Тем не менее Гиркан, уступая давлению священников, забросал Цезаря и сенат Рима письмами, в которых просил все новых и новых подтверждений лояльного отношения римлян к иудеям, где бы те ни поселились, напирая на их право на особое к ним отношение, обусловленное исключительностью их верой, отличной от веры всех других народов. К удовлетворению Гиркана, римляне дали ему множество таких подтверждений, которые он не без гордости за свои дипломатические способности показывал Антипатру. Тот, знакомясь с ними, делал копии этих документов. «Зачем тебе столько копий?» – удивлялся Гиркан. «Ты даже не представляешь, какое великое дело ты сотворил! – отвечал Антипатр. – Благодаря тебе отныне каждый иудей, где бы он ни жил – в Сирии ли, в Египте, Риме, да хоть на краю света, – может свободно вздохнуть, не опасаясь за свою жизнь и имущество, за чистоту своей веры или за то, что его насильно возьмут в солдаты и заставят умирать за чуждые нам интересы. Этими документами должны быть снабжены все иудейские общины от края и до края земли!» От таких слов обычно скупого на похвалы Антипатра Гиркан краснел, как девушка на выданье. «Не умаляй и своих заслуг в моем скромном деле защиты интересов иудеев, – говорил он. – Если бы не ты и твоя верность Цезарю, эти документы вряд ли вообще могли появиться. Можешь сделать с них любое число копий, – я все их подпишу и скреплю своей печатью».

Антипатр, хваля Гиркана, не лукавил. Но в документах, полученных из Рима, он увидел нечто большее, чем увидели Гиркан и его священники. Учредив новые войсковые соединения, он озаботился теперь тем, чтобы снабдить эти соединения глазами и ушами. А такими глазами и ушами могли стать разведчики, или, как он называл их вслед за Моисеем, пославшего двенадцать мужей от каждого колена израилева в Ханаанскую землю, чтобы те досконально изучили все на месте, – соглядатаями. Во избежание провала соглядатаи Антипатра должны были быть снабжены надежными охранными грамотами. Такие охранные грамоты он увидел в документах, присланных из Рима, и сделал с них копии. Гиркан, не задавая лишних вопросов, каждую из них подписал и скрепил своей печатью.

Теперь Антипатр был уверен в успехе задуманной им разведывательной службы и безопасности соглядатаев, которых он подобрал из числа верных ему иудеев. Прежде чем выступить против Басса, он вызвал их в Сепфорис и подробно проинструктировал, что и как они должны выведать в Сирии. Нетерпеливому Ироду, оправившемуся, наконец, от раны, новая выдумка отца показалась намеренным затягиванием с началом войны. Антипатр, однако, умерил пыл сына, сказав, что не намерен рисковать своими детьми и разрешать им очертя голову прыгать в реку, не удосужившись заранее проверить, достаточно ли она глубока.

– Хватит с меня того, что ты чуть было не погиб, опрометчиво ринувшись в Сирию мстить за смерть Секста.

– Своим соглядатаям ты доверяешь больше, чем моему мечу, – упрекнул отца Ирод.

– Ты веришь в силу своего меча, – ответил ему на это Антипатр, – а я хочу, чтобы ты при этом был еще огражден и щитом.

Ирод усмехнулся.

– Хотел бы я посмотреть на этот щит, – сказал он.

– Изволь. У меня нет тайн от моих сыновей, – сказал Антипатр и вручил Ироду и Фасаилу по экземпляру охранных грамот.

Ирод, бегло ознакомившись с ними, молча вернул их отцу: на него эти грамоты не произвели впечатления. Фасаил же, внимательно прочитав их, одобрил замысел отца. Он оценил то, что Антипатр, отправляя соглядатаев в Сирию, где римляне схлестнулись с римлянами, столь тщательно озаботился их безопасностью. Эти грамоты были двоякого рода: рассчитанные как на сторонников Цезаря, так и на его противников. Грамоты, рассчитанные на сторонников Цезаря, представляли собой копии его указов, в которых перечислялись льготы, предоставляемые иудеям диктатором. Грамоты, предназначенные для его противников, также представляли собой копии официальных документов, но подписаны были уже не Цезарем, а другими высшими римскими чиновниками, или представляли собой выписки из народных постановлений городов, подчиненных Риму.

