ГЛАВА ВОСЬМАЯ. АВИАКАТАСТРОФА

   Удача -- это то, что вы делаете,

несчастье -- это то, что вы переносите.

Роберт Кеннеди          1964 год был очень важен для сенатора Кеннеди. Он должен был вновь пройти через выборы в Сенат, на этот раз чтобы быть избранным на свой первый полный шестилетний срок. Его положение в Сенате укрепилось. Он попал в два престижных комитета: Комитет по Труду и Общественному благосостоянию (в настоящее время он называется Комитетом по Труду и Людским Ресурсам) и в Юридический Комитет. Его речь в Сенате по законопроекту о Гражданских правах получила высокую оценку коллег за интеллектуализм и эмоциональность, впрочем, справедливости ради следует отметить, что эмоциональности в ней все же было больше. Спикер Палаты Представителей Маккормик, очарованный доброжелательностью и уважением, которое всегда оказывал ему Кеннеди, признал, наконец, Эдварда главой демократов Массачусетса. Сенаторы и конгрессмены-демократы то и дело приглашали Теда выступить в их избирательных компаниях. Национальный Комитет Демократической партии всячески использовал имя Эдварда для сбора денежных средств. А летом Кеннеди начал свою собственную предвыборную компанию, и 19 июня, в пятницу, его должны были выдвинуть в сенаторы на съезде демократической партии штата.    Этот день был крайне напряженным. В Сенате проходили заключительные дебаты вокруг Акта о гражданских правах, а в Массачусетсе, в Вест-Спрингфилде, собрались на съезд делегаты от демократической партии штата. Джоан Кеннеди находилась на съезде, мило улыбаясь и говоря банальности. Эдвард Кеннеди заседал в Сенате. После голосования он должен был отправиться в родной штат вместе со своим помощником и другом Эдвардом Моссом и сенатором от штата Индиана Берчем Баем, еще одним другом Кеннеди, который должен был выступать на съезде с речью. Однако обсуждение в Сенате затягивалось, и Кеннеди решил обратиться к делегатам прямо из здания Конгресса. "Я хочу, чтобы все знали -- я кандидат, хотя и нахожусь в сотнях миль от вас. Мы здесь в пятнадцати минутах от принятия Акта о Гражданских правах." Закончил он семейной шуткой: "Не выдвигайте Джоан, пока я тут".    Пока в палате шло обсуждение, Эдди Мосс позвонил Дэниелю Хоугану, промышленнику из Андовера, с просьбой подбросить Кеннеди и его спутников в Спрингфилд. Хоуган уже не первый раз выступал в роли воздушного извозчика, но в этот раз не мог сам пилотировать самолет так как собирался на двадцать пятую годовщину выпуска из Иельского Университета, поэтому сообщил, что отправит вместо себя с самолетом (двухмоторном Аэро-Коммандером 680) своего пилота Эдвина Зимни. Зимни был очень опытным пилотом -- он летал с 1937 года.    Зимни прибыл в Вашингтон в четыре часа дня, о чем и сообщил в офис сенатора, где его попросили немного подождать. Ждать, однако, пришлось долго. Лишь в 7:40 в Сенате началось голосование, а через десять минут 73 голосами против 27 закон был принят. Сразу же после этого Кеннеди, Мосс, Бай и его жена Марвелла собрались в аэропорт. Настроение у всех четверых было прекрасным, и Эдди Мосс, собирая вещи, шутливо заметил:    -- Надо бы как можно эффектнее обставить наше появление на съезде.    -- Так что же мне сделать, -- поинтересовался Кеннеди, -- разбить самолет?    -- Вот еще! -- ухмыльнулся Мосс. -- Надо просто спрыгнуть на съезд с парашютом.    Кеннеди беззаботно рассмеялся.    По пути в аэропорт они заехали на Арлингтонское кладбище и несколько минут молча стояли над могилой президента Кеннеди. Надо сказать, что при жизни Джон Кеннеди упорно настаивал на принятии закона, который бы покончил с дискриминацией на расовой почве, и многие сенаторы, не говоря уже об Эдварде Кеннеди, рассматривали его как памятник погибшему президенту. Так что не стоит видеть в посещении кладбища особого предзнаменования последующих событий и пылко рассуждать о безжалостном Роке.    Было уже 8:25 вечера, когда они прибыли наконец-то в аэропорт и забрались в шестиместный самолет. Мосс сел на место второго пилота, справа от Зимни, Кеннеди -- сразу за ними, спиной против движения, чтобы можно было разговаривать с супругами Баями, сидевшими в хвосте самолета. Погода была летной, и самолет взлетел. Однако, к северу погода стала портиться. Видимость была плохой, и всем хотелось скорее оказаться на земле.    