— Вы, атаман, не правомочны отменять решение земельного комитета.

— Мы выполняем приказ Временного правительства. Право на то революция нам дала.

— Вам революция права дала, а у нас она нравов на (землю не отнимала. Земля казачья, кровью наших дедов, прадедов завоёвана, — отвечал атаман. — Где вы, мужики российские, были, когда казаки на линии кордоны держали, головы под пули подставляли?

Атаман горячился и не знал, что ему делать. Мало силы осталось у него в станице, а безземельных — тысячи.

Помощник атамана ругался, а пахари, посмеиваясь, пахали, торопливо понукая лошадёнок и коровёнок.

— Но–о-о! Цоб–цобе–е! Э–гей!

По пашне шагали сеятели и из торб, повешенных через плечи, разбрасывали пшеницу. Неровна была торопливая пахота, с огрехами. Неровно ложились и зерна, где кучкой, где редко. Но от надежды на всходы, на урожай собственной пшеницы было каждому радостно.

Атаман и помощник, накричавшись до хрипоты, повернули в станицу.

— Портят только землю! — ругался атаман. — Хлеборобы появились на чужой земле. Не досадно, что иногородние полезли на чужое: давно на наши степи зарились. Но вот куда казаки лезут? Видал, Петру Шелухину Заводновы на своих быках пашут. Петро вернулся раненый, таю Заводновы ему пятки лижут. Как же, он в Советах первый значится!

Помощник только злобно сплюнул. А атаман не мог успокоиться и в станичном правлении:

— Вот наказание господне! Ну что, что мы будем делать с этими самовольниками? Вот Филимонов кричал на Раде: «Казаки, держитесь за землю. Ваша она, кровью нажитая». Вот нехай он сам приезкает да и отбивает эту самую землю. Гут и с оружием ничего не сделаешь. Ты, помощник, грамотный, газеты читаешь, что там делается в Расее сейчас? Может, нам с тобой, помощник, сложить лапки да к чёртовой матери из управления долой? А? Аль Кутасова попросить разъяснить нам? Ищь, как он нашей землёй распоряжается!

Помощник помолчал.

Атаман, немного успокоившись, махнул рукой:

— Ну да ладно, поживём — увидим! — Он приоткрыл дверь, послал за участковым и позвал писаря.

Втроем сочинили рапорт атдману Филимонову.

Заглядывая через плечо писаря, атаман потирал руки.

— Кончил? — спросил он. — Хорошо, дай подпишу. — Евсей достал из нагрудного кармана каучуковую печать и там, где должна быть подпись, он, предварительно поплевав на печать, припечатал: «Атаман Колесников».

В это время в кабинет к атаману кто‑то осторожно постучал. Дверь отворилась, и показалась сначала голова, потом сутулая фигура Ивана Шкурникова. По лицу его было видно, что не с добрыми вестями пришёл в правление богатей. Он снял шапку и, держа её в руке, поздоровался.

Атаман пошёл к нему навстречу с протянутыми руками.

— Здорово, Иван Панфилыч! Садись, садись вон на ту стулу. В твоём положении навытяжку стоять не полагается.

Овцевод сел, помолчал и с хрипотцой в голосе проговорил:

— Зарезали меня хамселы, Евсей Иванович.

— Как зарезали?

— Очень просто. На мой арендованный участок ныне поутру явились, вот не брешу, душ двести. Пришли с саженями, столбами и начали резать целину на полосы. В общем, поделили мою землицу. Ведь сам знаешь, Евсей Иванович. У меня на этой земле десять тысяч шпанки на выпасе да пятьсот голов коней. Куда я теперя денусь со своими табунами? А тут прискакал чабан с Чернышевского участка. И там, оказывается, сгоняют мою отару, тоже делёжку земли производят. А на Чернышевском участке у меня тоже около пяти тысяч голов шпанки. Там уже не хамселы, а малоземельные казаки из Каменнобродки распорядились землицей.

Он тяжело поднялся со стула и горячим взглядом впился в глаза Колесникова.

— Помоги, атаман! Если землю захватят, прахом пойдёт все моё хозяйство. Сам знаешь, Евсей Иванович, куда идёт шерсть, как не в армию. А куда лошадей поставляю? А мясо? — Тоже туда! Ты — атаман, хозяин старицы, ты — власть, а беззаконие самое настоящее допускаешь!

