В старой маминой сумке, которая лежала в шкафу под горой свежего белья, хранились ордена и медали отца. Один он получил на фронте, а другие уже после войны на заводе.

Ордена и медали отец никогда не носил. Стеснялся. Только один раз Сережка увидел его при «полном параде».

Это было в День Победы. Сережка играл во дворе и вдруг увидел в дверях отца. Он шел с матерью в театр.

На груди отца сверкало золото и серебро. Даже глаза слепило.

Отец шел рядом с матерью и почему-то смотрел в сторону — неизвестно куда. Он даже не заметил Сережку.

Зато все во дворе заметили отца. Стояли и не дышали. Сережка тоже.

А почему не гордиться, если у него такой отец!

С тех пор картина эта не выходила у Сережки из головы.

Закроет глаза и видит: идет отец. На груди сияние. А вокруг только вздохи: «Вот это да!»

Как-то Сережка остался дома один. Он запер дверь на два ключа, достал из шкафа ордена и развесил по всей куртке.

Чужое великолепие это ослепило Сережку. Он важно ходил по комнате, надувал щеки, вытягивал руку вперед. Но слава взаперти — это не слава. Сережка подошел к окну, выпятил грудь. Снизу его кто-то заметил, замахал рукой.

Сережка с перепугу рухнул на пол и сидел полчаса. К счастью, все обошлось и в квартиру никто не вошел. С тех пор Сережка не касался орденов. Видно, понял, что слава отца не передается по наследству, как цвет глаз или горбинка на носу.

Что заслужил сам, то и получай. Хоть горушку, хоть песчинку, хоть обыкновенный, сложенный из трех пальцев кукиш. Так говорил Сережкин отец. Правда, говорил он по другому поводу. Но это значения не имеет.

Вообще же Сережкин отец моралей и прописных истин не читал. Скажет слово — и точка. Делай выводы сам, пока не поздно…

Жаль только, времени у него на Сережку не хватало. С восьми на заводе. Потом слеты, активы, форумы. Сюда тащат, туда рвут. Хоть караул кричи.

По этой причине Сережкиным воспитанием занималась больше мать. За ней всегда в доме было последнее слово и последняя точка.

Несмотря на форумы, мать хотела сблизить и сдружить Сережку с отцом. Только случится у отца свободная минутка, мать уже тут как тут.

«Иди гуляй с Сережкой. Ему нужно мужское общество. Вы мужчины. Вы лучше поймете друг друга».

Отец и Сережка ходили по грибы, сидели с удочкой, как колдуны, на тихой, заросшей кувшинками Усманке.

Хорошо на этой речке. Особенно вечером. Деревья на берегу. Деревья в реке. Вниз ветками. Где что — не поймешь. И облака, и перелетная птица. И ты сам. Стоишь в красной рубашке вниз головой и гонишь от себя дымный густой клубок мошкары.

Так все красиво, что даже не верится!

Разговаривали Сережка с отцом мало. Так, слово, два. Вполголоса. Чтобы не спугнуть тишину, не разогнать серебряную стаю рыбешек возле песчаного берега.

Сережка любил такие прогулки с отцом. Но теперь об этом нечего было и думать. Без тапочек Сережке не было ни ходу ни проходу.

Вся проблема с тапочками упиралась в главную точку, то есть в маму…

А раз мама сказала, значит, так и будет. Ее никто не переубедит!

После порки Сережка спал неважно. Снилось ему все, что случилось за день. С некоторыми отклонениями. Одни и те же страдания Сережка пережил дважды.

Под утро Сережке приснился Петр Первый.

Дело было так. Сережка отправился к самодержцу наниматься в юнги. Во дворец его не пустили. У входа стояли два гвардейца и молоденький офицер с усами. Через плечо у него висела голубая лента, как у чемпиона. На ленте сверкали ордена и медали.

Сережка стоял у входа, переминался с ноги на ногу и нудным голосом тянул:

«Пустите, дяденька. Чего вам стоит…»

Сережка надоел офицеру. Он хотел турнуть его, но потом пожалел и сказал:

«Сейчас я пойду и поговорю с государем. Жди тут».

Вскоре он вернулся и велел гвардейцам пропустить Сережку.

«Можешь идти, — сказал он. — И пожалуйста, вытирай ноги. Ковры нам все перепачкаешь».

С волнением Сережка переступил порог царских палат. Тут было чисто и тихо, как в музее. Возле каждой двери стояли с ружьями гвардейцы. Они зорко осматривали посетителя и проверяли пропуск с печатью, который дал Сережке офицер.

Сережка прошел несколько комнат и вдруг увидел в глубине огромного зала Петра Первого. Петр стоял спиной к нему и рассматривал на стене географическую карту мира. Вероятно, разрабатывал планы походов, думал, с какой стороны лучше ударить по врагам земли русской.

Вдоль стены стояли деревянные скамейки, сидели рядышком какие-то бородачи в кафтанах с длинными рукавами. Это были бояре, которых Петр ненавидел за подлый нрав и за то, что они были консерваторами. Петр Первый прижимал бояр и стриг им бороды. Наверно, они сидели в очереди, ждали, когда царь освободится и возьмется за ножницы.

Но вот Петр обернулся. Слева и справа послышалось какое-то подхалимское шипение. Это шипели на своих скамьях бояре.

«Падай ниц, холоп! На колени перед государем!»

Петр был прогрессивный царь. Но Сережка все равно не упал перед ним на колени. Если бы Галя Гузеева увидела Сережку на четвереньках, она наверняка сказала бы:

«Ты, Покусаев, болван! Почему падаешь перед царем на колени? Я расскажу твоей пионервожатой!»

Петр Первый увидел Сережку. В глазах его отразилось удивление. Густая черная бровь поднялась вверх.

Но тут к Петру подошел офицер и что-то шепнул ему. Лицо государя просветлело.

«Иди сюда, мин херц, — сказал Петр. — Не бойся. А бояре пускай подождут. Им не к спеху. — Петр сел в кресло с высокой спинкой и кивнул Сережке: — Садись. В ногах правды нет. Ты еще не сидел с царями?»

По вранью Сережка был олимпийским чемпионом. Он врал кому угодно и где угодно. Не мог удержаться Сережка и сейчас:

«С министром сидел… Он приезжал в город. С отличниками совещание проводил…»

Сережка уже совсем освоился в царском обществе. Он принялся рассказывать о министре просвещения. О том, как сидел с ним рядом на банкете и как министр похвалил его за отличную успеваемость и дисциплину.

Покончив с министром, Сережка вкратце коснулся своего города. Петр узнал, что Сережка из Воронежа, и страшно разволновался.

«Ах ты же елки-палки! — воскликнул он. — Я ж там был! Как там сейчас Воронеж?»

«Не узнаете! Нечего и думать. Один проспект Революции чего стоит! Даже иностранцы отмечают…»

Тут уж Сережка не врал. Город был первоклассный. Красивые дома, школы, театры. Вдоль улиц цвели высокие липы, и пряный аромат их затекал в каждое окно.

Петр внимательно слушал рассказчика, кивал головой и, как показалось Сережке, немного завидовал. Так это и было. Петр вдруг встряхнул черной густой гривой. Усы у него ощетинились и торчали как пики.

«У вас другая обстановка, — сказал Петр, метнул недобрым взглядом на бородатых бояр; те сразу заволновались и зашипели. — Цыц, стиляги!» — крикнул Петр и стукнул каблуком в пол.

Бояре моментально смолкли.

Сережке не хотелось огорчать прогрессивного царя. Он сказал, что его в Воронеже помнят. Там есть Петровский сквер и памятник с черным якорем. Петр немного повеселел и спросил Сережку:

«А в Липецке ты был, мин херц? Там тоже было жаркое дело…»

Сережка подтвердил, что он ездил в Липецк на экскурсию, видел там останки железоделательных заводов Петровской эпохи и чугунную руку Петра в краеведческом музее.

Экскурсовод рассказывал подробности. Петр Первый приехал на завод посмотреть на разливку металла для пушек и кораблей.

К нему подошел сталевар в кожаном фартуке с ременным пояском на голове. Он попросил государя положить руку на мокрый формовочный песок и оставить отпечаток. Потом в отпечаток налили жидкого чугуна. Получилась рука. Могучая, властная — точно как у Петра.

Врал экскурсовод или говорил правду, Сережка не знал.

«За что купил, за то и продаю», — сказал Сережка.

Лично он никогда не врет. Петр выслушал Сережку, сказал, что факт такой в его биографии был. Все соответствует исторической правде.