Ночью я не мог сомкнуть глаз. Передо мной стояло залитое слезами лицонесчастного парня, обиженного людской несправедливостью, и я проклинал всехпритеснителей и тиранов.
На следующее утро я отправился в полицию. Но со мной не стали разговаривать.Прямо так и заявили: «Всем известно, что господин Моралист не способен сказатьнеправды. Весь город знает, как щепетилен он в вопросах нравственности. Он недопустит, чтобы обидели хотя бы муравья…»
Я пытался возражать, но меня не слушали,— настаивать было бесполезно. Стучалсяя и в другие двери, но ни одна не открылась предо мной. Стоило толькопроизнести имя господина Моралиста, как люди становились глухи и немы. «Пойтипоговорить с ним лично?» — но тут же я отбросил эту мысль. Умолять его — всеравно что просить волка о сострадании. Единственно, что я мог ещё сделать дляГолам Али, это навещать беднягу, чтобы подбодрить его, вселить надежду набудущее.
Я не прекращал своих хлопот, хотя с каждым днем все больше и больше убеждался,что в этой стране идти против силы и богатства — все равно что бить кулаком полезвию ножа.
Прошло несколько месяцев. Однажды ко мне постучали. Перед дверью стоялнесчастный Голам Али. Вид у него был самый жалкий — кожа да кости. Я обнял его,ввёл в дом, дал ему старую одежду и отослал в баню.
А потом он рассказал свою историю.
Служанка Гульсум, убирая однажды постель господина Моралиста (господин Моралистиз принципа спит не в кровати, а на полу, считая это национальной традицией),случайно под подушкой нащупала что-то твёрдое, оказавшееся золотыми часамихозяина. Обрадованная девушка отнесла их госпоже. Все в доме были удивлены,начались толки: мол, господин Моралист сам их спрятал. Узнав об этом, хозяинпришёл в дикую ярость, стал проклинать всех подряд, а жену избил так, чтонесчастную женщину пришлось отправить в больницу с переломом руки. Само собойразумеется, больше всех в этой перепалке досталось бедняжке Гульсум. Хозяинрешил воспользоваться подходящим случаем. Он выбросил сначала её вещи, а потом,пнув на прощанье в живот, выгнал служанку из дому, поклявшись отправить её втюрьму, если только повстречается где-нибудь даже с её тенью…
— Что же ты теперь будешь делать? — спросил я.
— Буду делать то, о чем я не раз говорил вам. Я должен разоблачить этогонегодяя, вывести его на чистую воду…
— Дорогой друг,— сказал я,— не трать попусту силы. Этот тип своими неустаннымирассуждениями о высоких моральных устоях так упрочил свои позиции в этомгороде, что ничто уже не может поколебать их. Что толку стучать в глухую стену— только кулаки разобьёшь. Придётся, видимо, поручить его суду всевышнего, ужон воздаст ему за все. Ведь нашла Гульсум часы,— не в этом ли божье повеление?
— Да, все это так,— ответил Голам Али. — Но, во-первых, месть — так же, каксоблюдение намаза или поста, священная обязанность правоверного, а во-вторых,должен же я получить с негодяя свой долг. Не могу я ни за что ни про чтоподарить этому миллионеру свои жалкие гроши. Не будь я сыном своего отца, еслине получу с него все сполна!
На следующий день Голам Али надел новый костюм и отправился в дом господинаМоралиста. Я с нетерпением ждал его. Было около полудня, когда он наконецвернулся. Вытащив из кармана пачку денег и показав их мне, Голам Али сказал:
— Вот видите, я же говорил, что вырву свои деньги из глотки этого мерзавца!Теперь надо найти несчастную Гульсум. Бедная девушка пропадёт в этом городе. Насенном базаре торгует её родственник. Схожу-ка я к нему, может, узнаю пробедняжку.
— Ты ведь ещё очень слаб. Не лучше ли подождать хоть несколько дней. Вотокрепнешь, тогда и отправишься на поиски.
— Вы правы,— согласился он.— Только человек должен заботиться о своих братьях порелигии и соотечественниках больше, чем о себе самом. Так что разрешите ужлучше мне сейчас пойти разузнать про эту несчастную девушку.
— Да поможет тебе аллах! Иди и возвращайся. В этом доме ты всегда найдёшьприют. Коли разыщешь девчонку, можешь привести её сюда, добро пожаловать!
