«Жирафье» фортепиано. Собственность Смитсоновского института
Самое диковинное фортепиано
Пожалуй, самой диковинной разновидностью фортепиано стал инструмент, в котором звук издавали животные. В 1892 году итальянский журнал Gazetta musicale di Milano рекламировал инструмент под названием «катано» — деревянный блок с отсеками, в каждый из которых помещались живые кошки: большим котам предстояло отвечать за низкие ноты, а котятам — за высокие. «Головы животных надежно закреплены в специальных отверстиях, — сообщалось в описании, — а хвосты соединены с клавишным механизмом, подобным обыкновенному роялю. Нажатие на клавишу дергает кошку за хвост — в зависимости от силы нажатия она издает тот или иной звук…. Любой, кто умеет играть на фортепиано, с легкостью освоит катано, — утверждал автор заметки, — однако надо признать, что для сопровождения, к примеру, церковных песнопений оно вряд ли удачно подойдет».
Как рассказывал декабрьский выпуск журнала Folio, американская разновидность этого диковинного инструмента была создана в 1869 году в Цинциннати человеком по имени Кертис. Он анонсировал Большой вокально-инструментальный концерт, в котором должны были принимать участие ни много ни мало сорок восемь кошек, заключенные в кертисовский «кошачий гармоникон». Первым номером в программе была заявлена песня Auld Lang Syne. Увы, если верить репортажу с концерта, кошки перевозбудились, «не обращали никакого внимания на размер, ритм и мелодию, а вместо этого мяукали, мурлыкали, орали, визжали и верещали от боли и ужаса», полностью потопив в этом вое и сумбуре звучание сопровождающего представление органа.
Похоже, в Цинциннати какая-то особенная аура: в 1839 году именно там, по слухам, придумали «поркофорте» — похожий инструмент, в котором вместо кошек использовались свиньи!
Наконец, для тех домов, где некому было играть, предназначались самоиграющие инструменты, примитивные прототипы современных механических фортепиано, — в 1825 году, например, их вовсю производил пианист Муцио Клементи, основавший собственный фортепианный бизнес. Более продвинутый вариант подобного инструмента появился в 1863-м, когда Ж. Б. Наполеону Фурно во Франции выдали патент на производство «пневматических фортепиано», которые мастер назвал «пианиста».
К концу XIX века заметно выросли тиражи нотных сборников и пособий по фортепианной игре — к примеру, нот к «Потерянному аккорду»[16] между 1877-м и 1902 годами было продано аж 500 тыс. экземпляров, а «Святой город»[17] на протяжении 1890-х расходился тиражом 50 тыс. экземпляров в год. Популярны были и руководства по самостоятельному освоению фортепиано, например «Искусство играть с листа: советы пианиста-самоучки».
Не у всякой семьи водились деньги, необходимые для приобретения инструмента мечты. Чтобы сделать фортепиано доступнее, производители принялись продавать их в рассрочку на три года. А предприимчивые издатели пошли еще дальше: лондонский Pianoforte Magazine, выходивший в 1797—1802 годах и в основном публиковавший музыкальные нотации, снабжал свои номера специальными «ваучерами»: собери полный набор и получи фортепиано бесплатно.
Переносное фортепиано Хокинса. Собственность Смитсоновского института
В Англии страсть новоявленного среднего класса к «культурной» декорации собственного жилища распространялась и на другие художественные произведения. Промышленники даже устраивали для работников своих предприятий экскурсии на художественные ярмарки, где те не глядя сметали с прилавков разнообразные предметы искусства. Писатель Натаниэль Готорн описывал, как этих покупателей встречали с духовым оркестром, закусками и напитками, а те застывали перед рядами холстов, «будто ожидая, что кто-то подскажет, что же они здесь созерцают». Продавцы, разумеется, вовсю пользовались внезапным спросом, и Times горько констатировала, что ситуация, складывающаяся на этих ярмарках, сродни тому, как «младенцев обучали бы высшей математике». Обычные мужчины и женщины времен индустриальной революции, подмечал Чарльз Диккенс, разумеется не могли и надеяться постичь истинную эстетическую ценность той или иной картины: «Для них, привыкших работать с движущимися механизмами, это слишком застывшая форма, и вследствие этого искусство как таковое просто-напросто проплывает мимо». Купить фортепиано было намного проще и безопаснее, несмотря на то что в общественном сознании оно прочно ассоциировалось с женским полом, вплоть до того что, когда Чарльз Халле (1819—1895) — первый пианист, исполнивший в Лондоне все сонаты Бетховена, — в 1840-е годы во время очередного визита осведомился в компании английских джентльменов, играет ли кто-нибудь из них на фортепиано, те восприняли это как оскорбление. При этом в круг профессиональных музыкантов женщин практически не пускали — в 1856 году Элизабет Стирлинг сдала экзамен по композиции в Оксфордском университете, однако в дипломе ей было отказано.
