По мере сбора этих и других сведений (о степени подчиненности духовенства грузинским царям, сословном его составе, системе духовного образования и т. д.)[627] у главных представителей российской администрации на Кавказе формировался образ Грузинской церкви как большой, но полностью разлаженной «феодальной» структуры с многочисленным, но почти нищим клиром. Другим сильным впечатлением, как нетрудно заметить из переписки чиновников, на этом фоне было практически полное, как им казалось, отсутствие благолепия в грузинских храмах[628].

Здесь, безусловно, сказалась русская традиция восприятия церковного убранства. Привыкшие к византийской роскоши русских храмов имперские чиновники восприняли суровый в этом отношении ближневосточный аскетизм церквей Грузии как несомненный признак нищеты и упадка самой церкви как института. Конечно, церковь в Грузии в тот период переживала далеко не лучшие времена, и это не могло не отразиться и на внутреннем убранстве храмов, еще более усилив его «минимализм». Однако грузинская традиция изначально не предполагала обилия золота как в убранстве храма, так и в одеянии самого духовенства, что считалось важным элементом храмового действа в русских церквах. Хотя этот аскетизм никогда не доходил и до «крайностей» христианского Ближнего Востока. Кроме того, бедность церкви и скромная жизнь духовенства сами по себе для данной части христианской ойкумены были делом вполне обычным, поскольку бедность является евангельским идеалом и как таковая не считается во Вселенской церкви оскорблением веры. В данном случае понятие о «церковных приличиях» у имперских чиновников и представителей Грузинской церкви существенно разошлись.

Однако на основе этих наблюдений высшие представители имперской бюрократии на Кавказе сделали несколько важных для Грузинской церкви выводов. Отсутствие благолепия в храмах Грузии, что само по себе воспринималось как символ неуважения к Божиему дому, а также бедность духовенства они объясняли многочисленностью клира, а также чрезмерным количеством епархий в Восточной Грузии. В связи с этим еще К. Ф. Кнорринг получил указание императора Александра I «не умножать в Грузии высоких в духовенстве званий», а кафедры, оставшиеся после смерти того или иного епархиального архиерея вдовствующими, не замещать, а присоединять к соседним[629]. На основании этого уже в 1803 году главноуправляющий в Грузии П. Д. Цицианов подверг обструкции католикоса-патриарха Антония II за то, что тот после смерти митрополита Иоанэ Цилкнели (Цилканского), вместо того чтобы присоединить его кафедру к соседней Самтависской епархии, «заключающей в себе только 10 священников и по таковой малости и скудости своей не доставляющей епархиальному архиерею почти и пропитания», отдал ее в управление другому иерарху[630]. Цицианов однозначно дал понять предстоятелю Грузинской церкви, что две епархии должны быть объединены. В противном случае он обещал сообщить императору о «неустройствах здешнего духовенства»[631]. Главноуправляющий также настоял на объединении Самтаврской и Никозской кафедр после того, как епископ Афанасий Никозели (Никозский) попросил перевести его настоятелем одного из монастырей[632].

Такого рода реорганизация административно-территориальной структуры Грузинской церкви в Картли и Кахети позволила Цицианову уже через два года своего управления Грузией и Кавказом сообщить императору о сокращении количества епархий, в частности в Картли, вдвое — с шести до трех. Но и это был не предел, так как, по мнению главноуправляющего, здесь вполне хватило бы и одной епархии: «Уничтожение же оных единым разом по прибежности народа к вере, мнится мне, было бы опасно»[633]. После этого доклада Цицианов через министра внутренних дел В. П. Кочубея (1768–1834) получил от императора фактический карт-бланш на дальнейшее упразднение епархий Восточной Грузии, с оговоркой, однако, что действовать необходимо максимально осторожно, дабы «не оскорбить предрассудков легкомысленного и непросвещенного народа»[634].

Если укрупнение епархий было в отдельных случаях естественным, а чаще всего принудительно-административным способом сокращения числа высшего духовенства, представители которого, как уже тогда знала российская администрация, являлись выходцами из наиболее влиятельных аристократических фамилий Грузии, то для сокращения черного монашествующего и в первую очередь белого приходского духовенства использовались другие методы. Главноуправляющего Цицианова особенно беспокоило массовое, по его сведениям, и совершенно бесконтрольное пострижение в монахи и рукоположение в священники, производившееся всеми епархиальными архиереями[635]. Главноуправляющий видел в этом единственное средство, с помощью которого крестьяне «по своей лени» пытаются укрыться от податей и работы, а также прямую угрозу экономике края. Он даже опасался, «чтобы одна половина Грузии не обратилась в иноческий сан, а другая — в белое духовенство»[636]. Исходя из данного постулата, имперские власти приостановили по всей Восточной Грузии рукоположение священников и пострижение в монахи. Это распоряжение должно было действовать до тех пор, пока имперскими властями не был бы учрежден штат всем приходским церквам и монастырям[637].

Таким образом, с первых лет функционирования российской администрации в Восточной Грузии явно обозначилась проблема вмешательства светской власти в дела церкви.

В 1810 году администрация в Тифлисе обвинила католикоса Антония II в массовой раздаче имений церкви в частные руки на сумму почти один миллион рублей медью, на что, как утверждалось, он никогда, ни до, ни после включения Грузии в состав империи, не имел никакого права, а мог делать это только с одобрения грузинских царей[638]. В данной ситуации католикосу-патриарху не оставалось ничего другого, как апеллировать к своему традиционному статусу: «Более 1400 лет, как католикосство в Грузии определено и утверждено; и начиная с того времени все бывшие церкви моей католикосы имели таковую власть и волю, что внутри крестьянам, принадлежащим своей церкви, пожаловали в милость деревни, имение и крестьян… ибо имели католикосы таковые честь и достоинство, каковые цари»[639]. Антоний II также напоминал о том факте, что в достоинстве предстоятеля автокефальной Грузинской церкви он был признан и самим российским императором сразу по присоединении Картли и Кахети к Российской империи, в знак чего ему было даровано высочайшее письмо и белый клобук с алмазным крестом[640].

На самом деле в данном случае речь шла о распространенной в Грузии практике передачи церковью своих земель и другого имущества в управление церковным азнаурам и крестьянам. Доходы от эксплуатации этих угодий делились в заранее оговоренной пропорции между церковью и ее «слугами»[641].

Главноуправляющий ген. А. П. Тормасов (1809–1811) своим предписанием аннулировал все грамоты о передаче церковных имений частным лицам после учреждения в Восточной Грузии российской администрации[642]. Как покажут дальнейшие события и шаги имперских властей, вопрос церковной собственности и точного установления ее размеров был чрезвычайно важен в контексте планов России в сфере религиозной политики в Грузии, тем более что общая стоимость всего принадлежавшего Грузинской церкви имущества оценивалась в гигантскую для того времени сумму 140 млн рублей[643].