Евсей развёл руками и взволнованно прошёлся по кабинету.

— Нет, Иван Панфилыч! При новом положении, при новой власти, оказывается, не я хозяин в станице, а хозяйничают, кто как захочет. В земельном комитете говорят, что приказ Временного правительства в пользу новой России. Вот ты с ним и поспорь. А приказ такой есть, хотя и сам Филимонов с ним не согласен.

Атаман подошёл к овцеводу, обнял его за сутулые плечи.

— Надо терпеть. Бог терпел и нам велел! Ты, Иван Панфилыч, не спеши сгонять своих овец с Чернышевского участка. Лошадей выгоняй на казённые земли, что в лесу расположены. Взыскивать за то с тебя не станем. Не бойся.

— Что ж дальше‑то делать, Евсей Иванович? — всплеснул руками Шкурников. — Эдак в карманах у нас скоро начнут шарить.

— Что делать? — переспросил Колесников. И, заложив за спину руки, прошёлся по комнате. — Ждать приходится, Иван Панфилыч. Правительство наше теперь как называется? Временное! Вся политика теперь временная. Знаешь что? Поезжай сам в область, может, что и выйдет!

Шкурников встал, глубоко вздохнул. Заходил из стороны в сторону.

— Нет, Евсей Иванович! Спасибо за совет! Никуда я не поеду. Как‑нибудь своей головой проживу. — Лицо его вдруг словно окаменело. — А только коль будем мы ждать да поджидать, то и голов лишимся. Они нас за карман, а мы их должны за горло! Ты что думаешь — на этих самых иногородних оружия не сыщется?

Атаман замахал руками, подбежал к дверям кабинета и выглянул в коридор.

— Что ты, что ты, Иван Панфилыч! Христос с тобой! — Атаман прищурил глаза. — О таких делах кричать не полагается…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Еще в тринадцатом году участковый начальник Марченко взял в аренду за бесценок около ста десятин казачьей земли, пятьдесят церковной да своего надела у него было двадцать пять десятин. Пригласил к себе участковый двадцать хозяев из бедных казаков и иногородних, у которых были лошади и плуги, и сдал им землю в обработку на три года по двадцать пять рублей за десятину в год. Молотилку приобрёл за чистые доходы с арендованной земли и стал пускать её в прокат. Так не сеял он, не жал, а богател.

В семнадцатом году хлеб в несколько раз повысился в цене. И тогда участковый решил ввести новую оплату за свою землю. Третья мера обмолота в амбар участковому, третий воз сена в скирду участковому.

Заволновались арендаторы, заспорили. А потом их выборный категорически заявил:

— Не дадим третью меру! Теперь не царское время! Равноправие и свобода всем дана. Не желаем платить по–старорежимному ископщину. Получай николаевскими бумажками, как раньше было, вот и все!

Участковый рассвирепел:

— Да что вы мне эти николаевки тычете? Ими, может, скоро, прости господи, только стены оклеивать придётся.

Поспорили, покричали и к согласию не пришли. Начался обмолот хлеба. Разъезжает участковый с тока на ток. Взвешивает на ладони тяжёлую пшеницу гарновку, на зуб пробует — хороша! И уже вкрадчиво убеждает:

— Ну как, хлеборобы? Думаю, спорить не будем? Везите мне третью меру. А?

Но и казаки и мужики одинаково угрюмо молчали. Так и уехал начальник ни с чем.

На другой день на полевые тока явились вооружённые казаки, присланные участковым. Под страхом смерти приказали они хлеборобам нагрузить подводы зерном из расчёта третьей мерки. Под конвоем потянулось десять фур с зерном к амбарам участкового.

И тогда все арендаторы сразу прекратили обмолот. С вилами следом за подводами двинулись. Когда обоз ехал по станице, любопытные спрашивали:

— Штой‑то это? Али ворованный хлеб везут?

Отвечали хлеборобы со злобой:

— Ворованный, а то какой же! — Участковый ограбил нас! Насильно наш хлеб с токов забрал.

Толпа росла. Со всех сторон к подворью участкового шла беднота, солдаты и казаки, пришедшие с фронта. Как только телеги въехали во двор, конвойные казаки, от греха подальше, исчезли кто куда. Толпа заполнила двор. Мешки с зерном никто из работников не решался сгружать. Урядник поскакал в правление.