— Здорово был, Лександра Ваныч! — низко поклонился старику артельный, дядя Сидор.

Старик медленно оглядел всех. Его серые, все ещё острые глаза поблёскивали из‑под косматых бровей.

— Слава богу, добрые люди! — и не прибавив больше ни слова, он повернулся и медленно ушёл во двор.

Косари потянулись за хлебом, стали делить чеснок и лук. Ковалев вскоре вернулся. Кряхтя, присел на завалинку и стал ждать, когда пришельцы закончат с едой. К нему подсел бойкий артельный.

— Што это у тебя, Сидор, работнички ноне не больно хороши, слабоваты? — проворчал старик. — А ведь мне людей много надо на косовицу, да и крепких.

Хитрый артельный быстро затараторил:

— А чем же мы не хороши, Лександра Ваныч? Вот начнётся косовица, тогда увидишь, как косить будем! Трава зазвенит под косами, только держись!

— Косари ноне не дороги. В Расее, слыхать, голод: наплыв голодных к нам большой. А на Кубани, видишь, тоже ветра все высушили, трава будет редкая, низкая. Так‑то!

— Да оно‑то как будто и так, но урожай, пожалуй, неплохой будет, Лександра Ваныч, — осторожно возразил артельный.

— Урожай!.. Иде тебе, рассейскому мужику, понимать о кубанских урожаях! Хучь бы семена собрать, и то хорошо было бы, а он — урожай! Тоже мне хлебороб!

Старый Ковалев явно сбивал дену. Артельный тоже изворачивался, расхваливая свою артель, говорил о трудностях работы, доказывал:

— Да ведь косарям‑то всё равно, Лександра Ваныч, какой бы ячмень али там пашаница ни была. К примеру сказать, сенокос: высокая трава али маленькая — всё равно руками‑то махать. Плохую‑то траву и косить чижалей. Махнешь — она — джик и спеши вперёд, а то сосед пятки подрежет. Так‑то…

— Да ну, рассказывай там басни! Жалею тебя, вот и возьму твою артель. Ну, а насчёт того, што будут друг другу пятки подрезывать сумлеваюсь—уж больно тощие да хилые твои косари, в чём только душа держится! — Старик вздохнул. — Да уж так и быть, беру на себя харч до косовицы, а до той поры по хозяйству поможите. Работы много: камень будем ломать, заборы починим, не побираться же вам!

Из внеочередного дежурства по станичному правлению возвращался Мишка Рябцев. На этот раз Мишка был наказан за то, что присветил фонарь младшему сыну атамана Алешке. Подрались они из‑за Дашки Кобелевой, смазливой, лукавой девки, дочери богатого казака. Дашка морочила головы многим парням.

Злопамятный атаман приказал хлопцу чистить правленческий нужник. И сейчас Мишка обдумывал план мести.

Увидев косарей, он от нечего делать подошёл поближе. Высокий, плечистый парень привлёк его внимание. Кулаки у парня как добрые арбузы. Мелькнула мысль: «Вот бы такого верзилу в подручные для драки!»

Упорный взгляд Мишки заставил Архипа посмотреть в его сторону. Мишка не замедлил дружески подмигнуть:

— Здорово! Я тоже вроде хозяина, нанимать косарей пришёл. Мне в наказание за драки приказано общественный выгон косить. —Он шутливо кивнул головой на голый склон балки с торчащими бодылками прошлогодней полыни. — Только плачу подручным не грошами, а худобой — за день — пару блох или пяток вошей, кому что нравится!

Архип усмехнулся:

— Ну, этого добра и нам не занимать.

Мишка сплюнул, махнул чубом.

— Значит, нанимаешься в батраки? Ну и ну! Шея, видать, у тебя крепкая, а у деда Лексахи для тебя чижелое ярмо всегда найдётся. Нанимайся! По соседству жить будем. Вон моё подворье, у речки.

Заметив, что Архип разглядывает кирпичный дом атамана, Мишка пояснил:

— Не туда уставил гляделки, держи левее. В–о-он та хата, с покосившимися оконцами, под соломой. Это и есть мои хоромы. Заходи вечерами. На улицу вместе ходить будем. Ты драться на кулаках любишь?

Архип усмехнулся и сжал кулак.

— Да приходилось… Видал?

Он поднёс кулачище к физиономии Мишки.

— Ага! Пудовичок подходящий. Ну, бувай здоров!

Мишка на прощание небрежно сунул свою руку Архипу и вразвалочку пошёл к своему двору.

