Увлечение старинными и просто старыми, никому не нужными вещами — это, наверное, тоска американцев по истории, по собственному прошлому и, может быть, способ отдохнуть от излишне рационального современного быта.

За милю до городка мелкий рекламный бес начинает высовывать свою мордочку каждую тысячу футов. «Магазин антик — справа». «Снизьте скорость — можете проскочить магазин антик». «Тормозите! Антик перед вами». «Стойте! Антик ждет вас».

И наконец, через сто футов за магазином совсем отчаянный вопль: «Как, вы не зашли в антик? Поворачивайте назад!»

Жители Московских Мельниц, надо полагать, утоляли свою тоску но старине в соседнем городке Троя. Там же они, возможно, ели кентуккского жареного цыплёнка и пользовались по скромным ценам услугами похоронного дома, потому что перед въездом в Московские Мельницы мы не увидели никакой рекламы. Стояли только три плаката. Один призывал в стихах: «Think! Do noi drink!» — что означало: «Думай! Не пей!» (По тому, как часто мы встречали на американском Западе, начиная со штата Миссури, этот стихотворный призыв, можно сделать вывод, что жители тех мест предпочитали в этом лозунге вторую рифму первой.) Второй’ плакат требовал: «Стой за Америку! Уоллеса — в президенты!»

Третий же плакат был деловой, без поэзии и без эмоций. Он просто сообщал, что за загрязнение дороги следует штраф от 150 до 250 долларов.

Не знаю, стояли ли здешние москвичи целиком за Уоллеса, предпочитали ли они мыслительный процесс выпивке, но вот третий плакат, как видно, действовал безотказно. Дороги вокруг Московских Мельниц были стерильно чистыми.

Московские Мельницы оказались совсем маленьким городком (-360 жителей) в 8 десятков аккуратных, чистеньких, небогатых, но ухоженных деревянных домиков. В самом центре городка, на сухом, открытом солнцу холме, располагалось, как повсюду в Америке, веселенькое и спокойное кладбище с одинаковыми невысокими каменными белыми плитами, по-похожими на спичечные коробки.

Мэр города Московские Мельницы мистер Ллойд Хеппард жил неподалеку от кладбища и в момент нашего знакомства подкрашивал возле своего дома видавший виды пикапчик.

Это был сухощавый человек лет пятидесяти в униформе местного фермера — клетчатая рубашка и линялый голубой комбинезон. Глаза у него были тоже голубые, лицо — бурое.

Он не очень удивился нашему приезду. Оставил кисть в банке с краской и, покряхтывая, поднялся, прижав тыльную сторону ладони к пояснице.

— Мы сами москвичи, — объяснил я. — Как же было не повидать здешних москвичей.

Мэр заулыбался — идея ему понравилась, как видно.

Услышав разговор, на террасу вышла женщина, такая же худощавая, как мэр, и одного с ним возраста. Она была одета в ситцевую кофту, ультракороткие шорты и синие подростковые кеды. Она посмотрела на нас из-под руки, пронзительно, как полководец на запылённой картине в магазине «антик».

— Ну что ж, — сказал хозяин, разводя руками. — Пожалуйста, заходите. — И крикнул жене: — Это москвичи. Из Москвы. Из России.

Домик мэра не отличался от других. Аккуратный и чистенький. На стенах пушкарские фотографии в рамках. На столе в вазе гора пластиковых фруктов. Над диваном висел коврик с изображением покойного Джона Кеннеди и Жаклин, удивительно похожий по манере исполнения на известные нам рыночные коврики с лебедями и замками.

— Так что же вас интересует у нас? — спросила жена мэра, когда мы уселись, и сразу стало понятно, кто мэр в этом городе и кто будет вести разговор. Муж, сидевший рядом с ней под ковриком с четой Кеннеди, кивнул головой, подтверждая, что он присоединяется к вопросу жены.

От миссис Хеппард мы узнали, что мэра в этом городке вообще-то выбирают на два года, но мистеру Хеппарду ещё за год до выборов пришлось сменить какого-то Чайлда, который, чёрт бы его побрал, оказался лентяем и ничего не делал.

Никто в городе не имеет понятия, почему и когда ему дали название Московские Мельницы. Насчет мельниц, конечно, просто. Когда-то здесь, как видно, стояли на речке водяные мельницы. Теперь их, правда, нет. А вот насчет Москвы — неясно.

