Презрительно фыркнув, я указала на террасу, где нежились на скупом солнышке семеро из моих питомцев.
Любуясь моими кошками, Лялька продолжила кошачью тему, заявив, что у ее матери кошки домашние, а это совсем другое дело.
— Ну свозила я кошку к ветеринару, у нее гноится ухо, а матери наврала, что доктор прочистил Флорке ухо под наркозом… Флорка, ну и имечко для кошки! А после наркоза, чтобы кошка пришла в себя, надо подержать ее на руках, желательно несколько часов. Словом, заняла я мамулю делом и сбежала, предупредив, что вернусь поздно, пусть уж там без меня дежурят у одра страдалицы. Так что тут у вас происходит?
— Да ничего особенного. Просто трупы. Это ты рассказывай, что у вас происходит?
Лялька почему-то страшно обрадовалась моему ответу.
— Ну конечно, трупы! Эва говорила то же самое, она этого опасалась…
И только тут до меня дошло: раз Эвы нет в Польше уже полгода, лучшего алиби и не придумать, так что мне не надо увиливать и отмалчиваться. И Гурскому тоже не придется выкручиваться и лгать, как он мне пообещал. Значит, необходимо как можно скорее сообщить ему эту радостную новость! Я уже потянулась к телефону, да отдернула руку. Успеется, ведь кто его знает — вдруг сразу захочет приехать, узнать, что я могу еще рассказать без утайки. И отнимет у нас с Лялькой время, а его и без того кот наплакал. Позвоню позже.
— …А она тогда выдержала, не впала в депрессию, только не могла уже всего этого переносить и, чтобы не впасть, из Польши сбежала. Что издатели вокруг пальца ее обвели — наплевать, как-нибудь переживу, говорит, о судебных процессах даже не думает, останусь, говорит, белой и пушистой, нет желания ввязываться в их дерьмовые войны, а если дерьмом друг в друга швыряться, так мыла не хватит отмываться потом. И про ее мужа, что в Швейцарии сидит, я тоже узнала. Три года с ним прожила, потом развелись… А тот шум поднял, дескать, какая-то ненормальная ей из Польши звонила…
— Это я! — радостно сообщила я.
— А я так и подумала. Номера телефонов, которые просили передать Эве, он ей факсом переслал, дескать, некогда висеть на телефонах…
— А сын?
— Ему тоже некогда. Сплошная школа. Что-то много там было номеров, нет?
— Может, вместе с твоими он ей и мой переслал?
— Вот и хорошо. А, ну да, наверное, так на меня и вышла. Позвонила на работу, там ей сказали, что я сдаю объект, вот она и примчалась. Слушай, она и в самом деле боится. Нашу прессу читает, знает, какая у нас резня беспозвоночных происходит, опасается, что она тоже каким-то боком в этом замешана. А вчера утром узнала, что некий Заморский — по ее словам, гнида во всех отношениях, ни ума, ни культуры, — тоже убит, пришили, уже третий из кровопийской братии, хотя ей, Эве, лично хватило бы и первых двух, меня же очень заинтересовал Вайхенманн, я уж подумывала — не твоя ли работа. Даже попыталась вычислить, уложилась бы ты во времени?..
— Не уложилась бы.
— Нет? Какая жалость. А то была бы у тебя заслуга перед нашим обществом, да еще какая! Но Эве жизнь отравил третий, именно гнида Заморский. Как только она узнала, что и его замочили, перепугалась, что теперь на нее подумают…
— Да с какой стати?
— Там у вас остался один такой… ну, мразь полнейшая, как его… Станьский? Супеньский? Ну да неважно. Так это он их убивает и Эве приписывает, ему такое сварганить — раз плюнуть, и лучше чужими руками. Ее врагов пришивает, а заодно и своих. Мстит ей и распускает сплетни про нее, и такой активный, гад, чего только не выдумает, чтоб Эву подозревали. Эх, я бы его сама вырубила, да где мне, а уж Эва чего только ему не желает, но, знаешь, выражается так культурно — уши вянут слушать, желает ему амнезии пополам с дебилизмом меня колотун бьет, когда на нее смотрю, а она говорит — простой черной оспы на него мало…
— Теперь можешь успокоиться, — перебила я Ляльку и подлила ей вина.
Остановленная на полном скаку, она изумленно уставилась на меня:
— Почему?!
— Во-первых, фамилия его Ступеньский…
— Как?
