В разговоре Арган открывает, что в потайном шкафчике алькова у него спрятаны двадцать тысяч франков и два векселя на предъявителя, которые он и хочет отдать жене.

Клеанту удается проникнуть в дом как бы вместо учителя пения, взятого для Анжелики. Несносный Арган (доктор велел ему ходить по комнате двенадцать раз взад и вперед, но он забыл спросить, надо ли ходить вдоль или поперек) присутствует на уроке, прерванном появлением Диафуаруса и его сына Тома. Последний приготовил и выучил наизусть три одинаково нелепые приветственные речи: одну для Аргана, другую для Анжелики, третью для Белины.

Этот придурковатый малый дарит Анжелике собственный трактат «Против последователей теории кровообращения» и приглашает ее на вскрытие женского трупа, где он будет давать объяснения. Диафуарус, заметив, может быть (хотя это и сомнительно!), изумление Анжелики, уверяет, что его сын обладает в полной мере свойствами, необходимыми для супружества и продолжения рода — такие доводы, кстати, совершенно в духе медицинского факультета. Арган спрашивает Диафуаруса, не собирается ли он добывать сыну место придворного врача. Ответ Диафуаруса поистине великолепен: «По правде говоря, должность врача, состоящего при великих мира сего, никогда не привлекала меня; мне всегда казалось, что лучше всего для нас, грешных, держаться простых смертных. С ними куда легче. Вы ни перед кем не отвечаете за свои действия: надо только следовать правилам науки, не заботясь о том, что из этого получается. А с великими мира сего это очень хлопотливо: когда они заболевают, они непременно хотят, чтобы врач вылечил их».

На что Туанета бросает: «Вот забавно! Какие чудаки! Хотят, чтобы ваш брат, доктор, их вылечивал! Но ведь вы совсем не для этого при них состоите! Ваше дело — получать от них вознаграждение и прописывать им лекарства, а уж они пускай сами выздоравливают как умеют».

«Мнимый больной» — беспощадный приговор медицине. Идет ли речь о теоретиках с Факультета, как ученый Диафуарус или его сын, или о Пургоне, — все они оказываются велеречивыми мошенниками. Они думают не о том, чтобы вылечить больного, а как бы заработать побольше денег. К пациентам они испытывают только презрение, приправленное черным юмором. Тут сквозит тайная драма самого Мольера.

Тем временем Анжелика встречается украдкой со своим Клеантом. Белина доносит о том Аргану, а он замахивается розгами на маленькую Луизон, утаившую от него эту встречу. Сцена одновременно трогательная и жестокая. Говорят, что, создавая роль Луизон, Мольер думал о своей собственной дочери, Эспри-Мадлене. И что Белина — это Арманда, которая будто бы примирилась с Мольером лишь потому, что дни его были сочтены, то есть из корыстных соображений. Поведение Арманды перед 17 февраля и после смерти ее мужа полностью опровергает такую легенду.

Беральд, брат Аргана, пытается восстановить естественный ход вещей — обычный прием у Мольера. Беральд уговаривает брата бросить все эти пилюли и клистиры и поехать вместе с ним смотреть комедию Мольера. Арган и слышать не хочет об этом наглеце, который открыто смеется над Факультетом. Он кричит в сердцах: «Будь я доктор, я бы отомстил ему за его дерзость. А если бы он заболел, я бы оставил его без всякой помощи. Что бы с ним ни было, я не прописал бы ему ни единого клистиришки, ни единого кровопусканьишка, а сказал бы ему: „Подыхай, подыхай! В другой раз не будешь издеваться над медициной!”»

Служанка Туанета напяливает на себя докторскую мантию, и с этой минуты комедия явно тяготеет к фарсу. Туанета осматривает своего господина и непререкаемым тоном заявляет, что у него не в порядке легкие. У него болит голова? Глаза застилает? Сердце щемит? Слабость во всем теле? Колики в животе? Легкие! Так Мольер издевается над собственными страданиями, над своим смертельным недугом. Но вот, посмешив зрителей вдоволь и закрутив сложную интригу, пора из нее выпутываться. Развязка «Мнимого больного» сделана искусно и легко. Туанета предлагает хозяину притвориться мертвым, чтобы испытать любовь Белины.

«Слава тебе господи! — восклицает нежная супруга. — Наконец-то я освободилась от этой обузы! Какая ты глупая, Туанета, что так огорчаешься!»