Городок живёт неплохо. Миссис Хеппард сказала даже, что это самый лучший маленький городок в Соединённых Штатах.

— Мы здесь никогда не ссоримся, — сказала она. — И если кто-нибудь умирает — всегда помогаем хоронить…

Вообще, миссис Хеппард, как сразу можно было заметить, настойчиво гнула в разговоре довольно определенную линию.

— Живём мы здесь хорошо. Лучше с каждым днём, — говорила она. — У всех — телевизоры. У некоторых — цветные. По две машины. У нас, правда, одна машина. Но только потому, что я не умею, водить. А то обязательно купили бы вторую…

Муж при этом покачивал утвердительно головой и очень симпатично улыбался.

Почему же такая разница между жизнью здесь и на том берегу Миссисипи, в Иллинойсе? Пожатие плеч. Оказывается, никто из четы Хеппардов никогда не бывал в Гамбурге и Брюсселе, на том берегу Миссисипи. Более того — никто из них даже не слышал этих названий и не знал, что такие городки существуют в нескольких десятках миль от Московских Мельниц,

И никто из Московских Мельниц там тоже не бывал. Своих дел много. Потому что никто не занимается только фермерством. На фермерстве не проживешь. Люди здесь работают на упаковочной фабрике в Трое. И конечно — это главное — на авиационном заводе в Сан-Луисе. В шумном Сан-Луисе, где, как известно, нарядных много дам, чьи крашеные губы, как тоже давно известно, кто-то целует там…

Нет, сам Хеппард не ездит в Сан-Луис. Хеппард работает на железной дороге. Фермерствовать бросил давным-давно. Ну, а мадам работает на упаковочной фабрике в Трое…

— Мы живём здесь хорошо, очень хорошо — повторяет хозяйка. — Здесь живут хорошие американцы. Настоящие патриоты.

Разговор был прерван каким-то шумом в соседней комнате. Кажется, упало и разбилось что-то стеклянное.

— Джерри, — сказала хозяйка тихо. И повторила вопросительно: — Джерри?

— Да, мама, — отозвался мужской голос из соседней комнаты.

— Открылась дверь, и в комнату въехал на больничном кресле парень лет двадцати, перебирая руками ободья велосипедных колёс. Увидев нас, он резко остановился.

— Простите, — сказал он, — я думал… Я не знал… Я не видел машины.

— Ничего, ничего, — торопливо перебила хозяйка. — Знакомьтесь, это наш старший сын Джерри.

Джерри протянул руку. Рукопожатие оказалось странным — на его руке не хватало двух или трёх пальцев. Обе ноги были в гипсе, живот и грудь тоже покрывал бандаж из полотняных бинтов, а худое, нервное лицо под чёрными кудрявыми волосами от левого уха к шее носило след сильного ожога.

— Я там разбил чашку, — сказал Джерри матери.

— Жёлтую? — спросила мать.

— Да.

— Я ведь просила не трогать жёлтую.

— Ну, ничего, — примирительно сказал отец. — Ты видел Бетси?

— Она ждёт в машине, — ответил сын.

— Куда вы собрались? — спросила мать уже из другой комнаты. Она, как видно, собирала осколки.

— В Трою.

— Надолго?

— Нет, ей нужно в магазин.

— Езжай.

Джерри попрощался с нами, развернул кресло и выехал из комнаты.

Возникла неловкая пауза, которую нарушила хозяйка. Она развела руками и просто сказала:

— Вьетнам.

— Да, Вьетнам, — подтвердил отец со вздохом.

— Врачи говорят, что нога всё-таки будет двигаться. Не полностью, конечно, но будет… Глаз ему сделали хорошо. Совсем не заметно, что нейлоновый, правда? Он лежал в Сан-Луисе. Четыре месяца. Очень хороший госпиталь.

Все это она говорила, одновременно пытаясь склеить разбитую желтую чашку клеем, который выдавливала из тюбика.

— Он и был-то во Вьетнаме всего десять дней. Попал на мину…

— Да, на мину, — как эхо, отозвался мэр.

— Многие из Московских Мельниц во Вьетнаме? — спросил я.

— Только наш… И вот такое, — сказала мать. — Все нам, конечно, сочувствуют. Здесь у нас хорошие люди… — И, как видно, заподозрив возможный вопрос с моей стороны, поспешила заверить: — Если будет нужно, и другие пойдут. У нас не Нью-Йорк.