Невозможно себе представить Маяковского, преподающего какой-то курс по русской поэзии в какой-то американской Оклахоме, чем много лет занимается его "автопародия".

Но ежели всё-таки наука добьётся воскрешения нас, грешных, и Маяковский встретится в каком-нибудь из миров со своими "тремя ипостасями", то, грозно взглянув на них, он может позволить себе прочесть своим громовым голосом:

Явившись в ЦККа грядущих светлых лет, над бандой

поэтических рвачей и выжиг я подыму,

как большевистский партбилет,

все сто томов

моих партийных книжек.

Серебряный век с его воплями о том, что "человек — это звучит гордо", "человек — мера всех вещей", "если Бога нет, то всё позволено", "поэтам вообще не пристали грехи", в сущности, требовал от общества признания новой языческой религии, которая в наше время стала называться "правами человека".

Конечно, советским вождям никакая религия, кроме религии социализма, понравиться не могла. Но всё, что произнёс Жданов о творчестве Ахматовой и Зощенко, выглядит либеральным детским лепетом рядом с оценками Серебряного века многими знаменитыми людьми русской литературы.

Из выступления И. А. Бунина на юбилее газеты "Русские ведомости" 8 октября 1913 г.

"Исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьёзность, простота, непосредственность, благородство, прямота, — и морем разлилась вульгарность и дурной тон, — напыщенный и неизменно фальшивый... Опошлен стих. Чего только не проделывали мы за последние годы с нашей литературой, чему только не подражали мы <...> каких только стилей и эпох не брали, каким богам не поклонялись? Буквально каждая зима приносила нам нового кумира. Мы пережили и декаданс, и символизм, и натурализм, и порнографию, и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и "пролёт в вечность", и садизм, и приятие мира, и неприятие мира, и адамизм, и акмеизм... Это ли не Вальпургиева ночь!"

В конце своего выступления, произнесённого скорее всего под влиянием Пушкинской речи Достоевского, Бунин высмеял творчество тех кумиров Серебряного века, "которые задавались целью совершенно устранить из литературы этический элемент, проповедовать безграничный индивидуализм, разнузданность все позволяющей личности, прославлять под видом утончённости разврат, <...> прославлять смерть, квиэтизм и даже самоубийство".

В том же году Иван Бунин, когда ему задал вопрос какой-то газетный корреспондент: "Каково Ваше отношение к Пушкину", — ответил: "Никак я не смею относиться к нему". Об этом исчерпывающем ответе великого писателя не надо бы забывать, помня, как амикошонски относились к Пушкину кумиры Серебряного века.

...В мае 1918 года Александр Блок встретился с молодыми поэтами Петербурга, которые жили стихами символистов, акмеистов, футуристов... "Барышня с глазами, как большие тусклые агаты, говорила спокойным и равнодушным тоном.

— До революции у нас был кружок из двенадцати человек. Мои родители называли его "клубом самоубийц". Действительно, не так давно пятеро из них покончили с собой: трое совсем, а двое не совсем; остальные разошлись как- то сами собою".

После этой встречи Блока провожал домой молодой поэт Валентин Стенич и рассказывал ему о себе и своих друзьях:

"Мы все обеспечены и совершенно не приспособлены к тому, чтобы добывать что-нибудь трудом. Все мы наркоманы, опиисты, женщины наши — нимфоманки <...> Нас ничего не интересует, кроме стихов. Все мы — пустые, совершенно пустые <...>. Вы же ведь и виноваты в том, что мы такие..."

— Кто "мы?"— спросил Стенича Блок.

"Вы, современные поэты. Вы отравляли нас. Мы просили хлеба, а вы нам давали камень. — Я не сумел защититься; и не хотел; и... не мог" (А. Блок. "Русские денди").