Были, впрочем, и исключения. Например, сестры Линли из Бата, которых Томас Гейнсборо в 1772 году обессмертил на одном из портретов. Под надзором своего отца Томаса Элизабет и Мэри Линли стали известными исполнительницами еще в подростковом возрасте — правда, мгновенно забросили музыкальную карьеру, лишь только речь зашла о замужестве. Была и леди Халле, выступавшая со своим мужем Чарльзом вплоть до его смерти, — королева Александра произвела ее в свои личные скрипачки.
По ту сторону Ла-Манша Клара Вик, жена композитора Роберта Шумана, выступала для публики практически всю сознательную жизнь, хотя гастроли Клары и заставляли ее мнительного супруга проливать немало слез. Кроме того, в то время как в Оксфорде отказались выдать Элизабет Стирлинг диплом, Парижская консерватория со дня своего основания в 1795 году наняла Елену, маркизу де Монжеру, на должность учителя фортепиано. Полвека спустя та же честь выпала Луизе Фарренк.
Конечно, женщины всегда играли в шоу-бизнесе не последнею роль, и в 1868 году лондонцы могли насладиться, например, талантами некоей нидерландки, игравшей «одновременно каждой из рук по две разные арии и певшей при этом пятую». Но инструментальные выступления в концертных залах, тавернах или театрах все же были в основном прерогативой мужчин. Более того, в некоторых случаях годился только весьма крепко сложенный мужчина — силач Юджин Сэндоу собственноручно выносил на сцену фортепиано вместе с пианистом, пока в 1899 году случайно не уронил обоих и не был оштрафован за причинение ущерба здоровью и имуществу.
В любом случае карьера гастролирующего пианиста была не для слабонервных. Сами переезды из города в город весьма утомляли. Кроме того, часто приходилось иметь дело с аудиторией, воспринимающей музыкальные концерты как хороший повод заняться другими делами. Чарльза Халле однажды поблагодарили за то, что он играл достаточно тихо для того, чтобы «дамы могли пообщаться». Ференц Лист утверждал, что первая страница его «Фантазии на темы из оперы „Сомнамбула“ Беллини» написана специально для того, чтобы у публики было время «рассесться в креслах и высморкаться».
А иногда выступать бывало просто небезопасно. На одном из концертов в венской «Мучной яме» в 1789 году посетитель пожаловался, что ему не нравится музыка. «Виртуоз из оркестра, державший ритм, мгновенно отвесил ему смачную оплеуху, как Ахилл Терситу в „Илиаде“, — рассказывал очевидец. — Честь присутствующей аристократии была задета самым бесцеремонным образом. Юноша Геракловых пропорций, находившийся в компании нескольких юных дам, закричал: „Вперед! На Бастилию!“ Все окружили злосчастного Орфея и готовы уже были на него наброситься, тому пришлось пасть на колени и молить о пощаде. Однако не замешанные до той поры в конфликт сыны Аполлона сочли эту ситуацию унизительной для их высокого статуса. Они вооружились, чтобы отомстить за позор своего коллеги, причем официанты и их помощники сразу же к ним присоединились. Тут уже поднялся несусветный переполох! Все инструменты были расколоты и раздавлены. Повсюду летали серебряные ложки, бутылки, стаканы и стулья. В конце концов потешная баррикада пала под натиском превосходящих сил противника. Побежденные бежали, и победители тоже вскоре ушли со смехом и шутками-прибаутками, сполна насладившись хаосом, который они устроили».