С северной стороны этого сооружения была построена прямоугольная сильная крепость, славившаяся своей неприступностью. Ее воздвигли еще предшественники Ирода, цари и первосвященники из дома хасмонейского, и назвали ее Варис. Здесь сохранялось у них священное облачение, которое надевал на себя только первосвященник в случае необходимости принести жертву. Также и Ирод сохранял здесь это облачение…
В западной стене, окружавшей все храмовые постройки, было четверо ворот. Одни из них вели к царскому дворцу, причем необходимо было пересечь лежавшую по пути котловину, двое вели к предместью города, а четвертые ворота обращены были к самому городу. При этом спуск в ложбину и выход из нее совершались по ряду специально устроенных для того ступеней. Город лежал как раз напротив святилища, образуя амфитеатр, за которым с южной стороны тянулось глубокое ущелье.
Фасад святилища также имел с южной стороны в середине входы и вместе с тем тройную царскую галерею, тянувшуюся от восточного до западного склона в долину; провести ее дальше оказалось невозможным. Это было одно из самых замечательных сооружений в мире. Дело в том, что долина была так глубока, что голова кружилась, если смотреть в нее сверху; а тут была построена еще громадная галерея, так что у каждого кружилась голова еще раньше, чем взор достигал дна долины, потому что здесь присоединялась глубина последней к высоте галереи. Вместе с тем с одного конца галереи до другого были воздвигнуты четыре параллельных ряда колонн; из них последний, четвертый ряд входил в самую стену здания. Толщина каждой колонны была так значительна, что для обхвата ее требовалось три человека; высота каждой достигала двадцати семи футов, причем подножие ее составляло двойную базу. Всех колонн было сто шестьдесят две; капители их были снабжены коринфскими украшениями и поражали тонкостью своей работы. Так как колонны тянулись четырьмя рядами, то получались три крытые галереи. Из них две были совершенно одинаковы, а именно – имели по тридцать футов в ширину, по стадии в длину и более чем по пятидесяти футов в вышину. Ширина же средней галереи была в полтора, а высота в два раза больше крайних галерей, так что она значительно возвышалась над последними. Крыши этих зданий были украшены рельефными резными деревянными изображениями. Крыша средней галереи была выше прочих, и кругом вдоль стены были поставлены небольшие колонки, делившие все пространство на отдельные поля. Все это было так гладко и отполировано, что иной, кто не видал этого, пожалуй, и не поверит, и что никто не мог взирать на это без величайшего изумления.
Такова была внешняя ограда храма. Внутри, в небольшом от нее расстоянии, была другая, снабженная несколькими ступенями. Она образовалась из каменной стены, на которой находилась надпись, под страхом смертной казни запрещавшая иностранцам доступ сюда. Эта внутренняя ограда имела на южной и северной стороне по три входа, отстоявших друг от друга на равном расстоянии, с восточной же стороны одни большие ворота, через которые входим мы с женами своими в состоянии ритуальной чистоты. За этой оградой находилось недоступное женщинам святилище, а дальше третье отделение, доступ куда был открыт одним только священнослужителям. Тут находился самый храм, а перед ним возвышался алтарь, на котором мы приносим Господу Богу жертвы всесожжения. Ни в одно из этих трех отделений царь Ирод не вступал, – ему это было запрещено как не священнослужителю; он лично участвовал лишь в возведении галерей и внешних стен, которые и были воздвигнуты им в течение восьми лет.
Сам храм был отстроен священнослужителями за один год и шесть месяцев. Весь народ преисполнился радости и возблагодарил Господа Бога, во-первых, за быстрое окончание работы, а затем и за ревность царя. При этом они устроили радостный праздник в честь освящения храма. Царь принес в жертву Предвечному триста волов; остальные жертвовали каждый сообразно своим средствам; впрочем, невозможно установить совершенно точное число принесенных тогда в жертву животных. При этом день освящения храма совпал с днем восшествия царя на престол, – а этот день уже тогда праздновался, – и поэтому теперь празднество отличалось особенным блеском.
Вместе с тем был сооружен для царя также подземный ход, ведший от цитадели Антония до самого храма, вплоть до восточного входа. Тут Ирод воздвиг себе башню, куда он мог проникнуть подземным ходом, если бы пришлось опасаться народных волнений. Существует предание, что во все время производства работ по постройке храма днем ни разу не было дождя, который шел исключительно ночью, чтобы не препятствовать правильному ходу работ. Это предание сохранилось у нас от предков. Оно вполне правдоподобно, потому ведь и в других случаях виден был перст Божий».
Пока строился новый Храм, постепенно освобождаясь от стен старого, Ирода одолевали сомнения, подобные тем, какие одолевали при возведении первого Храма Соломона: «Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Его, тем менее сей храм, который я строю»[311]. Мысли эти не давали ему покоя, он вносил все новые и новые уточнения в чертежи Храма, стремясь достичь максимального величия и соразмерности всех его частей. Отчасти этой требовательностью к себе можно объяснить тот факт, что Храм Ирода так и не был при жизни его достроен окончательно. Тем не менее народ, увидев новый Храм освободившимся от строительных лесов и поразившись его великолепию, счел, что к нему больше нечего прибавить и ничего от него не убавить, и посмотреть на него, принести в нем жертвы Предвечному и помолиться Ему толпами потянулись иудеи из самых дальних стран, куда забросила их судьба. Тогда-то Ирод, внутренне все еще недовольный своим главным детищем, решился освятить Храм, благо день, выбранный для освящения, совпал с очередной годовщиной его победы над Антигоном и началом фактического царствования над Иудеей.
В Иерусалим съехалось неисчислимое множество народа и гостей из ближних и дальних стран. Неподдельному восторгу людей не было предела. В числе почетных гостей, которых Ирод пригласил на освящение, были Николай Дамасский и ессей Менахем. Николай, превыше всего ценивший прекрасное в природе и человеке и вслед за Аристотелем полагавший его проявлением порядка в пространстве и соразмерности всех составляющие его частей, даже не пытался скрыть своего восхищения. По внешнему виду Менахема, которому, в отличие от Николая Дамасского, было дозволено осмотреть весь храм и составить о нем более полное представление, трудно было угадать, какое у него сложилось впечатление. Закончив осмотр, он присоединился к дожидавшимся его во дворе язычников перед Никаноровыми воротами Ироду и Николаю Дамасскому, и по своему обыкновению улыбался, лукаво поглядывая на царя. Тот в конце концов не выдержал его взгляда и спросил:
– Что скажешь, пророк?
Менахем вместо ответа на прямо поставленный вопрос, воздел глаза к необыкновенно ясному в это утро небу, на котором из одного его края до другого раскинулась по-праздничному нарядная радуга, и процитировал слова молитвы соломоновой, произнесенной в день освящения первого храма:
– «Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь, на сие место, о котором Ты сказал: “Мое имя будет там”…»[312].
Ирода не удовлетворил такой ответ ессея.
– Только имя? – спросил он. – Я рассчитывал, что Предвечный поселится здесь.
И снова Менахем ответил уклончиво:
– Похоже, сбылось реченое Всевышним: «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя ему: Еммануил»[313].
Ирод стал сердиться.
– Не хочешь ли ты, пророк, сказать этим, что храм свой я построил не для Предвечного, а для Сына Его? – спросил он.
– Обещанного народу нашему Искупителя и Царя, – поправил его Менахем, – Которому даст крепость Свою и станет судить через Него народы во всех концах земли.