Выйдя из мест заключения, Окунев нигде постоянно не работал, а снова стал заниматься картинами. За эти годы он продал в различные музеи, частным лицам и в комиссионный магазин № 10 картин более чем на сто тысяч рублей.

Нигде не работая, Окунев купил сначала «Победу», а потом подарил ее сыну, а себе купил «Волгу».

При аресте у него были обнаружены двадцать три картины, оцененные более чем в двадцать тысяч рублей. Как и Баранов, Окунев продавал фальшивые полотна, подделывая подписи известных мастеров. Хотя, конечно, по сравнению с Барановым он был просто набившим руку ремесленником, у которого за душой не осталось ничего святого. Чтобы подороже сорвать за картину Лагорно «Берег Одера», Окунев... разрезал ее пополам и продал как два самостоятельных полотна.

Директором комиссионного магазина № 10 работал Исаак Углов. До этого он был приемщиком фарфора и хрусталя в этом же магазине. На допросах и Баранов, и Окунев, и коллекционеры — клиенты магазина — почти все показали, что Углов и его заместитель Жильцова брали взятки, сами спекулировали картинами.

И вот перед следователем Исаак Семенович Углов. Ему сорок шесть. Он уже располнел, обзавелся солидным брюшком. Но одет бедновато, даже, пожалуй, чересчур. Исаак Семенович ведет себя скромно, но с большим достоинством.

— Поверьте, — глядя на следователя своими большими глазами, проникновенно говорит он, — я, конечно, подозревал, что этот, как его... Козлов или нет... этот Баранов, он ведет у нас в магазине какую-то темную игру. Я несколько раз по-хорошему его предупреждал: «Гражданин, здесь учреждение, а не толкучка, пройдите и занимайтесь шахерами-махерами в другом месте».

— Но почему вы решили, что он занимался, как вы говорите, шахерами-махерами? Это что, спекуляцией?

— Я этого не утверждаю. Я его за руку не ловил. У меня много своих непосредственных обязанностей. И вообще, товарищ следователь, я директор магазина, руководитель, а не уполномоченный ОБХСС. Меня, слава богу, знают в районе и в городе. Моя честь не запятнана!

— Об этом мы поговорим позднее. А сейчас ответьте мне, пожалуйста, вы требовали взятку от Сахаровского, когда он сдавал картину?

— Нет, нет и нет! Это ложь и клевета!

— Хорошо. А от Пилюгина вы требовали взятку за то, чтобы подороже оценить картину?

— Никогда. Я требую очной ставки, доказательств, свидетелей.

— Всему свое время. Значит, ни от кого из названных мною лиц взятки вы не требовали?

— Я еще раз повторяю: никогда!

— Вот их показания, читайте. Ни много, ни мало — девятнадцать человек. Они называют конкретные суммы взяток.

Углов берет из рук следователя листки с протоколами допросов, читает и, как заклинание, повторяет все те же слова, но уже без особого энтузиазма:

— Ложь, клевета!

— Скажите, Углов, — вдруг спрашивает Александр Николаевич, — это вы дали разрешение Баранову в любое время заходить в ваше подсобное помещение?

— Я... то есть нет... Я не давал такого разрешения.

— Что же, выходит, он заходил туда без вашего ведома? И вы не знали, что он там копается в вашем запаснике?

— Нет, почему, я знал. То есть... этого не было.

— Вот видите, Углов, а ларчик просто открывался...

— Какой ларчик?

— Я имею в виду «Ларчик с сюжетами», который вы совместно с Барановым и Жильцовой продали за тысячу рублей. А купили всего за триста. А сюжетцы, надо сказать, вы натворили довольно мерзкие. Однако вернемся к фактам.

В конце концов и Углов понял, что дальнейшее запирательство бесполезно.

— Вы помните, Углов, картину художника Турлыгина?.. Как она называется?

— «Попался».

— Вот, вот. Очень символическое название. А вы ее купили у Окунева. Продали за сто одиннадцать рублей и получили одиннадцать рублей взятку. Правильно?

— Десять, — поправил Углов и повторил: — Да, действительно, я, кажется, тоже попался.

