Но он также знал, что не изменит своего решения. Его роман с леди Милли был окончен!

Он закончился, хотя герцог сам себе в этом не признавался, еще до его приезда в Монте-Карло, ведь именно поэтому ему стала неприятна эта таинственность, которая неизменно сопровождает любую связь. Раньше он это терпел, но, как сказал Николай Власов: «Страсть умирает!»

Леди Милли была цветком совсем иного рода, чего прежде герцог не замечал. В то же время он не мог не сознавать, что роль, которую он играл в их любовной связи, не делала чести и ему.

Этерстон, однако, утешал себя тем, что леди Милли была опытной светской женщиной, а не девочкой, которую он совратил с пути истинного. Он был далеко не первым ее любовником и, похоже, не последним, но она, вне всякого сомнения, воображала себя герцогиней Этерстон. Быть может, это он дал ей повод надеяться, что женится на ней, хотя вслух об этом не было сказано ни слова.

Герцогу было интересно, насколько леди Милли действительно ценит его как мужчину, а не как обладателя герцогской короны и завидного состояния.

Он вспомнил, как очень давно, когда он был еще подростком, мать сказала ему:

— Я надеюсь, мой милый, что придет день, когда ты встретишь женщину, которая полюбит тебя по-настоящему и которую ты полюбишь всем сердцем.

Разговор зашел о только что свершившемся бракосочетании королевской четы, где жених был очень стар, а невеста только что со школьной скамьи.

Герцог наивно спросил, совсем как сейчас Селина:

— Ты думаешь, они будут счастливы, мама?

Слова матери глубоко запали ему в душу, и он всегда вспоминал их, когда встречался и расставался с женщинами.

Этерстон чувствовал, что его матушка боялась, что из-за своего высокого происхождения он будет вынужден жениться не по любви.

Маме не понравилась бы Милли! — мелькнуло в голове у герцога.

Он знал, что многие женщины старшего возраста осуждали поведение леди Милли, то, как она подчас вызывающе щеголяла своей красотой. Но дело было не в поведении и даже не во внешнем виде Милли. Просто увядшие старые вдовы, занимающие самые почетные места на всех балах, чувствовали ее привлекательность, кипевшую в ней необузданную страсть и огонь, которого не было ни в одной другой женщине.

Нет, снова сказал себе герцог, мама не одобрила бы Милли, а тем более в качестве его жены!

Но он понимал, что рано или поздно придется жениться. Во-первых, у него должен быть наследник, а во-вторых, иногда, когда он не был окружен толпой друзей, ему становилось очень одиноко. Временами ему очень хотелось покататься в парке или в лесу вокруг замка верхом на превосходных лошадях, стоивших ему целого состояния, но для полноты счастья ему явно не хватало хорошего собеседника. Герцог нуждался в ком-нибудь, кому были бы понятны его заботы об имении, ставшем частью его самого, намеченные им усовершенствования и те проблемы, решить которые мог только он.

Было бы замечательно, не раз размышлял Этерстон, иметь детей, учить их ездить верхом, как учил его самого отец. Сына, который ходил бы с ним на охоту и на рыбалку ловить форель, водившуюся в озере.

Но это были лишь фантазии молодости, и теперь он не придавал им большого значения, но, тем не менее, твердо знал, что каждая из этих фантазий лишь укрепляла его решимость не жениться на леди Милли. Вероятно, думал герцог, тут сыграл свою роль разговор с Николаем Власовым, хотя окончательный разрыв произошел в тот момент, когда он покинул ее в казино. Одной короткой фразы было достаточно, чтобы закончился их роман, длившийся так долго и чуть было не закончившийся свадебными колоколами: «Однако вы богаты!»

Этерстон до сих пор слышал эти ее слова, а перед глазами стояло ее негодующее лицо и губы, скривившиеся в горькой усмешке.

