Ладно. Ждем… Со дна тазика выгребли последние остатки мясных обрезков, пополам с луком и снова зарядили решетчатую жаровню. Вернулась Марта. Тихонько отчиталась (будто я ей начальница), что кроме постелей приготовила сухой паек. Это она зря себя утруждала. Ребята к нашим порядкам привычные, вполне способны без посторонней помощи подружек угостить. Вон, скорешились… Кое-кто уже под одним одеялом вдвоем-втроем накрылись. Дети, прости господи… Сущий пионерский лагерь. А думают — что «уже большие». Наши с Фрицем дети.
Папа говорил, что женщины существа непостоянные. Сначала они желают от мужчин стихов о звездах, после — соленый огурец и наконец — полный погреб картошки. Сама я пребываю в переходном периоде между второй и третьей стадией метаморфозы. Наблюдать за самыми ранними проблесками первой — даже интересно. А ещё папа говорил, что «бедная сирота в женах — дар божий». Ибо, «отсутствие приданого полностью искупает отсутствие тещи». Минус на минус дает плюс, так сказать… Приходится верить. Они с мамой жили складно… Тут он не угадал. Natura abhorret vacuum (природа не терпит пустоты). Вместо тещи, судя по напряженному вниманию иезуита, у наших курсантов теперь — Святая Католическая церковь. Одна на всех. И ещё неизвестно, что хуже.
Вру… Известно. Если продолжать аналогию, мы с Фрицем, девицам — коллективные свекр со свекровью. Кстати, легок на помине. Торопливый лязгающий грохот по древней брусчатке (ну, нравятся ему кованные каблуки) далеко отзывается эхом в засыпающей крепости. Устал… Спешит… И чему-то сердится… «Я милого узнаю по походке» А народ, чего-то, разом примолк. Гм… Им, похоже, в этих звуках слышатся не менее чем «шаги Командора». Приближение судьбы… Ну-ну…
В школе рассказывали, что во времена военного коммунизма на Земле-1 в большой моде были всякого рода «зубодробительные резолюции» и цветастые «мандаты». Теперь я предков понимаю. Сами видите, какой листик выбрала. Можно было бы и поярче найти, но тогда шрифт плохо виден. Можно было, для пущей торжественности, латиницей всё отпечатать (один черт по-русски, ближе к вечеру, уже практически не говорили)… Но, таки надо себя заставлять использовать родной язык. Мне так кажется… Так что, в оригинальном звучании я оставила самые звучные фразы и то, что показалось цитатами. Прочее перевела (заодно ошибок меньше, в латинской грамоте — ни в зуб ногой, что слышала, то и записала). Имею право! Это же не официальный документ, а так, «мемуар»…
— Guten Abend (добрый вечер)! — от Фрица пахнуло свежей землей, потом, спиртом и пороховым дымом, — Entschuldigen Sie meine Verspatung (извините за опоздание)! — наверное, копал могилу. Вместе с остальными. Братскую…
Разноголосое бормотание в ответ и хоть бы одна зараза приподняла свою задницу навстречу… Эх! Опять мне. Встала, обернулась, потянулась, обняла… Точно, несет перегаром. Значит — он только что пил… За упокой. А нас не пригласили. Первые похороны с начала проекта. До сих пор (тьфу-тьфу) обходились травмами или болячками. Фриц нагнулся… О булыжники глухо звякнул металл, внутри плеснула жидкость. Та-а-ак. Он и сюда выпивку притащил. Целую канистру. Постепенно обрастаем алкогольными традициями. Устраивать скандал — поздно и бесполезно… Придется смириться с неизбежным. Хоть куда наливать — есть? Во! Сказать не успела, а Марта, серой тенью, уже растворилась в темноте…
Пока она шарила по закуткам, пытаясь срочно наскрести мелкой посуды на несколько десятков человек, мне (со скрежетом зубовным) пришлось лично наблюдать типичный эпизод из жизни публичного политика. Массовые рукопожатия, ага… Всех обошел, никого не пропустил и за каждую руку или лапку подержался… А что поделать? Работа такая. Искусство управления (аrs gubernandi), блин… Надо! Некоторые на меня озирались (утренний инцидент запомнился), но от «чести» никто не отказался… Остается утешаться, что через простое касание вензаболевания не передаются. Кажется.
Стопку бумажных стаканчиков мы разливали вдвоем… Я — подставляла и передавала по кругу, а Фриц — наполнял. Судя по запаху — спиртовая настойка на березовых почках. Из госпиталя. «Сухому закону» — кранты. Tempora mutantur, et nos mutamur in illis (времена меняются и мы вместе с ними). Раздали остатки мяса. Переглянулись. Парни встали… Фриц сказал… Вздрогнули… Мне — досталась обычная вода. Когда только успели подменить? А остальным — по полной дозе. Иезуит аж крякнул с непривычки. Полячки, кстати, осушили свои стопки на удивление ловко. М-да… Вечная память… Вслед за спиртом по кругу пустили разорванные упаковки с сухарями. В воздухе повисла напряженная тишина.
— Wir sind betrubt (мы крайне огорчены)… — надо же, одна из барышень обнаружила знание немецкого…
— Deos manes placari victimis humanis (души умерших умилостивляются человеческими жертвами)… — иногда Барон ужасно бестактен. Ну, к чему это сказано? А чему это парни кивнули? Кажется, что-то назревает…
— Vox populi, vox dei (глас народа — глас божий)… — так, уже интересно. Я что-то важное пропустила. Как бы не внеочередной референдум (ну и слово!) И по какому поводу голосовали?
Фриц, сложившись втрое, тяжело обрушился на покрывало… рядышком. Проследила его взгляд. Очень, знаете ли, своеобразный. Хищный… Изучающий… Словно он не на поминках, а с базукой… на полигоне… Полячки натурально съежились от ужаса под своими одеялами. Уже собралась встрять, что раз салют отгремел, то значит и могила давно зарыта. Так что, участь «пленниц в погребальном кургане» им не грозит. А то понавыдумывают себе «сарматские страсти»… Мы всё таки не язычники, а простые атеисты. И никто никого ни в чем не винит. Просто, ребятам не повезло. Что было, то сплыло. Проехали… Потом глянула на парней. Ой! Такие же испытывающие взгляды. У меня, похоже, с рацией капитальный непорядок. И давно… А я думала — непроходимость радиоволн. Тетеря сонная… расслабилась, нюх потеряла.
Остается догадываться, какие события без меня происходили, о чем народ решал. Пока можно сказать, что иезуит — полностью в курсе… но меня в известность не поставил… Несомненный признак крайнего раздражения этими решениями.
Хорошо, что когда на гребне крепостной стены полыхнула фотовспышка я глядела на Фрица с Бароном и сохранила зрение. Далекий фотограф, не надеясь на светосилу телеобъектива, щедро сыпанул магниевой смеси. На пару секунд стало светло как днем… Хроника! Бросились в глаза грязные руки моего благоверного, пятна на штанах и общая помятость (потом узнала, что хотя на похороны явилось много народа и даже городские бюргеры копали наравне со всеми, работы хватило каждому, грунт вокруг замка Розенберг тяжелый, каменистый). Снимок вышел абсолютно не парадный. Цыганский табор… Папа сказал бы — «бомжатник». Забыла, от какого слова на Земле-1 данный термин произошел. Поздно хватились. Вот это убожество, теперь — исторический документ. Я серьезно…
Дальнейшие события — мой пересказ. Кому охота подробности — восстановленная стенограмма в архиве. Сразу замечу, что чумазость (граничащая с замызганностью) вождя и повелителя Sacrum Imperium Romanum (в бледном свете из окон ранее трудноразличимая) полячек, мягко говоря, поразила. Я то его видела любым… А когда Фриц начал говорить — стало совсем не до шуток. Всем. Включая меня и Барона. Тот как чувствовал…
Начал Фриц с эпитафии погибшим. О том, что первыми, на войне, гибнут лучшие, она их выявляет и она же их убивает… О том, что юные и бездетные герои уходят, а сволочи плодятся. Иезуит незамедлительно поддакнул в смысле — «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis» (вечный покой даруй им, господи, и вечный свет пусть светит им)… Я было удивилась, отчего «торжественная часть» пошла не перед поминальным тостом, а после него. И тут, разговор перешел к сугубой практике… Понятно, что на вопрос — «Есть ли у человека душа?», ничего кроме — «Nullius nulla sunt praedicata» (нет никаких признаков у того, что не существует) от служителя культа ждать трудно. Так же ясно, что на вопрос — «Может ли уже мертвый человек продолжить жить?» иезуит отозвался категорично — «Nec crescit, пес post mortem durare videtur» (ни расти, ни существовать после смерти не может)… Но, когда тот же самый вопрос был немедленно, в упор, задан мне…