К этому времени самолет уже миновал Нью-Йорк. Чтобы избежать болтанки, Зимни вел самолет зигзагами, и в результате они вышли из графика и в    10.30, когда должны были прибыть на место, были все еще в воздухе. Наконец, самолет стал приближаться к посадочному полю, и пилот связался с контрольной башней. Ему сообщили, что из-за тумана сажать самолет будут на посадочной полосе с самыми яркими огнями разметки и велели сообщить, когда самолет будет проходить над Истэмптоном, обозначенным как отметка Z (зет). Далее последовали переговоры:    БАШНЯ: Он еще не сообщил о приближении к отметке Z.    РАДАР: Он исчез с нашего радара, значит он должен пролетать его.    БАШНЯ: О'кей.    РАДАР: Лучше нырнуть.    ЗИМНИ: Прохожу отметку Z (последнее слово он не договорил).    После слов Зимни наступило радиомолчание. Наземные службы отчаянно переговаривались и вызывали самолет, но он не отзывался. Тем временем самолет снижался. Кеннеди еще раньше повернулся и приподнялся со своего места, чтобы посмотреть на приборную доску. Самолет летел в туманной мгле. Позднее сенатор Бай говорил, что "это был полет в черной пустоте". Кеннеди, не отрываясь, смотрел на альтиметр, показывающий резкое падение высоты. Неожиданно все увидели вокруг деревья. Зимни стал отчаянно пытаться набрать высоту, верхушки сосен царапали брюхо самолета, самолет содрогался и через несколько секунд рухнул в яблоневый сад. Его крылья отвалились, кабину смяло, фюзеляж раскололся.    Позднее, Гражданская Служба Аэронавтики провела расследование катастрофы. После нескольких месяцев исследования обломков, она пришла к выводу, что Зимни пошел на риск и, зайдя на посадку гораздо ниже дозволенной минимальной высоты, задел за верхушки сосен на холме, возвышающимся перед посадочной полосой.    Трудно сказать, что все это значит -- ошибка пилота, не знавшего, что на его пути возвышается преграда? Ошибка наземных служб, не предупредивших о ней? Все вместе? Ясно одно -- задев за деревья, самолет рухнул.    После катастрофы первым пришел в себя сенатор Бай. Он позвал жену, и она ответила, что с ней все в порядке. Как ни странно, супруги Бай отделались лишь ушибами и испугом. Затем Берч Бай окликнул Кеннеди, но тот не ответил. Глядя на него, Бай решил, что Кеннеди мертв. Тогда сенатор Бай вытолкнул жену из самолета и вылез вслед за ней. Он хотел выяснить, что случилось с Зимни и Моссом, и потому заковылял к носу самолета, чтобы взглянуть в кабину. Пилот и помощник Кеннеди лежали неподвижно, в крови. Бай не смог дотянуться до них. Неожиданно он ощутил резкий запах разлитого по траве горючего и смертельно испугался. Крикнув жене, что в любой момент может раздаться взрыв, он схватил ее за руку и бросился бежать. Однако, пробежав половину дороги, он остановился, перевел дух и пошел обратно к самолету.    Тем временем Кеннеди наконец-то обрел способность говорить. Сенатор Бай попытался вытащить его из-под обломков, но это оказалось не так-то легко. Бай и так не отличался ростом и мощью (не случайно в Сенате его иногда путали с сенатскими пажами), а рядом с Кеннеди и вовсе казался маленьким и хрупким, к тому же после удара его левая рука плохо ему повиновалась. И тогда Кеннеди сделал единственно возможную вещь: он сомкнул руки, обхватив правой рукой запястье левой руки, и накинул кольцо на шею Берчу Баю. Только благодаря этому Бай смог вытащить Эдварда из самолета.    Кеннеди чувствовал, что его ноги потеряли подвижность, и понял, что у него серьезное ранение позвоночника, поэтому попросил Бая оставить его лежать неподвижно. Опять-таки это было совершенно правильное решение, что доказывает, что и в экстремальных условиях Кеннеди не потерял способность соображать.    