Мне известно, что СКР «Беркут», например, доставлял так называемое «изделие», то есть ядерный заряд, из Северодвинска на полигон. Но основной нашей задачей считалась охрана акватории близ Новой Земли. Чтобы кто-то нарушил границы во время моей службы на корабле, не припомню, а вот «Марьятту» — знаменитое норвежское судно- шпион я видел всего один раз в Баренцевом море, но не близко — такая шхуна, выкрашенная в белый цвет, габаритами поменьше СКРа, но ее радары в бинокль были различимы.
За проливами, в Карском море мы ходили по заданным районам, но до Диксона не доходили. Однажды двое или трое суток стояли на рейде Варнека — это в Югорском Шаре, тогда и съехали с корабля на берег. Поселок небольшой, несколько одноэтажных домов и традиционные чумы. Местное население — промысловики, люди очень приветливые, показали нам свои рукоделия из оленьих шкур — очень красивые, ну, еще мы с ними общались на темы охоты и рыбалки. Матросы, было, попросили подарить им щенка собаки, но ненцы вежливо отказали, предложив взамен оленя. Дело в том, что хорошие собаки, просто незаменимые в тундре, у них ценились дороже всего.
В Белушью губу, конечно, заходили неоднократно. Однажды, в 1956-м застали день, когда там стоял транспорт для эвакуации местного населения. Грузили на него промысловое и охотничье снаряжение, нарты, ездовых собак. Местного народу, ненцев, собралось немного, все происходило как-то нешумно.
Случалось, мы брали на свой борт руководителей испытаний и членов государственной комиссии, чтобы доставить на полигон. Однажды, когда из Белушьей губы в Черную «везли пассажиров», был разговор, что среди них есть и знаменитый академик Анатолий Петрович Александров. Возили и обычных военнослужащих полигона. Помню, как брали на 1-м причале Североморска роту охраны на Белушку. Офицеров разместили в каютах, а солдат — в двух кубриках. Солдатам тогда не повезло — кубрики пришлось задраить почти на двое суток, так как мы шли сквозь жестокий шторм.
Однажды, точной даты не назову, но непосредственно перед испытанием одной их водородных бомб наш корабль срочно эвакуировал с берега последнюю группу специалистов. Они устанавливали приборы и датчики на опытовом поле в окрестностях Митюшихи. Но это уже после того случая в Черной губе, о котором расскажу особо.
Мы получили приказ доставить специальный груз с места наземного ядерного взрыва. Теперь понимаю, с теми событиями связан один из самых ярких, или запоминающихся, эпизодов моей службы. Обстоятельства такие.
7 сентября 1957 года на полигоне испытали атомный заряд, а 12 сентября наш корабль прибыл, можно сказать, к эпицентру ядерного взрыва на берегу новоземельской губы Черная. Мы вошли в бухту, ошвартовались к временному причалу и находились у него в течение 10 часов. Что-либо подробно разглядеть на акватории или на берегах окрест
Черной не удалось — было очень много работы. Вообще, когда нам ставили задачу, сказали — «выполнить как можно быстрее». Я даже не вспомню, стояли в бухте, кроме нас, какие-либо корабли или нет. Разве что однажды мой взгляд наткнулся на большую дымящуюся воронку на берегу, но была ли она следствием взрыва, не знаю.
Экипаж «Кондора» привлекли в погрузке. С берега на палубу мы перенесли 88 ящиков, чтобы затем доставить их в губу Белушья. Насколько мне известно, это была аппаратура, которая использовалась для снятия параметров непосредственно при проведении испытаний. Ящики — фанерные, к нашему прибытию их уже подвезли на причал. Грузили вручную. Еще приняли на борт образцы проб, другие материалы и оборудование, а также и подопытных собак. Животные, кстати, и во время взрыва, и после него содержались в металлических клетках.
Конечно, об атомном оружии мы знали из училищного курса, к тому же на штабных занятиях специалисты химслужбы давали инструктаж — это все полагалось, но все же о последствиях воздействия той же радиации, и они, и мы знали недостаточно, это я уже сейчас понимаю. Иными словами, чтобы лишний раз поостеречься — такой заботы не было, просто выполняли свою морскую работу, и не думали ни о какой радиации.
