего пилотажа во время шествия похоронной процессии.

Старые традиции, еще не изжитые некоторыми летчиками, взяли верх над рассудком. Да и командование, дав согласие, не задумалось над неуместностью такого полета. Наоборот, все считали старую традицию провожать товарищей почетным эскортом в воздухе, проделывая фигуры высшего пилотажа, очень достойной и красивой.

Поднявшись на высоту около восьмисот метров и увидев похоронную процессию, Басов стал производить все известные ему фигуры, незаметно для себя снижаясь к земле.

Фигурные полеты он выполнил блестяще. Все, что знает техника высшего пилотажа, — мертвые петли, бочки, перевороты, иммельманы, — все это чередовалось с изумительной быстротой и виртуозностью. Процессия была захвачена дерзостью полета. Басов пикировал, взмывал в высь, занимая самые неожиданные положения в воздухе.

Видимо, он вошел уже в азарт, когда, находясь над центром похоронной процессии, ввел самолет в пикирование и пронесся затем над толпой так низко, что провожавшие должны были наклониться. «Пикнув» таким образом два-три раза и ошеломив народ, летчик снова набрал высоту в двести-триста метров, после чего стал выполнять иммельман. Его желтоватый «Фоккер» стремительно лез вверх и переворачивался на спину.

Пройдя некоторое расстояние вверх колесами, Басов снова вводил машину в режим нормального полета. Наконец это занятие ему надоело. Сделав пару крутых боевых разворотов и достаточно потеряв скорость, он, видимо, резко отдал ручку управления от себя. Самолет, клюнув носом, быстро пошел вниз… Процессия в испуге остановилась…

Видно было, как машина безмолвно неслась к земле, все увеличиваясь в своих размерах. Некоторые из провожающих разбежались в стороны, другие застыли, пораженные зрелищем.

Еще раз пройдя на высоте около трех метров и вконец перепугав народ, Басов круто полез вверх. Инерционные силы самолета подняли его на высоту до полутораста метров, потом старый, неоднократно чиненный мотор не выдержал перегрузки и, выплюнув клуб черного дыма, сдал.

Какое-то мгновение самолет беспомощно качался в воздухе, пытаясь преодолеть земное тяготение, затем провалился хвостом вниз, в своем молчаливом падении перешел на крыло и врезался в землю.

Нелепая традиция стоила жизни. К двум гробам прибавился третий.

Ум хорошо, два ума… хуже

Вера Федорова — одна из первых советских парашютисток — готовилась к рекордному прыжку без кислородного прибора.

Пройдя с нею серию подъемов в барокамере, а затем совершив несколько полетов на высоту, я убедился, что Федорова хорошо переносит влияние разреженного воздуха. Потолок в шесть тысяч метров может быть свободно взят ею. Решено было приступить к ознакомительным высотным прыжкам.