Она намеренно произнесла эти слова, прекрасно зная, что на герцога они произведут действие, подобное удару кинжала. Леди Милли прекрасно знала, что он очень болезненно относится к своему богатству и влиянию в обществе и хочет, чтобы его любили ради него самого. Иногда ему, как сказочному принцу, хотелось Стать невидимкой и скрыться под чужим именем, чтобы убедиться, что люди ценят не столько его титул, сколько его душу. Он, бывало, смеялся вместе со всеми, когда к нему проявлялось излишнее внимание только потому, что он герцог, и когда женщины вились вокруг него лишь из чистого снобизма.

Хотя герцог никогда не признавался в этом, но, когда леди Милли стала свободной, его все чаще стал мучить вопрос, стремилась бы она выйти за него замуж так же упорно, будь он самым обычным человеком. Он нужен был ей как мужчина, без всякого сомнения, но любила ли она его — это уже другой вопрос.

Этерстон неоднократно задавал себе вопрос, действительно ли достаточно лишь любить, чтобы не придавать значения богатству, дающему все блага жизни и позволяющему не беспокоиться о будущем.

Для Николая Власова и его супруги, например, не существовало ничего, кроме их взаимной любви. Герцог хорошо помнил, какой ужасный скандал разразился в свете, когда они уехали из России, Николай оставил дипломатическую службу, а муж Фелицы открыто заявил, что убьет соперника на дуэли.

И уж, конечно, самым возмутительным было то, что Николай и не собирался драться на дуэли, как того требовал неписаный кодекс чести.

Просто оба исчезли в неизвестном направлении.

Почти целый год о них ходили всевозможные сплетни, как вдруг герцог получил письмо, заставившее его немедленно отправиться в Алжир.

Власовы жили в одной маленькой комнатке и в такой нищете, что Этерстон сначала ужаснулся. Потом, увидев их довольные, сияющие лица, он понял, что они бесконечно счастливы. Их любовь была заметна во всем: в том, как они разговаривали, в том, как Николай касался руки Фелицы, будто желая лишний раз убедиться, что она здесь, рядом с ним.

Герцог ухал из Алжира с рукописью первой книги Николая и крайне потрясенным.

Возможно ли, чтобы эту пару, изведавшую роскошь, комфорт и все блага светской жизни, устраивало безденежное существование в маленькой убогой комнатушке? И сколько бы раз Этерстон ни задавал себе этот вопрос, столько же раз ему на ум приходил только один простой ответ: «Да!».

Герцог вытянул ноги и только сейчас обнаружил, что сидит в салоне уже очень долго и давно пора идти спать.

Он сказал Грегсону, что все сделает сам, погасил свет и пошел в свою каюту.

Герцог старался идти как можно тише, чтобы не потревожить Селину, хотя надеялся, что девушка спит так же крепко, как и в прошлую ночь.

Его каюта была не только удобна, но и изысканна в своем убранстве. Он сам предложил множество дополнительных деталей и приятных безделиц в интерьере, так что строитель яхты восхищенно воскликнул:

— Ваша светлость, вы могли бы сделать целое состояние, если бы стали архитектором или конструктором!

— Возможно, я воспользуюсь вашим советом, — улыбнулся герцог.

— Вы, безусловно, должны заявить о правах собственности на все ваши идеи.

Герцог опять рассмеялся.

— Пусть ими воспользуется тот, кому это нужно.

— Но вы упускаете состояние! — пытался возразить строитель.

— Ну и что? — спокойно ответил герцог.

Это был широкий жест, который он вполне мог себе позволить.

А сейчас, находясь на яхте, он получал большое удовлетворение оттого, что мог нажатием кнопки достичь требуемого эффекта. А его яхта стала самым знаменитым частным судном во всей Великобритании.

Герцог уже снял свой бархатный смокинг, как вдруг услышал чей-то крик. Сначала он вздрогнул, потом подумал, что, вероятнее всего, это кричат чайки, весь день вьющиеся вокруг яхты, как будто недовольные тем, что покинули свою гавань и приближаются к другой.

Крик раздался снова, и теперь герцогу стало ясно, что крик доносится из соседней каюты.

Он быстро вышел из своей каюты и открыл дверь в каюту Селины. Там было темно, и в первый момент Этерстон решил, что ошибся дверью. Он еще не успел включить свет, как вдруг почувствовал, что к нему прижалось что-то теплое, мягкое и дрожащее от страха.