А незадолго до смерти, в апреле 1921 года Блок напишет в своём роде литературное завещание "Без божества, без вдохновенья", в котором, говоря об акмеизме, произнесёт своеобразный приговор многим модным поэтам своего собственного Серебряного века;

"Если бы они все развязали себе руки. Стали хоть на минуту корявыми, неотёсанными, даже уродливыми, и оттого более похожими на свою родную, искалеченную, сожжённую смутой, развороченную разрухой страну! Да нет, не захотят и не сумеют... Они хотят быть знатными иностранцами..." Высочайшим требованиям Блока о поэте, "похожем на свою родную, искалеченную, сожжённую смутой, развороченную разрухой страну", в то время соответствовал лишь один Сергей Есенин, автор "Пугачёва", "Страны негодяев", "Анны Снегиной", Сергей Есенин, о котором акмеистка Ахматова, прошедшая школу "Башни" Вяч. Иванова и "Бродячей собаки", в 30-х годах отзывалась так: "Сначала, когда он был имажинистом, его нельзя было раскусить, потому что это было новаторство. А потом, когда он просто стал писать стихи, сразу стало видно, что он плохой поэт. Он местами совершенно неграмотен <...> В нем ничего нет — совсем небольшой поэт. Иногда ещё в нём есть задор, но какой пошлый! <...> Пошлость. Ни одной мысли не видно... И потом такая чёрная злоба. Зависть. Он всем завидует..." (П. Н. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1, стр. 37). Но сколько зависти было в словах Ахматовой о Есенине, когда вся страна в 1965 году праздновала 70-летие поэта! Я был тогда со многими своими друзьями в Константиново, где многотысячное море людей пело, плясало, слушало и читало стихи любимого народного поэта. Но Чуковская вспоминает, что говорила Анна Андреевна в этот поистине незабываемый для России день:

"8 октября 65... Помолчали. — Вы заметили, — спросила она, — кто именно во всё горло чествует нынче Есенина?.. Зелинский, Сергей Васильев, Куняев, Прокофьев... Заметили, что Есенина выдвигают сейчас в противовес Маяковскому?"

Среди либералов широко распространено мнение, что Анна Ахматова, несмотря на цикл из 10 стихотворений, написанных и опубликованных к 70-летию вождя в 1950 году, была убеждённой антисталинисткой. Однако некоторые её исторические оценки противоречат этому убеждению. Любопытно то, что для Ахматовой Владимир Маяковский был куда более значимой фигурой в русской поэзии, нежели Сергей Есенин. В 1940 году она написала апологетическое стихотворение, посвящённое своему современнику по Серебряному веку, которое заканчивалось строчкой: "В каждом слове бился приговор" — "приговор" старому миру. Революционность Маяковского была куда ближе её душе, нежели народность Есенина, о котором товарищ Сталин не вспомнил ни разу в жизни, а Владимира Маяковского, подобно Ахматовой, объявил "лучшим и талантливейшим поэтом советской эпохи". Так что полными антиподами Иосиф Сталин и Анна Ахматова, видимо, не были. Может быть, поэтому в стихотворном цикле 1950 года, о котором либеральная общественность старается забыть, как о досадном недоразумении из жизни поэтессы, есть несколько стихотворений, отмеченных печатью подлинного вдохновения и таланта.

При всём своём уме, проницательности и чувстве времени Ахматова, видимо, из-за уязвившей её душу зависти "не заметила", что Есенина к середине XX века "выдвинули" не мы грешные, а сама История. Я думаю, что Георгию Васильевичу Свиридову были известны суждения Ахматовой о Есенине, потому что его нижеследующие слова звучат как прямая полемика с ней:

"В лютых бедствиях, в окопах войны, в лагерях и тюрьмах, в изгнании на чужбине народ пронёс с собой Есенина, его стихи, его душу. Не славе Есенина завидуют Маяковский, Пастернак, Цветаева и многие другие поэты, а народной любви к нему, так же, как Сальери завидует не славе и не гениальности Моцарта, а любви к его мелодиям слепого скрипача и трактирной публики. Вот ведь в чём соль! Завидуют, говоря затрёпанным без нужды словом, его народности".