Неласково встретил нас этот большой, шумный город. Первое время ночевали то на вокзале, то на пристани, пристроившись к какой-нибудь большой семейке, скрываясь от милиционеров. «Они сейчас же подберут и направят в детдом», — думали мы.

Однажды, помню, долго кружились на московском вокзале города. И тут заметили, что за нами неотступно следует какой-то незнакомый обрюзгший мужчина. «Что это? Неужели следит?», — думали мы. И на самом деле, на привокзальной площади он настиг нас.

— Звать? — злобно спросил он.

— Рахит, Володя, — почти в один голос отозвались мы.

— Вот вы какие, жулики, — начал он угрожающе. — Вас в милицию надо сдать и отправить куда надо! — Затем, удовлетворенный произведенным впечатлением, успокоил: — Ну ладно, не бойтесь. — И, уже улыбаясь, закончил: — Вот что! Будете работать со мной! — Он шутливо столкнул нас лбами. Потом угостил пирожками и дал по три рубля каждому, но больше уже не отпускал от себя.

На другой день мы снова были на вокзале.

— Не зевайте! Только смелее! — напутствовал он, посылая нас воровать деньги.

Помню, мне было очень страшно в первый раз лезть в карман. Но еще страшней казалось прийти с пустыми руками к нашему хозяину. И, украв у какого-то пассажира двадцать пять рублей, я отдал их своему шефу. Кстати, я и до сих пор не знаю, кто он такой. Больше не встречались.

Рискуя на каждом шагу попасть в тюрьму, часто голодая и замерзая, прожил я около полугода. «Что с бабушкой? Как там сестра?» — все время мучил меня вопрос. Тянуло в Казань, к своим. Надоело бродяжничать.

И наконец я приехал. Но бабушку с сестрой так и не повидал. Побоялся идти домой. Бабушка потребует объяснений. Что я скажу? Что воровством занимался? Нет! Пусть уж лучше они обо мне так ничего не узнают.

Снова улица… Но, как и следовало ожидать, я вскоре был задержан. Опять суд — и детская колония.

Привезли меня в Белгород. Вот она, колония. Хочешь исправиться, жить по-человечески — учись и работай. Есть все условия. Но я опять поддался дурному влиянию. Тут было несколько «отпетых» колонистов, которые ни за что не хотели ни учиться, ни работать. Они-то и старались всякими угрозами взять под свою «опеку» новеньких. Мне не раз угрожали за сочувствие активистам. И я сдался.

Отбыл срок и с тридцатью рублями в кармане завернул в Воронеж, что стоял ближе всего на пути. Здесь застала меня тревожная весть: фашисты напали на нашу страну. Началась мобилизация. Я видел не раз, как эшелоны уходили на фронт. А я опять толкался на вокзале. Потом снова попытка украсть деньги. Милиция. Опять, суд и опять колония…

Яхнов на минуту прикрыл рукой веки, медленно, как бы в раздумье, провел по лицу и, взглянув первый раз прямо в глаза прокурору, признался:

— Тяжело вспоминать эти бесцельно прожитые годы! С завязанными глазами вступил я в эту грязную жизнь. Отказать никому ни в чем не мог. Характер оказался мягкий, слабый…

Прокурор понимающе кивнул.

На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, Яхнов молчал, задумавшись. Прокурор тихонько попыхивал папиросой и ждал. Он не торопил Яхнова, не задавал ему никаких вопросов. Только поглядывал сочувственно, рисуя елочки на листке бумаги.

Молчание затягивалось. Яхнов, казалось, не хотел рассказывать дальше. Но прокурор ждал. Он знал, что Владимир не может теперь не высказаться до конца. Когда человек решится вот так раскрыть свою душу, он хочет рассказать все — скорее сбросить годами давивший его груз преступлений.

И Яхнов заговорил снова.

— Летом тысяча девятьсот сорок четвертого передо мной опять распахнулись ворота лагеря. Отбыв срок наказания, я был освобожден. Свобода! Как это хорошо? В глубине души у меня еще теплился огонек надежды, что я буду работать. Но работать я не привык — в моей среде презирали тех, кто трудится.

Растратив выданные на дорогу деньги и не доехав до Ростовской области, куда был выписан билет, я сошел с поезда в Куйбышеве.

Зашел в Куйбышевскую милицию, просто так: «Интересно, что скажут».

— Хочу прописаться… и работать, — заявил я начальнику.