Как же этот человек, участник войны, руководитель предприятия, стал преступником?

Сам он говорит по этому поводу следующее: «Анализируя причины своего падения, я после долгих размышлений прихожу к следующему выводу: молодым, недостаточно зрелым во всех отношениях я оказался среди людей, морально испорченных, нечестных и не сумел проявить стойкость перед их вредным влиянием. С течением времени я и сам в отдельных случаях стал принимать от клиентов благодарности в виде чаевых. Правда, дальше этого я не шел, пока не встретился с бывшим директором магазина Андреевым. Этот человек в моей судьбе сыграл, пожалуй, решающую роль. Оказавшись втянутым в преступные дела, я сначала испытывал в себе внутреннее сопротивление, угрызения совести, но, по мере того как увязал в злоупотреблениях и взяточничестве, чувства эти постепенно притуплялись, то, что я делал, мне уже казалось не столь серьезным преступлением. Потом появились факторы, которые в определенной мере способствовали развитию моей преступной деятельности. Я имею в виду прежде всего существовавшую практику дачи взяток руководителям торга. Практику эту я не мог нарушить. В противном случае потерял бы работу».

Это запоздалое раскаяние не такое уж искреннее, как это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что бывший директор магазина Андреев к тому времени уже умер. Потому так легко и спокойно Углов решил взвалить на него вину в своем падении. Нет, Углов не так наивен и неопытен, каким он захотел представиться следствию.

Как показали многие из допрошенных свидетелей — клиентов магазина, Углов, еще работая в секторе хрусталя и фарфора, уже тогда отчаянно рвался в отдел картин. Уже тогда он присматривался к тому, как оцениваются картины, что при этом говорится. Одним словом, он усиленно набивал глаз, готовясь в будущем заняться этим, с его точки зрения, очень выгодным и прибыльным делом. И действительно, Углов приложил все силы к тому, чтобы занять место Андреева и самому принимать на комиссию картины.

Свидетели показали, что перед уходом на пенсию Андреева Углов то и дело бегал в торг, кого-то водил в ресторан, кому-то делал подарки. И с первых же дней работы на новом месте у первого же клиента, который пришел в этот день в магазин, Углов потребовал взятку.

Перед следователями прошли десятки людей. В основном это были коллекционеры, настоящие любители и ценители прекрасного, люди, которые на свои трудовые сбережения собирают у себя дома маленький музей любимых произведений живописи, время от времени обновляют его, производя обмен. И все они говорили одно и то же: Углов требовал каждый раз при приеме картин «свои» десять процентов. Следователи подняли дела комиссионного магазина за все десять лет, когда работал там Углов. Они проверили многие тысячи квитанций, допросили несколько сот свидетелей, экспертиза осмотрела сотни картин, прошедших за эти годы через руки дельцов.

И картина, которая вырисовывалась в результате следствия, стала совершенно ясной. Методы работы преступников не отличались большим разнообразием. Баранов, Окунев и еще несколько дельцов от искусства покупали где-то на стороне картины и несли их в магазин Углову. В подсобном помещении или в кабинете директора состоялся торг. Владелец картины заламывал высокую цену, а Углов предлагал свою, более низкую.

— Ну, что ты упрямишься, — говорил ему на это Окунев, — чем дороже мы продадим ее, тем больше получишь ты.

Наконец, они сходились в цене. Картина, принятая от компаньонов, вывешивалась Угловым на видное место в торговом зале, и, как только находился покупатель, Углов неизменно получал свои «законные» десять процентов.

Но он не довольствовался только этой долей в барышах и усиленно набивал глаз не только на картинах. Он успешно учился у своих опытных клиентов искусству подделывать подписи.

Так, купив картину «Чаепитие в Сокольниках» работы неизвестного художника за тысячу девятьсот рублей, Углов подделал на ней подпись художника Перова и через свою бывшую жену продал фальшивку белорусскому музею за две с половиной тысячи.

Пятьсот рублей он уплатил за картину неизвестного художника «У больного ребенка», а потом подделал подпись Журавлева и через своего знакомого продал картину в свердловский музей уже за восемьсот рублей.