Голос мягко, словно в недоумении, спрашивал, куда удалились золотые дни молодости, и, казалось, сам отвечал: «А важно ли знать, куда удалились они, если эти прекрасные дни ушли безвозвратно?» Тоской, болью утраты, неизъяснимой печалью пахнуло в душу. А голос певца, углубляемый и повторяемый оркестром, уже спрашивал, что готовит ему грядущий день. И печаль в сердце нарастала. И мнилось, что будущее затянуто мглою, что он готов принять и тяжкие заботы жизни и тьму небытия, ибо ему недостает самого главного, неповторимого, давно утраченного — юности, непорочности, чистоты…

После обеда его вызвал надзиратель и привел в один из кабинетов следственного коридора.

Здесь Виктора ждали следователь и районный прокурор.

Приход прокурора был исключительным событием, и Гончаровым овладело непроизвольное волнение.

— Присаживайтесь, Гончаров.

Виктор сел на стул, намертво прикрепленный к полу. Сердце его стучало.

— Я пришел не для очередного допроса, — сказал прокурор. — Я хочу узнать о вас побольше.

Разговор вначале не клеился. Виктор не испытывал желания лезть глубоко в прошлое и рассказывал о себе неохотно и скупо. И все-таки Гончарова не покидало ощущение, что пожилой человек, внешностью мало напоминавший прокурора, угадывал за его словами больше того, что Виктору хотелось сказать.

Постепенно Гончаров притерпелся к собеседнику и стал откровеннее. К концу беседы он уже ничего не таил. Минуту или две Виктор молчал лишь перед тем, как наступила очередь рассказать об истории с перстнем, проданным жене подполковника Клепикова.

Какое-то чувство, которого Виктор сам не мог объяснить, заставило его отбросить сомнения.

— А у вас не возникало желания расплатиться с потерпевшей? — спросил прокурор, встав из-за стола и подойдя к окну.

— С потерпевшей?

Гончаров смущенно обнажил золото зубов.

— Честно сказать: нет. Да и денег этих мне уже не собрать. Но если она согласится взять перстень, не тот, за три рубля, а другой… она его сразу узнает, то я отдам его. Фарта он мне не принес. Он — дома. Я нарисую — по бумажке найдете. Только старуху мою не пугайте. Скажите ей, что на шее у нее сидеть стыдился. Не хотелось, чтобы из-за меня за рублевками по соседям бегала.

…Гончарова решили освободить, как только будут отрегулированы его отношения с потерпевшей. Он написал записку матери. На листе была схема с крестиком, который указывал, где спрятан перстень. Мать нашла его и отнесла Клепиковой. Эльвира Капитоновна пришла в прокуратуру вместе с мужем, подполковником, радостная и сияющая. Они оставили заявление, в котором просили прекратить дело.

— Влепят нам с тобой за этого жулика, — вздыхал прокурор, подписывая постановление. — Втянул ты меня в благотворительность. Что ж, теперь трудоустраивай его. Да объясни, что к чему и на каких условиях…

Виктора вызвали на следующий день. Утром.

Когда надзиратель крикнул: «Гончаров, с вещами!», — Виктор понял: это домой.

Процедура была недолгой. В комнате дежурного он прочитал постановление, расписался против слова «объявлено», и через минуту за его спиной захлопнулась тяжелая, окованная железом дверь корпуса.

Солдата за спиной не было.

Белые, опушенные хрупким сказочным инеем тополя стояли строго и настороженно, словно ожидая, куда направит свои шаги человек, чья первая дорога в жизни была сюда, в этот двор. Но вместе с сухим морозным воздухом в грудь Гончарова проникало ощущение свободы и открытости для всех радостей, для чего-то нового, непохожего на прежнее, чрезвычайно интересного значительного, открылось неожиданно, в тот самый момент, когда он потерял веру в его приход.

Пройдя последнюю будку, он оказался на улице.

На мгновение он остановился, чтобы ощутить себя в новом времени и пространстве. Когда сердце перестало учащенно биться, он бросил последний взгляд на белые от инея тополя за воротами и зашагал прочь.

3.