Ирод, пока Фасаил изучал документы, демонстративно зевал, всем своим видом показывая отцу и брату, что не верит в успех задуманного ими мероприятия. Фасаил же, прежде чем грамоты были розданы соглядатаям и те отправились в Сирию, попросил у Ирода письменные принадлежности, чтобы сделать для себя выписки. Тот предложил ему свой дневник, и Фасаил своим каллиграфическим почерком вписал в него:

«Гай Цезарь сим постановляет: пусть ни один чиновник, ни один претор, ни один легат не набирает себе войска из числа иудеев, равно как не допускает солдат вымогать от иудеев деньги ни для зимовок, ни под каким-либо другим предлогом; пусть иудеи будут свободны от всех решительно повинностей; все, что принадлежит иудеям в силу приобретения или покупки, должно принадлежать им невозбранно»;

«Я, Юлий Гай, претор и консул римский, сим сообщаю: поскольку в постановлении сената о запрещении всяких сходок в Риме и провинциях изъяты из общего правила иудеи, то и я равным образом, запретив все прочие сходки, разрешаю одним только иудеям собираться сообразно их установлениям и отправлять требования их закона. Поэтому и все чиновники на местах, принявшие иные постановления относительно иудеев, должны отменить их вследствие доблестного и прекрасного отношения к нам иудеев – наших друзей и союзников»;

«Я, консул Люций Лентул, сим освобождаю римских граждан иудейского вероисповедания, живущих и отправляющих свое богослужение в провинциях, ввиду их религиозных убеждений, от военной службы»;

«Народное собрание Делоса[50] сообщает: квартирующий в нашем городе и заведующий воинским набором легат Марк Пизон, созвав нас и правоспособных граждан, распорядился не набирать в военную службу никого из римскоподданных иудеев, ввиду того, что они по ритуальным соображениям освобождены от военной службы. Ввиду этого мы должны повиноваться решению легата».

«Жители Галикарнаса[51] сообщают всем, кого это касается: так как мы всегда относились и относимся с благоговением к выражению всякого религиозного чувства, то, следуя великодушному в отношении всех людей народу римскому, известившему нашу общину относительно своей дружбы и союза с иудеями и пожелавшему, чтобы последним были разрешены их богослужение, установленные празднества и собрания, мы также решили, чтобы всем желающим иудеям, будь то мужчины или женщины, было позволено справлять их субботы, приносить жертвы по иудейскому ритуалу и совершать богослужение у моря, сообразно их установлениям. Буде же кто-либо, частное лицо или официальное, воспрепятствует им в том, да будет обложен в пользу города денежным штрафом»…

Пока соглядатаи Антипатра, снабженные охранными грамотами, отправились в различные города Сирии, выдавая себя в зависимости от обстановки то за купцов, а то за мирных граждан, направляющихся на богослужение, Ирод занялся со своими солдатами усиленными тренировками по фехтованию и конной выездке, Фасаил засел за чтение сочинений греческих авторов из своей походной библиотеки, а Антипатр вернулся в Иерусалим, чтобы договориться с Малихом о войске, которое тот может отрядить в Сирию, не оставляя при этом незащищенными иудейские города.

Вечерами, когда на землю опускались сумерки, Ирод возвращался домой усталый и голодный, наспех ел то, что ему подавали, и час-другой посвящал сыну, которому исполнился год и который уже стал ходить, смешно шлепаясь на пол через каждый шаг. Дорис он избегал. Еще более располневшая за этот год и вконец обленившаяся, так что ей стало лень поесть за столом, и завтраки, обеды и ужины подавались ей в постель, она не вызывала у Ирода никаких чувств, кроме отвращения. «Как я мог вообще влюбиться в эту оплывшую жиром жабу?» – думал он, и тогда ему вспоминались его свадьба, неунывающий шошбеним Секст Цезарь, с пьяных глаз собиравшийся поехать с двумя-тремя когортами в Иерусалим бить морду первосвященнику Гиркану, а теперь так подло убитый своими же римлянами, и на душе у него становилось муторно и тоскливо. Чтобы унять тоску, он шел к брату, заставал его за чтением очередного свитка, и спрашивал: