Ожников побывал во многих местах. В конце концов выбрал Мурман и Саамиедну[15]. И то как опорный пункт, как надежную амбразуру.

Ожников положил на место кусочек медной ткани, теперь самый дешевый в его коллекции, и потрогал мизинцем рядом стоящий предмет, накрытый шелковым синцм китайским платком. Эту новинку он выменял на собственный паспорт у морского бродяги-иностранца совсем недавно. Моряк, наверное, не знал цены своей «игрушке» — Ожников читал в журнале, что за подобную редкость один американский коллекционер отвалил почти миллион долларов.

Ожников прожил несколько минут бурной и сладкой жизни в своей кладовке. Сидя на корточках, раскачивался, как хмельной…

День парашютных прыжков. Особенно тщательно к нему готовился замполит. Донскову хотелось сделать маленький праздник. «В небе Нме, — думал он, — парашют раскроется впервые. Пусть запомнят надолго!» Из города он попросил прислать самый красиво раскрашенный самолет Ан-2, белый, с голубыми полосами по бортам. Из мощного динамика на колокольне лилась музыка, не маршевая — классическая. Ее было слышно даже в городке. От кольца штопора, которые применяются на стоянках для удержания самолета, к верхушке купола церкви, где когда-то был крест, протянули тонкий трос, и на нем разноцветились корабельные флаги. Почти все пилоты знали морскую азбуку и могли прочитать: «Не пищать, братцы-кролики!»

Пилоты из бывших военных летчиков отнеслись к «мероприятию» довольно спокойно: прыгали с парашютом не раз, а исконные аэрофлотовцы ворчали: им не доводилось испытать чувства полета под тонким шелковым куполом. На примере происшествия с Руссовым и Павлом они поняли, что парашют — вещь в самолете не лишняя, но недоумевали, каким образом замполиту удалось убедить начальство, и оно позволило нарушить аэрофлотские традиции, которыми гражданские пилоты всегда гордились.

Споры о том, чья работа опаснее, возникали обычно в подпитии, при встречах с товарищами из военных или летчиков-испытателей. И главным аргументом в таком споре у аэрофлотцев был парашют.

Гражданские авиаторы рассуждали примерно так. Летчик-испытатель повседневно готов к опасности, даже планирует ее. В девяти из десяти крайних случаев он катапультируется или выбрасывается с парашютом.

Армейские летчики утюжат небо на серийных машинах, «наученных летать» испытателями. Сложные ситуации возникают редко, а если и взбунтуется машина, земля опять же мягко примет летчика на «зонтике».

Гражданские пилоты тоже работают на проверенных машинах, но и незаряженное ружье раз в жизни стреляет! Где оно выстрелит? Как первые два летчика, гражданский не кружится большую часть времени над аэродромом или полигоном, а ходит по трассам над морями-океанами, горами, тайгой, где порою просто невозможно сесть даже при пустяковой поломке. И у него нет надежного друга, волшебного джина. У него нет парашюта. А летает он в десять-пятнадцать раз больше испытателей и военных.

Нет парашютов — в этом аэрофлотовцы никогда не видели трагедии. С первого самостоятельного полета в авиашколе они сознавали, что обязаны до конца бороться за пассажиров, экипаж и машину. Подобное доверие возвышает и романтизирует профессию «воздушного извозчика».

И вот командир о замполитом отнимают у лихих ребят ОСА важный аргумент в престижном спорте с коллегами по небу.

Были такие разговоры. Но надо признаться, немного лукавили ребята. Они просто побаивались прыжков. Кто знает, а вдруг не раскроется зонтик? Тут уж ни умение, ни характер не помогут — за несколько секунд не успеешь даже прокричать товарищам «прощайте!».

И хотя Донсков пригласил в ОСА инструктора ПДС[16] и тот целую неделю проводил теоретические занятия и тренажи по укладке и приземлению, недовольство возрастало с приближением дня парашютных прыжков. Некоторые даже грозились уволиться. Ряды противников нелегально возглавляла флагманский штурман Лехнова.

— Миша, — спрашивала она Горюнова дома, в самой благоприятной, по ее мнению, обстановке, — ну нас-то с Наташей, женщин, ты можешь освободить?

— Приказ подписан. По три прыжка на нос.

— В один день?

— Ты же знаешь, что за неделю.

— А там какие-то запрещения по ве-есу есть, — жалобно тянула Лехнова.

— Прошла осмотр? Поставили «добро» в медицинской книжке?

— Да, вроде.

— Значит, твой вес не превышает центнера.

— Хихикаешь? И не стыдно?

— А ты трусишь!

— Ну уж!.. Только на пеэлах[17] я не буду. У них скорость снижения большая. Ударишься об землю — ноги сложатся в обратную сторону!

— Может быть, грузовой выписать? О чем речь, Галя? Не могу я тебя освободить. Некрасиво. Как люди поймут?

— Поймут, что ты дорожишь женой! Нет в этом зазорного… Скажи, ты меня правда любишь?

— Га-аля!.. Я всю жизнь стеснялся таких слов, а сейчас… на старости лет… Прекрати вымогательство!

— Освободи, Миша. — Лехнова погладила щеку мужа и прижалась к нему. — Молиться на тебя буду! Освободи!..

— Ладно. Успокойся и давай сюда бумагу. Напишу, что штурман Лехнова не может прыгать с парашютом по причине большого веса и слабых ног. Как называется болезнь, когда вены на икрах чернеют?

— Прекрати сейчас же издевательства! На позорище выставить хочешь, да? Какие еще там черные вены? Где ты их видел?

— Так для приказа основания нужны.

— Считай, что я шутила… Только не получится у вас ни черта! Прогнозируют усиление ветра.

Как частенько случается, синоптики не угадали погоду. Будто по приказу Горюнова, над аэродромом повис штиль. Утро выдалось холодным, бодрящим. Иней на траве не таял даже в следе от колес. Это заметил Донсков, когда к старту подъехали на «газике» Батурин с инспектором из управления.

— Полюбоваться или очередной контроль? — после рукопожатий спросил Донсков.

Батурин засмеялся:

— Бери выше! Инспектора хотят прыгать.

— А им-то зачем?

— Обижаете, Владимир Максимович. Мы что, не летаем с вами «на беду»? — проворчал Квадрат, инспектор, занявший должность Воеводина.

— Вы, кажется, не пробовали.

— Постараюсь! — Квадрат протянул дерматиновую папку. — Документы на допуск. В городе мы и тренажи прошли. Самолет Ан-2 с парашютистами приказано пилотировать Батурину.

— Когда будет прыгать он, кто поведет самолет?

— Гладиков.

— Ан-2 готов. Сейчас подвезут парашюты и щиты для укладки.

— А людей?

— Пилоты у нас привыкли пешком ходить.

На пристрелочные прыжки Батурин повез инструктора и Донскова.

— Как они там? — поинтересовался по радио Горюнов, руководивший полетами.

— Порядок. Жуют чего-то вкусное.

Ан-2 лез в небо долго. У пилотов на старте заныли шеи, пока они дождались и увидели, как из открытой двери самолета выбросились два комочка. Один стремительно полетел вниз, второй отстал. Было заметно, что он раскинул в стороны руки и ноги, задерживая падение. Это, конечно, показывал искусство свободного полета инструктор. Донсков уже метров на, сто опередил его, и… два купола раскрылись одновременно, а над ними затрепыхались маленькие вытяжные парашютики. Но теперь инструктор настигал Донскова, и довольно быстро. Сказывалась разница в парашютах. Над инструктором раскрылся ПЛ, красный, с небольшим куполом, а Донсков снижался под обширным разноцветным грибом парашюта десантного.

Смотрели в небо не только летчики — на окраине аэродрома собралась толпа жителей городка, для них зрелище казалось необычно интересным, многие только в кино и по телевизору видели парашютные прыжки. Поодаль от толпы стояли две упряжки оленей.

Инструктор упал прямо в центр аэродрома, удержался на ногах и быстро подтянул за стропы гаснувший купол.

Плавно, по всем правилам — ноги в коленях сжаты, ступни слегка вытянуты вперед — коснулся жесткой земли Донсков.