Через несколько мгновений в саду появился еще один человек -- Роберт Шуер. Он возвращался домой на своем грузовике, когда услышал гудение моторов пролетавшего самолета. Первоначально он не обратил никакого внимания на самолет, но тут до него донесся звук удара. Шуер бросился к месту катастрофы, где увидел Берча и Марвеллу Бай и лежащего на траве Кеннеди. Шуер стащил с себя плащ и укрыл им раненного. Кеннеди испытывал все усиливающуюся боль, он задыхался, его мучила жажда -- один из первых признаков шока -- однако даже в этом состоянии он прежде всего беспокоился своих спутниках. Шуеру не удалось добраться до Эда Мосса и Зимни. Тогда вместе с Баями он побежал к дороге, чтобы позвать помощь. И здесь их постигла неудача -- десять машин промчались мимо, не останавливаясь. Наконец Шуеру пришла в голову другая мысль. Он помчался к себе домой, вызвал пожарных и полицию, прихватил несколько одеял и вернулся в яблоневый сад. Здесь он укрыл Кеннеди одеялом. Позднее, в беседе с писателем Лестером Дэвидом Роберт Шуер вспоминал: "Он лежал на влажной траве, совсем холодный, тревожась о миссис Бай и остальных и прося нас не трогать его, пока не придет помощь".    Почти сразу же появился хозяин сада -- Уолтер Батиста -- и его дочь Джоанна. Джоанна побежала вызывать скорую помощь, а когда вернулась, в саду уже было полно народа. Зимни и Мосса вытащили из кабины. Зимни был мертв, он погиб сразу же, при ударе, состояние Эдди Мосса было очень тяжелым, он был весь в крови, крови было так много, что у людей скользили пальцы. Джоанна сидела с сенатором Кеннеди, следя, что никто не спотыкался о него, а так как он просил пить, то она побежала в дом за водой, а затем положила на лоб сенатора влажное полотенце. Кеннеди становилось все хуже, однако он потребовал, чтобы сначала скорая помощь занялась Эдди Моссом, Марвеллой и Берчем Баем, а уж потом, когда первая машина уехала, позволил оказать помощь себе.    Пока работали спасатели, на съезде демократов Массачусетса шло голосование по выдвижению кандидата на пост губернатора штата. Губернатор Пибоди в первом же голосовании одержал победу над вице-губернатором Френсисом Беллотти. Среди всеобщей радости председатель съезда Джон Пауэрс сообщил, что вскоре ожидается прибытие сенаторов Кеннеди и Бая, однако около полуночи журналисты сообщили Пауэрсу, что самолет Кеннеди потерпел аварию. Потрясенный председатель призвал депутатов ко вниманию и сообщил тревожную новость. Раздались крики ужаса. Многие делегаты и зрители плакали. Однако через пять минут Пауэрс радостно объявил, что первое сообщение было ошибочным, что действительно произошла катастрофа, но не с самолетом Кеннеди, самолет же сенатора по прежнему в воздухе. Впрочем, не успели смолкнуть крики ликования, как Пауэрс с третьим бюллетенем заявил, что первое сообщение оказалось верным, Кеннеди госпитализирован, но его состояние несерьезно.    Бюллетени, утверждающие, что состояние Кеннеди не было серьезным, сильно грешили против истины. Состояние Эдварда было настолько тяжелым, что вереница машин, покидающая разоренный яблоневый сад, показалась его хозяину похоронной процессией. К тому моменту, когда сенатора доставили в госпиталь, он находился в полубессознательном состоянии, его лицо было не просто белым, а серым, пульс не прощупывался, давление было опасно низким. "Я работал над ним два с половиной дня, -- говорил потом доктор Томас Корриден, -- и только через неделю мы убедились, что он выживет".    Узнав о катастрофе, в госпиталь со всех концов страны заспешили члены семьи Кеннеди и их друзья. Первой приехала Джоан Кеннеди, без конца повторяющая одну и ту же фразу: "Я знаю, с ним все будет в порядке". Ее успокаивали двоюродные братья Кеннеди -- Джозеф Гарган и Роберт Фитцджеральд. В четыре утра приехали Роберт Кеннеди и Джин Кеннеди Смит, потом Патриция Кеннеди Лоуфорд, а днем в госпитале собрались уже двадцать членов клана Кеннеди. Еще ночью Роберт провел некоторое время с младшим братом, а потом поинтересовался состоянием Эдварда Мосса. Оказалось, что оно очень плохо, врачи делали все, что могли, но надежды у них практически не было. Роберт нашел жену Мосса Китти, и они вышли в парк, где беседовали около получаса. В шесть утра Мосс умер.    