— Ступеньский!
— Точно, я же помню, что лестница!
— Ну да, ступеньки… И ради бога, назови мамулину кошку как-нибудь иначе… А то Флорка, Флориан… Видишь ли, этого Ступеньского зовут, точнее, звали Флорианом…
Лялька так была занята кошкой, что даже пропустила мимо ушей прошедшее время в моем сообщении.
— Да не получится, она уже привыкла, ей шесть лет, а для кошки это возраст, поздно переучивать. Пускай твой Флориан свое имя сменит!
— Он не может. Вообще уже ничего не может. Так получилось, что именно сегодня, часа за два до твоего появления, я узнала, что его тоже убили. Четвертый по счету, улавливаешь? В Кракове его прикончили.
Схватив бокал, Лялька залпом выпила вино и невидяще уставилась в окно, за которым все так же нежились на солнышке кошки. Я не торопила ее, давая слеша опомниться.
Наконец Лялька что-то для себя решила. Во всяком случае, так я заключила из ее мрачного резюме:
— Ну и что? Опять могут Эве приписать. Дескать, бросал на нее тень, вот она и расправилась с ним. А почему в Кракове?
Я только плечами пожала:
— А черт его знает! Разве что специально позволил себя там убить, чтобы теперь еще и на Мартусю пало подозрение.
— Кто такая Мартуся?
— Моя приятельница. Трудно описать ее в двух словах.
— А ты попробуй.
— Ну ладно. Молодая… очень красивая. Прекрасная документалистка на ТВ. Режиссер. Давно мечтает переключиться на художественное кино, и несколько лет назад такая оказия подвернулась, но тут, как назло, на горизонте появился Ступеньский и перебежал ей дорогу.
— А он сам каков? — поинтересовалась Лялька. — Когда-нибудь что-нибудь делал не отвратительное?
— Даже если и делал, я о таком не слышала. А Мартусю он подставил, можно сказать, со всех сторон — и в любовном плане, и в служебном, да еще назанимал у нее денег, а долг, разумеется, так и не вернул…
— И она его убила? Да что ты такое плетешь! Никто не убедит меня, что кредитор убивает своего должника. Вот если бы наоборот. Она нормальная?
Я ответила, подумав:
— В общем — да. Не во всем, но вот как раз в этом отношении — вполне нормальная. Хотя… кто знает… если в аффекте — могла и забыться. Иногда, правда, бывает несправедливой, ссорится с людьми напрасно…
— В каком смысле напрасно?
— Напрасно только иногда. А так ссорится правильно. Но уж если разойдется, то действует необдуманно, очень требовательна и от людей порой требует невозможного, даже не отдавая себе в том отчета.
— Выходит, тоже пиявка, но такая… не меркантильная, не для собственной выгоды…
— …а просто считает, что так будет лучше. Не для нее лично.
— Значит, суть ее мы с тобой определили. А что дальше?
— Определили также территориально. Она живет в Кракове.
— Погоди, не так быстро, не догоняю. И мне надо перестроиться. Она что же, и в самом деле прикончила этого, как его… Ступеньского… в Кракове?
Я заставила себя притормозить.
— Во-первых, это страшная тайна, мне ее сообщили с условием никому не говорить, и я пообещала. Так что ты…
— Могила!
— То-то. Во-вторых, откуда мне знать, что это сделала именно она? Это у краковских ментов так получается.
— Что-то очень быстро получается, если это только сегодня…
— Вчера вечером. Да я никаких подробностей не знаю, лишь место, где все случилось. Там я была один раз и чуть насмерть не убилась, это старинное здание, сплошные лестницы, причем и лестницы, и даже полы жутко неудобные, каменные и неровные, освещение там интимное, такое, знаешь, вроде бы средневековое, под ногами сплошь мусор и экскременты, а я специально приоделась и туфли на высоких каблуках напялила. Кстати, в полутьме этого никто, увы, не заметил.
— Кроссовки следовало было напялить, — поучающе заметила Лялька.
— Да у меня их сроду не было. И сразу хочу тебя предупредить — действительно этому твоему Ступеньскому удалось основательно запутать дело, так что тут почти утвердилось мнение, будто это именно он всех убивал. Устранял конкурентов. А теперь, гад, сам подставился под топор, чтобы всем вконец задурить головы, того и гляди общественное мнение опять свернет в сторону нескольких убийц, когда каждый убивает следующего и сам погибает.