Деревообделочный завод получил распоряжение треста вывезти сорок тысяч кубометров круглого леса из Чепецкого сплавного рейда Кировской области: срывалась сдача в эксплуатацию жилых домов. Сняли, откуда могли, девять автокранов, два трактора, два бульдозера, тридцать автомашин и перебросили эту технику на станцию Зуевка Кировской области. Люди, нанятые в селах по договору, выехали туда еще раньше. Но за два месяца из лесопункта пришла только десятая часть ожидаемой древесины. Разобраться с положением дел на лесопункте послали начальника транспортного цеха деревообделочного завода Букреева, наделив его широкими полномочиями. Вместе с ним к месту работы ехал новый экспедитор Гончаров, одетый в рабочее, но с неуловимой щеголеватостью: расстегнутый ватник открывал накрахмаленный воротничок с синим, в тон фуфайке, галстуком. Незнакомый человек, который, как слышал Гончаров, поручился за него, не лез ему в душу. За окном бежали поля с пухлым снежным покровом. «А если мне станет скучновато в лесу?» — думал с усмешкой Виктор. И сам испугался этой мысли.

В прокуратуре Виктору объяснили, что его отдают на поруки коллективу деревообделочного завода, и если не оправдает надежд, то решение прекратить дело будет пересмотрено.

Ничто, однако, не мешало Гончарову выйти на первой большой станции и сесть в тот поезд, в какой он захочет. Эта возможность всегда оставалась в запасе. Быть может, поэтому Гончаров не спешил ею воспользоваться.

Положение дел на лесопункте оказалось хуже того, каким оно представлялось. Погрузочная площадка отсутствовала. Дорога не была подготовлена. Через балки и овраги требовалось построить мосты. Тупик вмещал всего четыре полувагона. Старший мастер, крикливый, не всегда трезвый мужчина, в лесу, на месте вывозки, почти не бывал. С утра до вечера он шумел в конторе и у вагонов на станции. Машины нагружались комлем в одну сторону. Их грузоподъемность использовалась наполовину. Перед погрузкой в вагон целый час производилась точковка леса (замер кубатуры). Увязочную проволоку старший мастер наполовину разбазарил. Объемы работ в нарядах завышались. За полтора месяца, с середины ноября до последних чисел декабря, из сорока тысяч кубометров отгрузили всего две тысячи. Между тем всю операцию надлежало закончить 25—30 марта, до разлива реки. Полая вода смыла бы весь лес.

Вечером, после осмотра лесоучастка, Букреев пришел в избу, где жил старший мастер Дорохин. Тот встретил его, поставив на стол бутылку самогона-первака и огромную сковороду яичницы с кусочками свинины. Букреев от угощения отказался. Новый экспедитор, целый день сопровождавший Букреева («Ты — снабженец, вникай во все, не жди подсказки!»), теперь сидел, усталый и голодный, стараясь не глядеть в сторону стола.

— Первак ты, Дорохин, допивай, — сказал Букреев, играя желваками на желтом, болезненном лице, — и выметайся из участка. От работы я тебя отстраняю.

Старший мастер закашлялся.

— А приказ?

— Будет приказ.

Дорохин налил полный стакан, опрокинул его, захватил вилкой большой кусок яичницы.

— А дела кому прикажете сдавать? Может, у вас в багаже есть новый начальник?

— Пока — мне.

В начале недели Букреев созвал собрание.

— Времени осталось девяносто дней, или шестьсот тридцать рабочих часов, — говорил он медленно и четко. Древесины на делянках тридцать восемь тысяч кубометров. Чтобы лес не погиб, нужно вывозить ежедневно по пятьсот кубов. Выделяю вам для прогрессивной оплаты шесть тысяч рублей и двести пятьдесят кубометров леса.

Послышался одобрительный гул. Почти все грузчики были колхозниками степной полосы и приехали сюда в надежде купить лес.

— Лишних крановщиков и бульдозеристов у нас нет. Организовать работу в две смены мы не можем. Прошу вашего согласия на удлинение рабочего дня. И еще: при нарушении трудовой дисциплины, пьянке, прогуле — договор с виновным будет расторгнут, и он за собственный счет должен будет покинуть лесоучасток.

— Какую оплату дашь за кубометр?

— Семьдесят копеек в круговую.