Но чтó давало людям богатство, почему оно одинаково развращающе действует как на имущих, так и на неимущих? Сколько ни задавал себе этот вопрос Ирод, ответ находился один и тот же: чтобы в беспечности и праздности провести свою жизнь. Никаких иных разумных причин стремления во что бы то ни стало разбогатеть Ирод не видел. Чем больше у человека денег, тем больше у него оснований ничего не делать и жить в свое удовольствие. В этом отношении Ирод нашел полное понимание со стороны Октавия. Однажды Ирод увидел Октавия подле своего дворца стоящим с протянутой рукой, просящим милостыню у прохожих. Потрясенный Ирод спросил, зачем он это делает? Октавий ответил:

– Затем, чтобы показать римлянам: денег никогда не бывает много. Сколько их не имей, всегда оказывается, что их мало и хочется иметь больше. Даже если представить себе, что все богатства мира сосредоточились в одних руках и ни у кого больше не осталось за душой ни гроша, то и тогда окажется, что этих богатств все же мало и хочется завладеть еще бóльшим.

Слова эти объяснили Ироду, почему Октавий так упорно отказывается от предлагаемого ему титула императора и стремится сохранить республику. Но не только. При всем несходстве масштабов деятельности Октавия и Ирода, при всей разности задач, стоявших перед каждым из них в отдельности – первый правил половиной мира, второй крошечной в сравнении с Римской державо й страной, – Ирод обнаружил внутреннее несходство между собой и Октавием, и это внутреннее несходство оказалось куда как более значимым не только для каждого из них в отдельности (Август вошел в историю как один из самых удачливых политиков, создавший первую в мире империю и удостоившийся после смерти титула Божественного, тогда как Ирод вошел в историю как злобный тиран и детоубийца, а имя его стало синонимом человеконенавистничества), но и для всех последующих веков.

В то время, когда сыновья Ирода в сопровождении Николая Дамасского продолжали знакомство с Римом, отдавая предпочтение всем видам его бесчисленных зрелищ боям гладиаторов[335], сам Ирод старался проводить время в обществе Октавия, внимательно наблюдая за ним и сравнивая себя с ним. Октавий верил в свое божественное происхождение и считал своим подлинным отцом Аполлона[336]. Ирод никогда не обольщался на счет своего происхождения, знал, что все его предки были простолюдинами, как знал он и то, что царем Иудеи стал во многом случайному стечению обстоятельств. Октавий пользовался неизменной любовью не только граждан Рима, но и провинций: имя отца народа было поднесено ему всеми римлянами и жителями провинций, некоторые города день, когда он впервые посетил их, сделали началом нового года, во многих странах воздвигались в его честь храмы и алтари, дружественные ему цари основывали в своих царствах города, называя их Цезарея, или Кесария, и часто, сняв с себя все царские регалии и облачившись в простые тоги, прибывали в Рим, чтобы прислуживать ему не только в столице, но и сопровождать в поездках по провинциям[337].

Евреи на протяжении всей жизни Ирода считали его чужаком, не упускали ни одного повода, чтобы не выказать ему своего презрения, а когда их постигали бедствия и природные катаклизмы и Ирод делал все от него зависящее, чтобы смягчить удары судьбы и улучшить положение народа, на короткое время признавали за ним его право быть царем, но при первой же неблагоприятно складывающейся для них ситуацией напрочь забывали обо всех его благодеяниях и осыпали новой порцией ненависти и презрения.