Голам Али поблагодарил меня и ушёл. Вскоре он вернулся вместе с Гульсум,невзрачной, забитой девушкой. Хоть и говорили, что ей четырнадцать лет, но навид больше десяти — одиннадцати ей нельзя было дать. Я послал Гульсум наженскую половину дома и велел позаботиться о ней, пока не решится её дальнейшаясудьба.
— Она совсем ещё ребёнок,— заметил я. — Как она перенесёт беременность? Может,следует показать её врачу?
— Пусть дня два отдохнёт, там видно будет, — ответил Голам Али. — Сама ребёнок,и ещё с ребёнком на руках — не представляю, какая участь её ждёт…
— Аллах велик! Кто дал зубы, даст и хлеба!
Через несколько дней Голам Али подыскал себе занятие. Около нашего домапустовала лавчонка. Наша семья помогла ему — он арендовал лавку, почистил,придал ей вполне приличный вид и стал торговать овощами и льдом. Вскоре делаего пошли в гору.
— Теперь я сам себе хозяин! — радостно восклицал он. — Теперь и брату в Исфахансмогу посылать деньги.
Гульсум отдохнула недельку, стала чувствовать себя лучше. Мы решили пристроитьеё в прислуги, но неожиданно этому воспротивился Голам Али.
— Господин,— смущённо начал он,— Аллаху не будет угодно, если мы беременнуюдевчонку снова отдадим чужим людям. Я вот долго думал: я не оставлю на произволсудьбы это несчастное создание. Я согласен жениться на ней… Бог милостив,как-нибудь проживём. Я ещё молод, кусок хлеба у меня есть, а нужды я не боюсь.В лавке есть кладовая; в ней, правда, темно и душно, но если хорошенько еёприбрать да почистить, жить можно. Вот я и поселюсь пока там. Если выразрешите, Гульсум ещё поживёт у вас, я подыщу за это время какую-нибудьклетушку. А там и свадьбу устроим. Нельзя допустить, чтобы беспомощная женщинаосталась беспризорной.
— Ну, парень, дай я тебя расцелую! — сказал я. — Ты заставляешь меня сновауверовать в человеческую доброту. Слава Аллаху, в этой стране ещё не перевелисьблагородные и честные люди! Да умножит господь число подобных тебе! Можешьрассчитывать на мою поддержку. Я верю в тебя, твои дела пойдут хорошо, тывыбьешься в люди. Одно меня беспокоит: что будет с ребёнком? Ты ведь знаешь, откого Гульсум беременна!
— Знаю, все знаю,— почесав затылок, сказал он. — Уверен, этот негодяй не будетпомогать своему ребёнку, а если заговорить с ним об этом, наверняка устроитскандал. Ох, как боюсь я за несчастную сироту. Бедный ребёнок — мусульманскоедитя — ни в чем не виноват,— все мы люди одной веры. Меня от этого не убудет,если я признаю его своим, дам ему своё имя. Пусть будет он хотьнезаконнорождённым, хоть каким другим, но коли дитя узнает отцовскую иматеринскую ласку, будет воспитываться по мусульманским обычаям, то аллах, ядумаю, не оставит его заботой. Вот, значит, решил я жениться на Гульсум, аребёнка усыновить. Аллах милостив, нельзя же бросать на произвол судьбынесчастную.
— Голам Али,— воскликнул я,— господин Моралист готов был озолотить тебя, еслиты согласишься признать ребёнка. Ты не пошёл на это, предпочёл тюрьму, атеперь, после стольких мук и невзгод, готов не только усыновить ребёнка, но ижениться на его матери?
— Тогда,— ответил он,— меня заставляли сделать это силой, а честный человексиле не покоряется…
Гульсум родила мёртвого мальчика. Несчастная мать тоже умерла во время родов.Мы устроили дома скромные поминки. Нанятый на деньги Голам Али чтец Корана весьдень читал молитвы на могиле Гульсум.
А господин Моралист жив и преспокойно здравствует. С каждым днем он становитсявсе толще, влиятельнее и богаче. И, честное слово, я уже не верю, что в этоммире существует справедливость.
«Высшие интересы нации требуют!..»
После долгого рабочего дня по оживлённым улицам Тегерана слонялись взад и вперёд чиновники многочисленных государственных городских учреждений,— они называли это вечерним моционом.