— Хотите, по вербовке мы вас направим в Сибирь, на стройку?

— Нет, спасибо. Там я уже был.

— Тогда вот вам подписка о выезде, — и он протянул мне заполненный бланк…

Одним словом, на все размышления мне дали двадцать четыре часа: куда хочешь, туда и поезжай.

«Куда, — думаю, — я поеду? К черту все ваши подписки. Мне будет неплохо и в вашем городе».

Я остался в Куйбышеве. И снова добывал средства к существованию нечестным путем с группой подобных мне мальчишек.

Под ночлег мы приспособили чердак дома где-то на окраине города. Пошли бессонные ночи и кутежи, в карманах завелись деньги.

Однажды, разыскивая своего друга Славика, я перемахнул через металлическую ограду городского парка и влился в поток гуляющей публики. И вдруг мне улыбнулась симпатичная девушка. Ростом она была чуть ниже меня, в пестром шелковом платье без рукавов; фигурка ее казалась тоненькой и легкой. У девушки было загорелое лицо, черные живые глаза и светлые волосы.

С минуту я удивленно разглядывал девушку. Она даже смутилась. Мы познакомились, и Валя сразу же покорила меня своей сердечностью. Видно было, что она очень добрая, готова помочь каждому, кто в этом нуждается. А я и рта не мог раскрыть перед честным человеком! Да, да, представьте — во мне заговорила совесть. К черту воровскую жизнь! Я вдруг увидел, что воровское окружение превратило меня в дикаря.

Шла война. Валя работала вместе с матерью на заводе и каждый вечер с гордостью рассказывала о своих успехах.

«Представляешь, Володька, — сказала она однажды, — сегодня я дала триста процентов! Фашистам от меня достанется! Да, кстати, — продолжала она так же весело, — я все не решаюсь спросить: а какая у тебя специальность? Где ты работаешь?»

Вот он, самый страшный вопрос. Я уже давно ждал его. Сколько раз, коротая где-нибудь ночи или торопясь вечерами к Вале, я пытался представить себе, как отвечу на него. И каждый раз с ужасом отгонял его от себя. Сказать Вале, что я нигде не работаю, не прописан, сплю где попало, веду нечестный образ жизни?! От одной мысли об этом у меня перехватывало дыхание и высыхало во рту. И вот это случилось. Валя ждет ответа. Сказать правду? — а если она испугается и уйдет? Совсем, навсегда уйдет! Нет, я не могу вот так, сразу, потерять ее! Что сказать?

Я тянул с ответом.

— Моя специальность? — бормотал я. — Да понимаешь, такая, никому не нужная.

— Ну, все-таки? — Валя доверчиво смотрела на меня. Ни тени сомнения или подозрения не было в ее глазах!

Верит! Поверит абсолютно всему, что скажу!

И готовое вот-вот слететь с языка «на заводе» вдруг застряло в горле. Неожиданно для себя я крепко взял Валю за обе руки: «Слушай, Валя! Только не убегай. Подожди. Учти, я ведь «казанский сирота» — ни отца, ни матери… Есть где-то сестренка и братишки… А я — вор, карманщик. Бездомный бродяга. Вот все! А теперь иди!»

Я видел, как зрачки Валиных глаз расширились. У нее, между прочим, вокруг зрачков всегда светились золотые искорки. А теперь эти искорки пропали. Но она не ушла. Она только выдохнула коротко: «Володька!» И потом с минуту стояла, глядя перед собой и повторяя: «Вор, карманщик, бродяга!»

— Володя! — произнесла она наконец, и я чуть не задохнулся, услышав ее голос: таким голосом говорила со мной мама. — Володя! Этого больше никогда не будет. Не должно быть. Слышишь? Дорога́ тебе наша дружба? Если да, то всему прошлому сегодня конец! — Валя говорила горячо, сильно волновалась. — Подумай хорошенько сам, — настаивала она. — Мама может помочь тебе устроиться на работу. И место найдется в общежитии. Только скажи, согласен ли ты на все это? Подумай! Если нет — то наши пути разойдутся. Завтра! Завтра ты ответишь мне!

Валя шагнула в сторону, собираясь уйти.

Чувство огромной благодарности, радости внезапно переполнило меня. Не ушла. Не оттолкнула! Значит, еще не все потеряно. Не помня себя от волнения, я неожиданно обнял Валю. «Не надо, Володька!» — прошептала она.