Изменить стиль страницы

При этом надо отметить, что в вариантах, черновых набросках и произведениях, не вошедших в основное собрание, физические и психические расстройства подаются в более «обнаженном» и акцентированном виде, чем в «окончательных» текстах. Так, например, во второй редакции стихотворения «Марбург» снято чисто физическое восприятие «боли любви» лирическим субъектом, акцентированное в первом (мне больно, довольно — стенает во мне Назревшее сердце, мой друг в матинэ?), а также «физиологичность» свертывания крови от «взгляда» окружающего пространства. Ср. в первом варианте:

И небо, как кровь, затворялось, спалясь
О взгляд тот, тяжелый и желтый, как арника.

Во втором:

И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.

При этом арника обретает свои лечебные свойства взамен «тяжелого и желтого» оттенка, видимо, связанного с «желчегонными» свойствами этого цветкового растения.

Что касается «определения» заболеваний, то в стихотворных текстах выбор слова — названия болезни нередко обуславливается его звуковым составом (ср.: «Тени стянет трепетом tetanus»; «Листьям в августе, с астмой в каждом атоме» («СМЖ»), но затем происходит его контекстная семантизация и сопутствующая ей «симптомизация» — ср. в части «Осень» из книги «Темы и вариации»:

И на летеналет фиолетовый,
И у туч, громогласных до этого
Фистула и надтреснутый присвист.

В последнем примере, надо заметить, слово фистула, видимо, имеет не только медицинское, но и музыкальное значение (род флейты или органный регистр).

В поле «болезни» также попадают различные лекарства, лекарственные растения (успокоительные, наркотические средства, кровоостанавливающая арника, спирт, эфир, нашатырь, атропин, расширяющий зрачок, марена, ромашка и т. п.) и яды (сулема, серная кислота, цианистый калий и др.).

Связь некоторых этих веществ с «оптическими» свойствами глаза обыгрывается в поэзии Пастернака, создавая рифму и звуковые схождения — ср. рифмы «белладонну — бездонно» (недаром белладонну (красавку) использовали «прекрасные дамы» для подчеркивания красоты своих глаз) и «атропин — терпи» во втором отрывке «Из поэмы» («Я спал. В ту ночь мой дух дежурил…») 1916 г.:

То атропин и белладонну
Когда-нибудь в тоску вкропив,
И я, как ты, взгляну бездонно,
И я, как ты, скажу: терпи.

Интересно, что названия трав и растений таят в себе память рифмы «арника — кустарника» стихотворения «Марбург» и почти всегда наделяются, как и арника, «взглядом (цветка)»:

Иван-да-марья, зверобой,
Ромашка, иван-чай, татарник,
Опутанные ворожбой,
Глазеют, обступив кустарник.
(«Тишина» из книги «Когда разгуляется»).

Список медицинских процедур у Пастернака включает: кровопускание («кровь отворить»); полоскания глаз, горла (в том числе «голосовым экстрактом» Ильича); лечение зубов, спринцевание, зондирование, накладывание бинтов, компрессов и пластырей; гимнастика, души и т. п. Определенный набор слов связан с больницей, клиникой, палатой, названиями врачебного персонала (врач, доктор, профессор, терапевт, сестра, акушерка, санитар, сиделка).

Сам же спектр болезней в мире Пастернака таков.

1. Болезни органов зрения: то сужается, то расширяется зрачок, обнаруживается близорукость, яркость света ослепляет, утрачивается зрячесть, застилается слезами глазомер, глаза пылают и горят.

Окружающая же природа, которая при помощи отражения как раз наделяется даром зрения, то «теряет» очки (ср.: Очки по траве растерял палисадник в «Зеркале» «СМЖ»), то их «надевает»: «…глухая улочка светилась так, как освещаются происшествия во сне; то есть очень ярко, очень кропотливо и очень бесшумно, будто солнце там, надев очки, шарило в курослепе» («Детство Люверс», [4, 55–56]), ср. также желтые очки промоин во «ВР».

Для Пастернака показательны и состоянии «вытаращенных глаз» (ср. в поэзии: Как глаз усталых ни таращь, Террасу оглушает гомон), в прозе — таращащей глаза оказывается Женя из «ДЛ»: «Она присела на кровати, тараща глаза» [4, 76]. Этот «дифференциальный признак» в текстах Пастернака прежде всего отметил В. Набоков, который во многом перенял у Пастернака метафорический перенос «ослепляющего отражения». Набоков писал в 1927 г. Дмитрию Кобякову: «Есть в России довольно даровитый поэт Пастернак. Стих у него выпуклый, зобастый, таращащий глаза; словно его муза страдает базедовой болезнью» (цит. по: [Hughes 1989, 169]). Показательно при этом, что строками о «базедовой болезни» заканчивается и роман самого Набокова «Камера обскура» (1932–1933), в котором композиционная линия «слепота-зрячесть» центральная: в финале романа герой Кречмар, «физически» ослепший от любви к юной девушке (которая в итоге его убивает), в последние минуты, прозревая, замечает: «какие у нее выпуклые глаза, базедова болезнь <…> что такое слепота?» [Набоков 1999 б, 165].

Не останавливаясь здесь подробно на теме «Набоков и Пастернак», скажем, что явное подражание Набокова Пастернаку выражается и в воспроизведении состояний «крайнего напряжения» (ср., например, «Белы до боли облака» в стихотворении «Крымский полдень» 1923 г., где паронимия выводит на поверхность эту «боль»), которые с той же «пастернаковской» силой передаются и природе — ср.: Звуча знакомою тревогой, рыданье ночи дом трясло («Сон», 1925). Набоков как бы заимствует у Пастернака принцип воспроизведения «муки и прелести мира», что получает наиболее яркое выражение в его стихотворении «Поэты» (1939), в котором ритмически отражена интонация стихотворения Пастернака «Годами когда-нибудь в зале концертной…» о «вздрагивании» и «смехе сквозь слезы» (см. также [Анисова 1999]:

не видеть всей муки и прелести мира,
<…>
Красы, укоризны; детей малолетних,
играющих в прятки вокруг и внутри
уборной, кружащейся в сумерках летних;
красы, укоризны вечерней зари;
всего, что томит, обвивается, ранит;
рыданья, рекламы на том берегу,
текущих ее изумрудов в тумане,
всего, что сказать я уже не могу.

2. Болезни органов слуха: глухота, оглушенность, «часто казалось, ушей нет», свист, шум и гомон в ушах.

Причем для Пастернака константна связь «глухоты», «музыки» (точнее, силы музыкальных переживаний, от которых также часто появляются «вздрагивание» и «слезы на глазах», как в стихотворении «Годами, когда-нибудь в зале концертной…») и «погружения в воду, до дна, вниз» — ср.: Часто казалось, ушей нет, В мире такая затишь! <…> Размозжено О гроты оглохшее дно (Наброски к фантазии «Поэма о ближнем», 1917); И было охвачено тою же самой Тревогою сердце, как небо и дно, Оглохшие от лебединого гама («Импровизация на рояле» 1915, 1946); Но глух, как будто что обрел, Обрывы донизу обшаря, Недвижный Днепр, ночной Подол («Баллада» «ВР», 1930).