Вот для чего нам нужны великие имена кино и эстрады, песни и литературы. А так, без этого, без фирмы, производящей порошки, — зачем вы нам?

Действительно, зачем мы им!

«Четвертая власть», «властители дум», «борцы за права человека» — какими только высокими званиями не награждали себя наши папарацци. Но на Западе, который, в сущности, и породил это племя, им знают настоящую цену. Когда за их спинами не стоят истинные хозяева с подлинной властью, с деньгами, с непререкаемым авторитетом, то к ним относятся так. как они того заслуживают — как к «обслуживающему персоналу», как к наемным шестеркам, как к ручным псам. Я окончательно убедился в этом, когда увидел телевизионный репортаж с базы Гуантанамо на Кубе, где в железных клетках сидят якобы боевики Аль Кайды, плененные в Афганистане. Наши папарацци, узнавшие, что в числе заключенных есть и российские граждане, каким-то образом проникли на базу, чтобы повстречаться с ними. Но американские охранники были непреклонны и никакого «права на информацию» не признавали, вели себя надменно и сурово. «С заключенными все контакты и разговоры запрещены, подходить к клеткам — нельзя, фотографировать — ни в коем случае». Чуть что — они с каменными мордами разворачиваюсь к журналистам грудью, на которой висел автомат.

Журналистам только и разрешили, что посмотреть тюремную одежду, в которую обряжают пленников. Да и то лишь поглядеть на нее, расстеленную на полу, но ни в коем разе не прикасаться! И ничего! Стерпели наши голубчики унижения и улетели не солоно хлебавши обратно в Россию. Поняли, что Гуантанамо это ведь не Чечня, где бабицкие. ма— еючки и Политковские творили все что угодно, издевались над русскими офицерами, врали, провоцировали, проникали нелегально в самые запретные места военных расположении с криками о «праве на информацию». А когда однажды один из офицеров сделал наглому папарацци замечание, что военные объекты фотографировать нельзя, то молодой представитель второй древнейшей профессии закричал на офицера, который ежедневно рискует жизнью, выполняя свой долг, как на подчиненного, и бедный майор стушевался, замолк, отошел в сторону, повесив голову.

Как мне тогда, помнится, захотелось закричать, чтобы услышало все униженное российское воинство: ребята, будьте, как американцы, суньте паршивцу ствол автоматный в зубы, разбейте камеру, выгоните в шею за пределы своей воинской части, будьте мужчинами!

Во времена моей литературной молодости самым многотиражным и популярным считался, конечно, журнал «Юность».

Его главный редактор Валентин Катаев — блистательный стилист, умный и расчетливый человек, был кумиром левой молодежи. Евтушенко, Вознесенский, Рождестсвенский, Аксенов, Гладилин, Амлинский — не без основания считали журнал своим домом, а Катаева отцом родным, называя его уважительно и почти душевно: «Валюн»…

Но и я всегда читал его прозу с интересом, а иногда и с восхищением. До сих пор помню героев его суровой повести «Сын полка», прочитанного еще подростком во время войны. А «Белеет парус одинокий» — как не пересматривай ныне историю, по моему убеждению, одна из лучших повестей для юношества, как, впрочем, и «Школа» Аркадия Гайдара. И даже совершенно забытая ныне повесть «Шел солдат с фронта» до сих пор помнится мне яркими картинами, сильными характерами, увлекательным сюжетом. Что и говорить — талантливый был человек, под стать другому замечательному писателю-авантюристу Алексею Толстому. О них обоих, кстати, не зря была сочинена хлесткая эпиграмма:

Лично с «Валюном» я познакомился в 1967 году в Переделкино. Я тогда был составителем юбилейного (50 лет советской власти!) сборника «День поэзии» и, узнав, что Катаев всю жизнь пишет стихи, поехал к нему на дачу: чьи же еще стихи печатать в таком номере, как не одного из немногих свидетелей и участников революции! Кстати, недавно, перелистывая этот юбилейный номер, нашел в нем много забавного. Как лакейски-восторженно в тот год нынешние ренегаты от литературы воспевали власть Советов!

Это тихий и вечно себе на уме Константин Ваншенкин, ныне осмелевший и всячески пинающий мертвого советского льва в своих недавно изданных мемуарах.

Это феноменально бездарный Владимир Савельев, в августе 1991 года первым запустивший в газеты лживую весть о том, будто бы Союз писателей СССР — осиное гнездо гэка— чепистов, и сделавший себе на этом доносе карьеру при новом режиме. Римма Казакова, до сих пор жадно ищущая местечко в демократическо-тусовочном истеблишменте, в 1967 году славила во все горло «красное это пространство на карте».

Но бог с ними, с мелкими ренегатами, речь не о них, речь о человеке куда более крупном — о Валюне…

Он принял меня в Переделкине с радушием человека, привыкшего к восхищению молодых литераторов, но одновременно умеющего понимать молодость, подлаживаться к ней, подпитываться ее энергией,

— Ха-ха! Вспомнили, что Катаев начинал как поэт? А Катаев всю жизнь стихи пишет! Его Иван Алексеевич Бунин еще благословил на сей подвиг!

Он был в какой-то изысканной фланелевой рубашке, чисто выбритый, благоухающий дорогим одеколоном.

Его глаза озорно поблескивали, а крючковатый нос с хищно вырезанными ноздрями как будто принюхивался к новому посетителю. Как бы желая уяснить его сущность. И весь он излучал некое сияние лоска, комфорта, успеха. Победитель, да и только! Он пригласил меня за широкий письменный стол и, покопавшись в книжных полках, достал папку со стихами.

Стихи были написаны явно талантливой руной и выгодно отличались от мертвой революционной риторики всяческих Безыменских и Антокольских, впоследствии напечатанных в том же «Дне поэзии».

Мы с ним отобрали из папки несколько стихотворений, и я уехал.

Главный редактор сборника Ярослав Смеляков, когда узнал, что у нас есть стихи Катаева, удивился, но остался чрезвычайно доволен.

Второй раз мне пришлось поговорить с Валентином Петровичем через десять с лишним лет, когда он, один из секретарей Московской писательской организации, позвонил из Переделкина и, не найдя Феликса Кузнецова, с раздражением сорвал свою досаду на мне:

— Я не приеду на ваш секретариат, и вообще моей ноги в Московской писательской организации не будет. Кого вы там принимаете в Союз писателей? Ивана Шевцова? Ваш секретариат войдет в историю, как исключивший из своих рядов Василия Аксенова и принявший Ивана Шевцова. Так и передайте мои слова вашему шефу!

Я не удивился, поскольку знал окружение Валюна. национальный состав сотрудников редакции «Юности» в его редакторскую бытность. Как было ему иначе откликнуться на прием в Союз писателей Ивана Шевцова? Только так. Недаром же Евтушенко в своих мемуарах пишет, что «Катаев был крестным отцом всех шестидесятников». Но каково было мое изумление, когда буквально через несколько месяцев в июньском номере «Нового мира» за 1980 год я прочитал трагическую катаевскую повесть «Уже написан Вертер».

Террор еврейского ЧК в Одессе, революционный палач Макс Маркин, местечковый вождь еще более крупного масштаба Наум Бесстрашный, бывший террорист эсер Серафим Лось — он же Глузман, и целая армия безымянных исполнителей приговоров, расстрелы в гараже, юнкера, царские офицеры, красавицы гимназистки, которых заставили раздеться перед смертью — все это в 1980-м году, задолго до того, как мы прочитали «Щепку» В. Зазубрина или мельгуновский «Красный террор», буквально потрясло читающую и думающую Россию.