Архип проводил нового знакомца взглядом. Дед Лексаха тоже смотрел вслед Мишке, покачивал головой.

«Может, слышал разговор? Да нет, куда там, глухой, поди… Богатей, а в холщовой рубахе выхаживает. Прибедняется!» — подумал Архип о своём новом хозяине.

В семье Ковалевых холщовые домотканые рубахи и портки носили все мужчины, но только дома и на работе. Выходя на люди, Ковалевы одевались богаче других.

Отец у деда Лексахи ещё в 1848 году пришёл на Кубань из Курской губернии. Удрал от помещика. За смелость и смётку пришлого вписали в казаки.

С детства Лексаха слышал от отца наказ: не заноситься перед пришлыми—сам, мол, родом из таких. Да часто забывал он этот отцовский завет и кичился перед иногородними своим казачьим званием.

— Так как же решим? Почем за десятину косить будем? — вкрадчиво вопрошал Сидор.

— Дык что ж! — неторопливо тянул богатей. — Полтина на душу в день — ноне красная цена… Вона сколько бредёт на Кубань голодающих…

Косари хмуро прислушивались к разговору. Сидор рывком швырнул на землю свою облезлую шапчонку и визгливо выкрикнул:

— По рублю на день, Лександра Ваныч! Чаво уж там! Рано пришли — голод пригнал, вот и задёшево косить берёмся, почти задарма.

Лексаха снова покачал головой и поднялся, собираясь уходить.

— Хреста у тебя на шее нету, Лександра Ваныч. Надбавь бога ради!.. Господь на том свете за грехи зачтёт. Ведь почти задаром лето будем работать, а дома нас голодные дети ждут… — разом заговорили косари.

Сошлись на семидесяти копейках в день за косовицу трав, а за косовицу хлебов — на пять копеек дороже. И ещё выторговали ведро водки на магарыч и небольшой задаток на прожитие до косовицы.

Косарей поместили на заднем дворе в огромном половне. Пришлось деду нанять и бабу–стряпуху для работников. С чердака сияли пятилетней давности, тронутые шашелем фасоль и горох, раскрыли бочку капусты в подвале, смололи суржу[2].

Начинающий богатеть сосед — Воробьев Карпуха — несколько раз тайком от Лексахи пробирался к косарям и расспрашивал их, как нанялись? Подсчитывал с артельным, сколько скосят сена и хлеба за сезон, чем кормит работников дед Лексаха. Уходя, скрёб затылок, завидуя и делая расчёты, чтобы самому заарендовать казённые земли на следующий год.

Косари принялись отбивать и оттачивать свои косы, налаживать грабельники, чинить одежду. Вместе с сыновьями Лексахи починили каменный забор, ездили ломать камень на лавы — работы хватало всем. Сложа руки до косовицы никто не сидел: даром кормить хозяин не будет!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К середине апреля ветер наконец утих. С первыми грозами степь задымилась сизым паром. Запахи распускавшихся почек сирени и цветущих жерделей кружили головы парням и девушкам. Собиралась молодёжь на облюбованном месте у высокого забора Ковалевых. Громко пели и до рассвета под звуки гармоники, дудок и рожков выплясывали «казачка», лезгинку или модную польку–бабочку. Здесь же влюблялись и, расходясь парами, целовались в глухих переулках.

Молодые пришельцы–косари в своих убогих одеждах не решались подходить к девкам–казачкам. Сын атамана Алешка как‑то крикнул им:

— Гей, лапотники, чего не идёте к нам? Боитесь, что ребра наломаем? Ничего, не бойтесь! Наши девки на такую гольтепу не позарятся!

И захохотал. Его смех подхватили дружки–казаки, кучковавшиеся возле задиристого атаманского сынка.

Мишка Рябцев, услыхав этот выкрик Алешки, сразу придумал способ мести своему недругу. Только бы не струсили пришлые. Но косари боязливо отошли подальше. Только Архип, оставшись у всех на виду, молча разглядывал Алешку. Девки умолкли, ожидая драки. Но Архип, видно, не имел желания драться. Повернулся, ушёл сам и увёл за собой всех товарищей. Мишка даже крякнул с досады.

Яшка–гармонист, усмехнувшись, заиграл Мишкину любимую лезгинку. Но огорчённому Мишке было не до танцев. Он ушёл с улицы, перелез через ковалевский забор и долго сидел с косарями у половня, подбивая их проучить сына атамана. За всех ответил, как отрезал, Архип: