20 сентября 1955 года, хотя на точности даты не настаиваю, всему личному составу палаточного городка выдали сухой паек, консервированный борщ в стеклянной банке и эвакуировали на корабли подошедшей бригады Северного флота. На охране знамени корабля и имущества экипажа остались мы вдвоем — я и старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Ярослав Билый.
Ночь на 21 сентября 1955 года прошла тревожно. Мы практически не спали. Палатку нашу отапливали две буржуйки, в которые надо было подбрасывать уголь. В 7.00 прозвучал сигнал всеобщего построения. По моей прикидке, в строю с учетом стоящих на правом фланге представителей генералитета, командующих флотов и флотилий было человек пятьдесят. Перед строем адмирал Басистый сказал:
— Взрыв назначен на 8 часов утра. Отсчет оперативного времени ведет флагман эскадры. После взрыва в случае перемещения облака в сторону палаток — немедленно бежать на быстроходные пожарные катера.
Такие катера действительно стояли у понтонного причала на расстоянии 100–150 метров.
В 7.45 прозвучал сигнал боевой тревоги. Слышимость с рейда была исключительной. Минут через пять прозвучала команда: «Химическая тревога», следом послышались доклады о готовности с боевых постов. Наступила тишина, которую пронзил голос из динамика: «Оперативное время 10 минут». Начался обратный отсчет, и с возгласом «оперативное время ноль» вздрогнула земля!
Грохот пришел спустя мгновения. Выскочив из палатки, ярко выраженного свечения я не увидел, запомнил только языки пламени в сочетании с обломками какого-то корабля, пара и воды, которые медленно, широким столбом поднимались в небо, расширяясь зонтом наверху. Прирастание шапки гриба проходило при одновременном и медленном подъеме столба, вершина его расширялась и, к счастью для всех участников, облако удалялось в северную сторону, от палаточного городка.
Однако ликования не получилось. По крайней мере, среди рядового и старшинского состава, ведь нам предстояло после ядерного взрыва убирать грязь, оставшуюся на акватории. Опасность, конечно, была. Но ее никто не видел, не слышал и никак не ощущал. О ней знал лишь тот, кто работал со специальными приборами.
Назавтра, облачившись в химзащитную одежду и противогазы, мы на двух пожарных катерах подошли с обоих бортов к «Куйбышеву». Из брандспойтов, их имелось по 12 стволов на каждом катере, стали поливать эсминец. Начали от клюза, и потом весь корпус, от клотика до ватерлинии. Воду мы качали из акватории бухты. Но ведь накануне здесь взорвали бомбу. Так что вряд ли такая «помывка» дала желаемый результат.
Когда мы подошли к эсминцу для дезактивации, взору предстала картина разрушений. Вентиляционный раструб 2- го котельного отделения был сброшен и застрял под трубами торпедного аппарата. Левый борт от полубака до второго жилого кубрика выделялся впалыми шпациями. Кстати, все приборы были уже сняты побывавшими здесь специалистами. До нашей высадки на всех опытовых кораблях уже побывали химики с приборами, они и доложили радиационную обстановку. Как посчитали, она «позволяла» приступить к спецобработке — дезактивации.
На нашем корабле мы оказались вместе с командиром БЧ-5 Реутовым. Дозиметрист указал нам на самый зараженный участок палубы. Он находился между кормовым мостиком и орудиями 2-го главного калибра. Однако тем дезактивирующим раствором, который доставили нам, желаемого результата мы так и не смогли добиться. Вспомнилась поговорка — «черного кобеля не отмоешь добела». Тогда я предложил командиру БЧ-5 попробовать 100-процентный раствор азотной кислоты. Попробовали. Но и тогда снижения уровня радиации даже на тысячную долю не наблюдалось. Мы были в недоумении, ведь после разлива кислоты мы даже видели пары желтого газа и рыжие пятна на ничем не защищенном металле палубы. Вот, оказывается, как «въедается» проникающая радиация!
Мы тогда числились «годками» и были обеспокоены задержкой увольнения, ведь, по закону, после 12 августа 1955 года нас должны были отправить в запас. Все, что касалось радиоактивной грязи на корабле, нас, естественно, волновало куда меньше. Такова, видно, психология человека. Да и что мы могли противопоставить решению командования возвратить личный состав на облученный радиацией корабль?!