Все время, пока шла погрузка, моряки из экипажа «Кондора», общим числом около 30 человек, находились на открытом пространстве и воздухе. В течение двух часов я лично руководил своими людьми из БЧ-2, БЧ-3 и боцманской команды. Моряки работали в химкомплектах. Своих дозиметристов в экипаже не было, их привлекли из береговой части. Время от времени они проводили замеры, но когда работы закончились, нам так и не сообщили суммарную дозу облучения. «Кондор» поспешно погрузился, отчалил, вышел в море и доставил груз в Белушку.
Задание командования мы выполнили, но самоотверженные действия экипажа остались без оценки командования. Промолчало и Министерство обороны. Видимо, из-за особой секретности происходившего. Кроме того, у нас изъяли медицинские книжки, и, наконец, взяли с нас подписку о неразглашении на 25 лет.
Признаки недомогания или даже болезни у своих подчиненных я не наблюдал. У меня самого только в 1962-м неожиданно начались приступы головокружения и даже временной потери сознания. О командовании на мостике корабля, а я в 29 лет стал командиром сторожевика «Гриф», можно было забыть. Дважды я лечился в стационарах Северного флота по поводу «болезни головы» — как упрощенно тогда говорили. В 1964-м военно-врачебная комиссия списала меня из плавсостава по болезни. На берег я уходил с должности командира СКР «Гриф». Далее я служил в штабе Северного флота, позднее работал старшим научным сотрудником исследовательского центра ПЛО ВМФ, окончательно уволился в запас в 1977 году, да и то после личной просьбы к Главкому учесть мою болезнь и длительную службу на Севере.
Пришлось вдоволь походить по инстанциям, выбивая положенные нам, участникам ядерных испытаний, льготы и компенсации за полученные на военной службе заболевания. Удостоверение участника подразделений особого риска мне вручили в 1995-м, по группе «А». После обследования и лечения в научно-лечебном центре комитета ветеранов ПОР, после добывания бессчетного количества справок и документов, после тяжб с комиссариатом города Москвы, после того как, наконец, установили истинную причину заболевания. В 1999-м ВТЭК определила мне инвалидность И группы, признав «полную утрату трудоспособности по причине увечья, полученного при исполнении обязанностей военной службы и связанной с непосредственным участием в действиях ПОР».
Но и до настоящего времени мне приходится добиваться в через суд полного возмещения вреда своему здоровью. Не говорю уже о том, что за участие в создании ядерного щита руководители страны нам не сказали даже спасибо.
Не так давно меня пригласили в военкомат по поводу представления меня к награждению орденом Мужества. Представление долго скиталось непонятно где, и вот вернулось из комитета ветеранов ПОР Санкт-Петербурга с «комментарием», мол, ветеранам ПОР награды не вручаются с 2002 года до особого разъяснения.
Контр-адмирал в отставке Иван Николаевич Паргамон — единственный из командиров опытовых кораблей, кому довелось дважды приводить их в губу Черная Новоземельского полигона. Первый раз Иван Николаевич участвовал в испытаниях, являясь командиром подлодки С-19. Было это в 1955 году. А еще через два года он командовал подлодкой Б-22. Впоследствии командовал соединениями подводных лодок, был на штабной работе. До последнего времени проживал в Санкт-Петербурге.
— В 1955-м я командовал подлодкой С-19, которая входила в состав 33-й дивизии подлодок Северного флота. В один из апрельских дней я получил приказ о подготовке к переходу в Молотовск для переоборудования. Цель переоборудования мне не объясняли, но вскоре я понял — задачи предстоит выполнять необычные и ответственные. Об этом свидетельствовало и повышенное внимание к нам особого отдела, и то, что часть экипажа переукомплектовали — пришли более устойчивые в моральном отношении офицеры и матросы. И все же мы и предположить не могли, что ждет нас через какие-то два-три месяца — все держалось в строгой тайне.