Октавий, стремясь всецело подчинить себе сенат, сделал это до пошлого просто: он купил сенаторов, кичащихся древностью своих родов, как покупают рабов на невольничьем рынке[338]. Ирод, учредив синедрион и тем самым отделив высший судебный и законодательный орган Иудеи от государства, хотя и вмешивался в его структурную организацию, назначая по собственному усмотрению его главу в лице первосвященника, тем не менее в деле содержания членов синедриона руководствовался древним законом, предписывавшим всем иудеям выделять десятину из всего, что у них имеется[339]. Октавий вслед за Николаем Дамасским считал, что не государство учредило семью, но из семьи выросло государство, и стремился построить свою державу по типу одной большой семьи, управляемой отцом – верховным правителем. Ирод чем дальше, тем больше убеждался в том, что евреи никогда не признают в нем отца-покровителя, и если прислушивался к советам Николая Дамасского, которого приблизил к себе, то только в той части, где ученый сириец говорил ему, что для него как царя нет задачи более благородной, чем создание условий, при которых чувство ответственности за судьбу своего государства и нравственная добродетель становятся главным делом не только правителя, но и каждого гражданина.

Другими словами, Октавий в деле строительства государства шел от внутреннего убеждения, что все, что он ни делает, идет на благо отечеству, тогда как Ирод шел от обратного: мудрый правитель тот, кто ставит превыше всего собственную нравственную добродетель, которую стремится обнаружить в себе, и, глядя на него, такими же добродетельными стремятся стать все граждане его государства.

Раз между Октавием и Иродом в присутствии Валерия Мессалы возник спор о том, какая форма государственного устройства предпочтительней – монархическая или республиканская. Октавий доказывал, что его ничто не может переубедить в преимуществах республиканской формы правления, когда первому лицу государства помогают советами друзья.

– Для государства безопасней и лучше, – заметил при этом Октавий, – если будет дурной правитель, нежели его дурные друзья. Один дурной может быть обуздан многими хорошими; против многих дурных один хороший не может сделать ничего.

– Это-то и доказывает преимущества монархии над республикой, – возразил ему Ирод. – Монарх вправе сместить дурных друзей, тогда как при республиканском строе он не может этого сделать.

– Однако ты не станешь возражать против того, – заметил Октавий, – что друзья полезней правителю, чем глаза, потому что при их посредстве он может видеть до пределов земли, полезней, чем уши, потому что при их посредстве он может слышать все, о чем ему следует знать, полезней, чем язык и руки, потому что через друзей он может говорить со всеми людьми разом. Через друзей он может одновременно делать множество дел, о многом думать и советоваться, быть в одно и то же время повсюду, где его присутствие вызывается необходимостью. Что же касается дурных друзей, то хороший правитель тем и хорош, что имеет возможность выбрать себе самых надежных и способных, потому что никто не в состоянии наградить их так, как правитель.

– Ибо кто другой, кроме правителя, – подхватил Валерий Мессала, – может доставить своим друзьям более почестей? Кто нуждается в большем числе чиновников? Кто в состоянии раздать более видные места? Кто, кроме него, может поручить другому вести войну и заключить мир? Кем могут быть оказаны более блестящие почести, чей стол пользуется большим почетом, и если дружба оказывается продажной, кто, кроме властителя, имеет более денег, так что никто не в состоянии воздать ему тем же за его дары? Все это доказывает, что монархия превосходит республику по одному тому уже, что ставит друзей властителя на то место, которого они заслуживают.

Октавий посмотрел на Ирода, ожидая, чтó тот скажет на его слова и слова Мессалы. Ирод ограничился ссылкой на их общего кумира Гомера, процитировав его стих:

– «Нет в многовластии блага, да будет единый властитель!»

Разговор этот никого ни в чем не убедил: Октавий остался при своем мнении, Ирод и Валерий Мессала при своем. Октавий после этого памятного для всех его участников разговора стал еще настойчивей проводить политику создания единого для всех государства-семьи: свою единственную дочь Юлию заставлял заниматься рукоделием и носил тогу, вытканную ее руками, издал несколько указов в защиту семьи и поощрения многодетных отцов и матерей, лично обучал своих пасынков Тиберия и Друза плаванию и верховой езде, пригласил к ним лучшего в то время филолога Веррия Флакка в качестве домашнего учителя, а когда тот отказался бросить свою школу ради заманчивого предложения переселиться во дворец, нанял его со всей его школой, дабы ученики не прерывали занятий и не искали себе новых учителей[340].