Неуютно, грязно, сыро было в жилых помещениях корабля. После дезактивации я спустился в машинное отделение и был поражен царящим запустением. Помещение выглядело так, будто корабль долгое время находился в затопленном состоянии. На пайолах — густой налет ржавчины, от животных, которые временно размещались здесь, остались сено и помет.
О других кораблях. Во время взрыва погиб эсминец «Урицкий». Он плотно припечатался ко дну Черной губы и разломился на три части. Другой эсминец — «Карл Либкнехт», тоже пострадал. Его вытащили на пол корпуса на берег как раз в том месте, где я с моряками металлическими крюками таскал звенья мертвых якорей.
За день или два до отправки кораблей к месту базирования произошел такой эпизод. Я поднимался по трапу, чтобы подменить вахту. В это же время в кубрик спускались трое адмиралов. Кто из них был старшим, я не определил из-за их одинаковой экипировки. Я слышал, как одному из них доложили о состоянии радиационной обстановки на корабле и в помещениях. На это адмирал после недолгих раздумий ответил: «На то они принимали присягу»
Меня, случайно услышавшего, эта фраза покоробила. Неужели, подумал я, люди, по мнению адмирала, такой же подопытный материал, как те животные, которые использовались в эксперименте ради науки? Та адмиральская фраза до сих пор занозой сидит в моем сердце.
Везли домой «грязь»
3 октября 1955 года мы вышли из Черной губы кильватерным строем. Через какое-то время сигнальщик нашего корабля заметил, как из корпуса подлодки, которая шла за нами, вытекает солярка. Видимо, в момент взрыва она получила трещину или иное повреждение в районе топливной цистерны. Флагман приказал этой лодке вернуться.
На подходе к острову Колгуев разыгрался шторм. У нас в котельном отделении случилась авария — лопнули водогрейные трубки в котле. Такие повреждения обычно устранялись отчаянными героями. Иного выражения и быть не может — попробуйте проникнуть в паровой коллектор при температуре 200 градусов по Цельсию и заглушить повреждения! Но наш котельный машинист, фамилию его я уже не вспомню, сделал это, и мы снова двинулись своим ходом. Но через полчаса или чуть больше ситуация повторилась. Тогда мы стали на якорь. К нам подошел «Гремящий». Он откачал в свои цистерны часть нашего мазута и ушел. Нам же пришлось ждать буксира из Поноя.
13 октября 1955 года мы стали у причала № 5 на Яграх. Теперь этот район называют Южными Яграми. Не сомневаюсь, первыми радиационными загрязнителями острова Ягры и заводской акватории стали эсминец «Куйбышев» и остальные опытовые корабли, которые вернулись с Новой Земли.
Перед увольнением в запас заместитель командира корабля по политчасти капитан II ранга В. Лисов провел с нами беседу и рекомендовал нам в случае ухудшения здоровья обращаться к партийным секретарям горкомов, райкомов, обкомов. Дескать, они знают, куда вас направить на лечение. Но в конце 80-х вся система КПСС рухнула, и мы — первые испытатели атомного оружия — остались ее заложниками. И как бы мы ни пытались теперь доказать, что «мы не верблюды», а стать ветеранами подразделений особого риска практически невозможно (речь идет о начале 90-х годов, — Прим. О.Х.).
Например, северодвинский военкомат по моей просьбе квалифицированно сделал запросы. База атомного полигона — войсковая часть 77510 — проверила факт моего участия в первом атомном испытании. И надо же, по спискам мое нахождение на полигоне не подтверждается.
Уважаемые господа чиновники! Мы в своих официальных заявлениях, как правило, указываем не только ФИО, но и номер в/ч — 36093. Под таким номером значился Краснознаменный эсминец «Куйбышев». Корабли бригады опытовых судов на атомное испытание в Черной губе 1955 года пришли либо своим ходом, либо с буксирами. Но все пришли с укомплектованным личным составом. И как же вы можете решать судьбу конкретных участников, если не удосуживаетесь уточнить: а был ли он в составе команды корабля на момент испытания или в это время находился в Сочи?