Сам Роберт находился в крайне подавленном состоянии. Утром, бесцельно бродя по парку со своим пресс-секретарем Эдвином Гуттманом, он сказал: "Я просто не представляю, как я теперь смогу что-нибудь делать. Думаю, мне следовало бы все бросить". Он помолчал, а потом добавил: "Некто наверху не слишком то нас любит".    Вообще мысль, что господь Бог иной раз "дремлет, когда следовало бы заняться делом" не так уж и редко приходила в голову Роберта Кеннеди, и это несмотря на всю его набожность. Странно другое. Роберт явно связывал катастрофу со своей способностью и в дальнейшем заниматься политической деятельностью. Но какое отношение к политике мог иметь несчастный случай? Авиационные катастрофы явление не такое уж и редкое, тем более, когда дело касается людей, которые очень часто пользуются самолетами. Роберт знал это больше кого бы то ни было. Напомню, его старшая сестра Кэтлин погибла в 1948 году именно при крушении самолета. В авиационных катастрофах погибли родители Этель Кеннеди и ее брат. Конечно, подобные мысли можно объяснить депрессией главы клана, но было возможно и другое. Может быть Роберт не считал авиакатастрофу несчастным случаем. Правда тогда неизбежно возникает другой вопрос -- почему, по мнению Роберта, в катастрофу попал именно Эдвард? Ну, действительно, кому мог помешать младший сенатор от штата Массачусетс? Но в конце-концов, Роберт Кеннеди мог решить, что катастрофа, в которую попал его младший брат, была организована, чтобы оказать воздействие на него, на Роберта, и заставить его навсегда покинуть политику. В этом контексте слова, что ему следует все бросить, кажутся вполне естественными, в конце-концов люди, готовые заниматься своей карьерой, не думая о том, что это будет стоить близким, не заслуживают большого уважения. Конечно, теперь трудно сказать, действительно ли Кеннеди считал катастрофу не случайной, но все же через несколько месяцев после убийства президента Кеннеди министр юстиции мог счесть, что авиакатастрофа была результатом чьей-то деятельности.    Однако вернемся к Эдварду Кеннеди. Не случайно его врач потом отмечал, что то обстоятельство, что Кеннеди выжил, удивительно. У сенатора было сломано три позвонка, два ребра с левой стороны и повреждено левое легкое, которое не работало. О многочисленных порезах и ссадинах можно было уже не говорить. Кроме того врачей очень тревожило обширное внутреннее кровоизлияние. Они подозревали разрыв селезенки и левой почки, что потребовало бы хирургического вмешательства, а всякая операция, учитывая состояние Кеннеди, могла плохо кончиться. Тем не менее врачи сразу же принялись за дело. Всю ночь и все утро делалось переливание крови. Так как легкое сенатора не работало, его поместили под кислородную палатку, и он дышал с помощью дыхательных трубок. Однако не смотря на сильную боль врачи вынуждены были в течении восемнадцати часов не давать ему обезболивающего, чтобы определить источник кровотечения. К вечеру они с облегчением узнали, что источником кровотечения были лопнувшие сосуды, и операция не потребуется, а к утру следующего дня сообщили Кеннеди, что он не будет парализован, что, естественно, вызвало радость сенатора. Действительно, ему необыкновенно повезло, если бы удар пришелся на дюйм (то есть на 2,5 см) выше, спинной мозг Кеннеди был бы поврежден, и он на всю жизнь остался бы инвалидом.    Вообще часто говорят -- и во многом справедливо -- что мужчины, в особенности если они отличаются крепким здоровьем, не умеют болеть и не умеют терпеть боль. Конечно, встречаются и исключения, хотя они лишь подтверждают правило, но Кеннеди оказался человеком, который и составляет исключение, проявив в момент катастрофы удивительную выдержку, а затем ту же выдержку и терпение во время выздоравления. Сам он объяснял это просто, говоря, что у него была цель в жизни -- начать ходить к Рождеству. Цель -- это конечно великая вещь, но ведь не у всех хватает сил следовать цели. А Кеннеди с самого начала, даже тогда, когда его выживание было под вопросом, старался поддержать окружающих. О том, как он беспокоился об Эдварде Моссе и Марвелле Бай, я уже писала. Но и в госпитале, когда он мог с полным правом забыть обо всем вокруг, он постарался утешить жену, и даже подбодрить Роберта, встретив его старой семейной шуткой: "Это правда, что ты безжалостный?". И позднее, когда даже врачи признавали, что боль была мучительной -- сенатор старался сохранить юмор. Когда доктор Корриден сказал ему, что он очень хорошо держится, Кеннеди напомнил старую шутку о боксере, который был немилосердно избит на ринге. Между раундами тренер постарался подбодрить его, говоря: "Молодец! Ему не удалось достать тебя!" Тогда боксер пробормотал: "Значит, надо приглядывать за рефери, а то кто-то здесь вышиб из меня весь дух..."    Между тем нельзя было забывать, что шла избирательная кампания. Впрочем, после катастрофы всякая серьезная кампания прекратилась. Ну действительно, Кеннеди был прикован к постели, и вся тяжесть выборов легла на женщин клана, в особенности на жену сенатора Джоан, а от нее ничего особенного не требовалось, кроме очарования и скромного юмора. Позднее, когда Кеннеди победил, получив 75,6% голосов -- рекорд для Массачусетса, никогда более не повторенный -- один из его помощников, Джим Кинг, без конца твердил своему боссу: "Это не вы победили в 1964 году, а Джоан", однако, отдавая должное стараниям Джоан Кеннеди, следует признать, что если на выборах 1964 года победил не Эдвард, то и не Джоан, а редкостная американская сентиментальность. А уж в сентиментальности с американцами не в состоянии сравниться ни один народ мира, даже немцы! К тому же авиакатастрофа вообще взбудоражила людей по всему земному шару. Л.Дэвид писал, что Кеннеди получил более 40000 писем, 700 телеграмм и сотни подарков со всех концов мира, свое благословение ему прислал Папа Римский Павел VI. Что же после этого можно говорить об американцах? Избиратели считали своим долгом поддержать молодого красивого сенатора, который -- вот ведь несчастье! -- сломал позвоночник и лишь чудом остался жив. Это стало для них чем то вроде крестового похода. Нет, у соперника Кеннеди Говарда Уитмора-младшего не было ни малейшего шанса одержать верх. В 1964 году никто не смог бы остановить Эдварда Кеннеди. Даже другой Кеннеди.    И, тем не менее, Кеннеди не собирался безучастно наблюдать за происходящим. Он сделал все, чтобы принять самое активное участие в выборах, на сколько это было возможно в его состоянии. Первые три недели после катастрофы он провел в госпитале Кули Дикенсон в Спрингфилде, запакованный в аппарат Фостера, который должен был обеспечивать неподвижность его позвоночника. Но для дальнейшего лечения его должны были перевезти в другой госпиталь. Врачи предложили на выбор или военно-морской госпиталь имени Уолтера Рида в Бетесде, штат Мериленд, находящийся вблизи Вашингтона, или госпиталь в пригороде Бостона Роксбери. Кеннеди выбрал Бостон. "В конце-концов я баллотируюсь именно там," -- заметил он. После чего с огромными предосторожностями металлический каркас с сенатором внутри был привинчен к полу военной машины скорой помощи, которая двинулась в мучительно медленный путь и, в конце концов, доставила Кеннеди в госпиталь, где для него уже были установлены четыре телефонные линии.    С этого командного пункта, затянутый в сталь и полотно, Кеннеди принялся за дело. Ежедневно по телефону он проверял работу вашингтонского и бостонского офисов, обзванивал избирателей, обсуждал детали избирательной кампании. Он сделал несколько пятнадцатиминутных обращений к избирателям по телевидению, а окрепнув, даже провел сорокапятиминутную пресс-конференцию. Пока сенатор сражался за переизбрание, лежа в госпитале, Джоан Кеннеди в сопровождении массачусетской организации -- Ларри Лафлина, Джима Кинга, Джерри Догерти, Рея Ла Розы, Чарльза Треттера, Джо Гаргана и Роберта Фитцджеральда -- посещали все концы штата, где требовалось произнести небольшую речь (сенатор помогал в составлении этих речей) и очаровать избирателей. Немалую помощь Джоан оказала и жена Роберта Фитцджеральда Салли, племянница бывшего губернатора Массачусетса Девера.    Занимаясь собственной кампанией, Эдвард не забывал и о старшем брате. В августе Роберт, разочарованный тем, что президент Джонсон отверг его кандидатуру на пост вице-президента, заявил, что намеревается баллотироваться в Сенат США от штата Нью-Йорк. Это заявление было встречено со смешенными чувствами даже среди доброжелателей Роберта. И дело было не только или не столько в том, что еще никогда два брата не пытались одновременно добиваться избрания в Сенат. Многие были недовольны выбором штата от которого старший Кеннеди собирался баллотироваться. Ведь хотя в детстве Роберт и жил несколько лет в Нью-Йорке, он был сыном Массачусетса, он числился в списке делегации Массачусетса на съезде демократической партии 1964 года и до середины октября был зарегистрирован как массачусетский избиратель, а в Нью-Йорке выступал как типичный "саквояжник". Но у Роберта не было иного выбора: место в Массачусетсе было занято, при чем его родным братом, но что гораздо важнее штат Нью-Йорк вообще казался ему предпочтительнее. Как ни как в то время именно Нью-Йорк часто называли ступенькой к Белому Дому, и Роберт Кеннеди не мог не учитывать этого обстоятельства.    1 сентября Роберт добился выдвижения на пост сенатора от демократической партии штата Нью-Йорк, а Эдвард предупредил: "Бобби придется баллотироваться самостоятельно. Наша мать уже задействована в моей кампании. Я просил ее первый". Впрочем, это ворчание не означало, что младший брат был недоволен решением старшего баллотироваться. Он очень хотел, чтобы Роберт победил, и потому с интересом наблюдал за ходом кампании. Как-то посмотрев по телевизору выступление Роберта, он озабочено произнес: "Скажите Бобу, чтобы он улыбался. Он выглядит так, словно ненавидит кампанию".    В подобных хлопотах и проходили месяцы, которые Кеннеди проводил в госпитале. Несколько раз ему звонил президент Джонсон. Поскольку Эдвард был признанным главой демократов в своем штате, президент считал своим долгом узнать, хорошо ли продвигается его, Джонсона, президентская кампания. Но сенатора занимали не только выборы. В победе -- и своей собственной, и брата, и демократов в целом -- он не сомневался и потому начал размышлять о будущем. О своем месте в Сенате и вообще в жизни. "У меня было много времени, чтобы подумать о том, что важно, а что нет, и о том, что я хочу делать со своей жизнью".    На Кеннеди произвело большое впечатление письмо сенатора Джорджа Макговерна, который писал, что страдания сыграли большую роль в становлении Авраама Линкольна, Франклина Рузвельта и Джона Кеннеди, и выражал надежду, что собственные печали Эдварда и долгое выздоравление помогут ему вступить на более прекрасный путь, чем было бы при других обстоятельствах. Нет ничего удивительного, что письмо запало в голову Кеннеди, сравнение с Линкольном и Рузвельтом было более чем лестно. Устоять перед подобным сравнением было трудно. И удовольствие, которое Кеннеди получил от этого письма, естественно легло на желание сенатора глубже разобраться в современных проблемах. Он обратился к друзьям из академической среды с просьбой устроить для него нечто вроде курсов по аспирантскому обучению. Занятия должны были проходить два раза в неделю в течении двух часов. Семинары проводили профессора Гарвардского университета и Массачусетского Технологического Института, эксперты правительства. А какие имена! "Деканом" этих курсов был экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, с сенатором занимались профессора Роберт Вуд, Сэмюэл Бир, Джером Визнер, Джерралд Захариа, Карл Кейзен, Хеллер, Марк де Вулф Хау и помощник министра обороны США Макнамары Алан Энтовен. Изучаемые проблемы были самые разнообразные: правительственное управление, межправительственные отношения, взаимоотношения правительства и штатов, проблемы платежного баланса, импорт, экспорт, банковское дело, монетарная система, безработица, проблемы Латинской Америки, нужды науки и новейшие системы вооружений. Кеннеди работал очень упорно, и Марк де Вулф Хау, который двумя годами раньше был возмущен его претензиями и даже назвал "наглым мальчишкой", неохотно признавал, что Кеннеди прекрасно справляется со своими занятиями. Когда Эдварда в госпитале как-то навестил его бывший соперник Джордж Кэбот Лодж, он был ошеломлен количеством книг, окружающих сенатора. Джоан немного подсмеивалась над мужем, уверяя, что он читает книги, которые ему следовало бы прочесть еще в колледже, но как бы там ни было, понимание многих проблем современности становилось все более глубоким день ото дня.    Судя по всему, именно во время выздоровления Кеннеди почувствовал настоящий вкус к чтению, и не только к специальной литературе, но и к художественной, которая была совершенно чужда Джону. И, однако же, за все долгие шесть месяцев излечения от ранения сенатор так и не нашел времени и не намеревался его искать в будущем, чтобы прочесть доклад комиссии Уоррена об убийстве президента Кеннеди. Как и весь остальной клан.    Впрочем, учеба и выборы были не единственными занятиями молодого сенатора в госпитале. Собрав рассказы друзей и родных об отце, он издал книгу "Плодоносящая ветвь" (название было позаимствовано из Библии, из Книги Бытия, где относилось к патриарху Иосифу), написал эссе об экстремизме. Увлекся живописью. В 1953 году, после операции на позвоночнике, Джон Кеннеди также отдал дань этому увлечению. Как утверждал Теодор Соренсен, некоторые из его работ были даже "сравнительно хороши", однако он не чувствовал настоящего дарования в искусстве, живопись ему вскоре надоела и попросту утомила. Совсем иначе случилось с Эдвардом. Основы техники акварели и масленной живописи ему преподал тот же человек, что в свое время занимался и с Джоном, и в результате этих занятий сенатор получил увлечение, которое сохранилось у него на всю жизнь и которое оказывало ему немалую моральную поддержку во времена всевозможных несчастьев и кризисов.    Признаться, сам факт столь плодотворной деятельности Кеннеди в госпитале не может не вызвать удивления. Читать, писать и уж тем более рисовать было для него необыкновенно трудно чисто физически. Из-за повреждения позвоночника сенатор все время находился в специальном аппарате (теперь это был аппарат Страйкера). Неподвижность невыносима для любого человека, так что же тогда говорить о том, кто привык к активной жизни атлета? Кеннеди должен был лежать пластом, не имея возможности изменить положение, и мог двигать лишь головой, руками и ногами. Каждые три часа его крепкие сиделки сержанты Роджер Эккерт и Клейтон Бут переворачивали его, чтобы избежать пролежней, и Кеннеди уверял, что чувствует себя словно "человек на вертеле". Самые простые вещи -- бритье и еда -- превратились в проблему, однако после краткой, но энергичной перепалки Эдвард отстоял свое право бриться и есть самостоятельно. Сенатор мог читать и смотреть телевизор только с помощью зеркала, которое было помещено над его головой под определенным углом. А тут еще и занятия живописью!.. Удивительно, уму не постижимо.    И, однако же, дневные время было для Кеннеди не самым худшим. Он много занимался своим образованием, без конца слушал оперу Пуччини "Чио-Чио-сан", со свирепой старательностью выполнял специальные физические упражнения, разработанные для него врачами, отвечал на письма, консультировался с помощниками, давал интервью и, конечно, общался с родными, которые регулярно навещали его, в том числе и со своими детьми -- четырехлетней Карой и трехлетним Тедди-младшим,    В общем, дни были заполнены делами, но вот ночи... Позднее он вспоминал, что ночные часы оказались для него худшим временем. "Сержанты выключали свет, я желал всем спокойной ночи и сразу же проваливался в сон. Затем я просыпался и каждый раз удивлялся, почему в окнах не видно дневного света. Я включал лампу и обнаруживал, что спал минут тридцать... И я мог лежать так два или три часа, пока не засыпал, а затем вновь просыпался через полчаса или меньше. Мне ни разу не удавалось проспать всю ночь подряд."    Дни сменялись днями, неделями, месяцами. Пришел день выборов -- День Истины, как любят говорить некоторые американские писатели. В тот день ждать результатов почти не пришлось. Победа Кеннеди была заранее предсказуема, и вопрос был лишь в том, на сколько велик будет разрыв. Вечер еще только начинался, а Эдвард уже знал, что вновь стал сенатором. Победы Роберта пришлось ждать несколько дольше, но и ему удалось пробиться в Сенат, пусть и с небольшим перевесом. Но, в конце концов, у Роберта был сильный и очень опытный противник.    