И она спешит заняться деньгами и бумагами, спрятанными в тайнике. Чего стоит преданность жены, теперь Аргану известно. Анжелика, напротив, выказывает искреннюю скорбь, и у старого безумца открываются глаза. Он соглашается на брак, но с тем условием, чтобы Клеант стал доктором. Молодой человек ради Анжелики на все готов. Но тут снова вмешивается Беральд и советует Аргану самому сделаться врачом. Мнимый больной в нерешительности, но Беральд находит убедительные для брата аргументы: стоит надеть мантию — и сразу все узнаешь про болезни и лекарства: «Когда говорит человек в мантии и шапочке, всякая галиматья становится ученостью, а всякая глупость — разумной речью».

А Туанета добавляет: «Право, сударь, одна ваша борода уже много значит: у кого есть борода, тот уже наполовину доктор».

Арган будет посвящен в доктора на дому. Эта церемония довершает карикатуру на врачей. Тут на макаронической латыни[226] пародируется процедура присвоения докторского звания. Обычай и в самом деле требовал, чтобы президент и его собратья обменивались преувеличенными комплиментами на сомнительной латыни и задавали соискателю нелепые вопросы. Но, разумеется, синклит аптекарей, хирургов, клистироносцев — чистый вымысел…

XXXV ПЯТНИЦА, 17 ФЕВРАЛЯ 1673 ГОДА

Введение

Итак, премьера пьесы состоялась в Пале-Рояле 10 февраля 1673 года и прошла успешно: сборы поднялись до 1992 ливров. Мольер играет Аргана, Арманда — Белину, Лагранж — Клеанта. Неприметный Боваль добивается успеха в роли Фомы Диафуаруса. Малютка Боваль, дебютантка, играет Луизон, а ее мать — служанку Туанету. «На «Больного» спешит весь город», — свидетельствует Робине. Кряхтенье, стоны, хвори Аргана забавляют партер. Под толстым слоем грима никто не видит смертельной синевы лица. По воле случая Мольер, выходец из народа, возвращается к народу в эти последние дни. И все же ни аплодисменты, ни безудержный смех, ни сборы не рассеивают мрачных мыслей о равнодушии короля. Горький вкус поражения мог бы оставить на губах такой конец жизни, если бы последнее ее действие не разыгрывалось на редко достигаемых, слепящих, почти легендарных вершинах человеческого величия и не отбрасывало на всю эту жизнь свой отблеск. Наперекор грозам и бурям, опрокидывая или обходя препятствия, невзирая на все унижения, выпадавшие актеру, на множество домашних и деловых забот, на душевную боль, на хрупкое здоровье, он в конце концов стал вровень с самыми великими. И что, может быть, важнее, его творения — единственные в своем роде: живя в эпоху, одержимую подражанием древним, он, в сущности, так мало им обязан. Этот борец брал верх во всех поединках. 17 февраля он одерживает самую славную и трудную победу: победу над самим собой, над тем слезливым, взывающим к жалости малодушием, которое, что бы мы там ни говорили, остается частью нашего существа. Его смерть — увенчание, выразительный символ его жизни, мастерский завершающий штрих. Мольер умирает, как жил. Телесная немощь не приводит у него к потере самообладания; напротив, он собирается для последнего усилия. В его смерти, как в смерти Толстого или Гете, заключен глубокий смысл. Тех, кто способен хотя бы понимать такие вещи, она многому учит, и трогает остальных. Речь идет не о лихорадочной активности умирающего, охваченного маниакальными наваждениями или хватающегося за свою главную добродетель в краткий миг предсмертной ремиссии. Мольер принял — а может быть, и искал — такую смерть совершенно сознательно. Не то чтоб он, как старый лицедей, хотел сорвать аплодисмент под занавес. Наоборот, он сделал все, что мог, чтобы скрыть свою бледность, свои неодолимо мучительные страдания, и эта целомудренная сдержанность тоже может служить примером. Подлинным его желанием было — дойти до конца: в искусстве, в страсти. Это нужно ему самому прежде всего — недаром он отверг в свое время советы Буало, увещевавшего его уйти с подмостков. Для Мольера было делом чести остаться на сцене, умереть на сцене, раз уж он избрал ремесло актера. Его смерть больше сделала для социальной и религиозной реабилитации этого ремесла, чем успех, которого он добился, и блестящие знакомства, которые он завязал в течение жизни.