А через несколько дней один из репортеров получил возможность сделать исторический снимок двух только что избранных братьев-сенаторов. Эдвард по-прежнему лежал, и репортер обратился к сидящему рядом с братом Роберту:    -- Отодвиньтесь назад, ваша тень падает на Теда.    -- Так будет и в Сенате, -- с улыбкой отозвался Эдвард. Слова запомнили, и шутка младшего Кеннеди на все лады стала пережевываться комментаторами, пытавшимися на подобном скудном материале сделать приемлемый прогноз на будущее.    И, однако, хотя бы на время, политика отступила на второй план, и Кеннеди начал готовиться к событию гораздо более важному, чем победа на выборах -- ко дню, когда ему предстояло впервые после катастрофы встать на ноги.    В преддверии этого дня его переместили на специальную кровать, изобретенную врачами госпиталя имени Уолтера Рида. Во многом она напоминала аппарат Страйкера -- железный каркас, который должен был обеспечивать неподвижность поврежденного позвоночника, но в отличии от аппарата Страйкера, этот каркас можно было не только вращать вокруг свой оси, но и постепенно поднимать вверх, пока он не примет вертикальное положение, чтобы тем самым помочь пациенту восстановить чувство равновесия, утраченное за долгие месяцы неподвижности.    Одновременно, армейские доктора рекомендовали провести операцию на позвоночнике Кеннеди и укрепить его стальной пластинкой. Сенатор не возражал, но тут вмешался сам Джозеф Кеннеди. Последние месяцы 1964 года он чувствовал себя на много лучше. После предписанной ему гидротерапии он начал понемногу ходить и часто навещал сына в госпитале. Как только "отец-основатель" услышал о возможной операции, он пришел в ярость. В 1953 году именно такая операция чуть было не прикончила Джона (хирургам тогда пришлось делать вторую операцию, чтобы удалить стальную пластинку). Сколько бы не уверяли врачи, что состояние позвоночника Эдварда существенно отличается от состояния позвоночника Джона, старый Кеннеди и слушать ничего не хотел. "Папа не любит врачей и не доверяет им", -- признавался потом Эдвард. В результате от операции пришлось отказаться.    3 декабря Кеннеди впервые встал. Перед этим его затянули почти в двухкилограммовый корсет из кожи и стали, чтобы поддержать неустойчивый позвоночник, затянули столь туго, что он не смог бы даже наклониться, чтобы завязать шнурки на ботинках. Рядом находился взволнованный Джозеф и племянница Роуз Энн Гарган, а так же оба сержанта, готовые в любой момент подхватить Эдварда, если с непривычки ему не удастся удержать равновесие.    Наконец, сенатор начал вставать, и сержанты подошли поближе, но Джозеф гневно замахал на них руками. Он не желал никаких поблажек и потому заявил:    -- Уходите. Тед встанет или упадет.    Кеннеди не падал. Опираясь на трость, он сделал шаг, потом еще один. Вместе с отцом он вышел на веранду, где они сфотографировались -- старый и молодой, оба опирающиеся на трости и словно бы поддерживающие друг друга, однако не смотря на все улыбающиеся и счастливые.    А 16 декабря 1964 года в морозное и непривычно снежное утро Эдвард покинул госпиталь. Он шел с трудом, заметно волоча правую ногу, недостаток, с которым ему приходилось бороться год за годом. Врачи не верили, что он когда-нибудь сможет ходить без трости, но сенатор сразу же окрестил ее "временной". И вопреки всем прогнозам врачей оказался прав. Постепенно он смог вернуть себе нормальную походку, потом начал бегать, заниматься спортом. Конечно, ему помогло крепкое здоровье и спортивная закалка, но также и воля. Воля воистину железная.    Первая поездка Эдварда после выхода из госпиталя была печальной данью памяти погибшему другу. Вместе со своими помощниками Реем Ла Розой и Эдди Мартином он приехал в Андовер в Массачусетсе, где некоторое время молча стоял над могилой Эдди Мосса. Затем отправился в его дом, где провел около часа, беседуя с его вдовой и детьми. И только после этого сенатор сел в самолет, чтобы вместе со своей семьей отдохнуть в жарком климате Флориды.    Год 1964 подходил к концу.