Ничто породнить не смогло больше нас.

Неведомые травы

Не называются гречихой,

Не называются овсом.

Встают весною тихо-тихо.

Стоят стеною пред лицом.

Не по-родному колосятся,

Не по-родному шелестят.

В неполивных зеленых святцах

Еще не вычитан уклад

Как задыхаться этой синью

И сквозь любой расти кулак.

Не называются полынью,

Не называются никак.

На болоте

Большие черные стрекозы

Под кожей ветра, как занозы.

Их лишь дитя извлечь смогло.

Весь день стрекоз ребенок ловит –

И на нечаянном изломе

Сочится радугой крыло.

Мальчишка ягодой измазан.

Он весь – от возгласа до гласа,

И родом он из этих мест.

Здесь лишь кустарник и болото,

В траве скелет звезды обглодан,

И столько ягоды окрест.

Искусан мальчик комарами,

И на худых коленках ранки,

И руки у него тонки.

И как-то верится негласно,

Что на зубах его не хрястнут

Звезды последней позвонки.

И день, и век уж на исходе.

Он по болоту так же бродит,

Из века в век скуласт и рус.

И никуда ему не деться…

И комары в раздутых тельцах

Несут горячий детский пульс...

***

Искусан локоть комарьем,

А рот малиной озарен,

Крапивою – колени…

И в мире целом мы вдвоем,

Когда легчайшей из корон

Твоих ладоней звенья

Виски мои сжимают вдруг…

И к небесам взлетает луг,

К холмам, и на юру лишь

Он расцветает солнцем сплошь.

И ты мой милый не поешь,

А царственно пируешь –

В ладони голову берешь

И в лоб меня целуешь.

***

Ну, неужели я стану птицей?!

И неужели мне все простится –

И эти плечи, и эти локти,

И все влеченья души и плоти,

И все разоры,

И шаг мой скорый,

И резкий окрик,

Грудной, гортанный

И богом данный…

Когда на охре

Весь мир замешан,

Когда тебя я целую нежно

В глаза и брови.

И так люблю я

Зрачок твой пряный

В окружье радуг.

Когда, отпрянув,

Все говорю я

Тебе, как брату…

Не укоряю ни в чем,

                               а только…

                                               дрожат ресницы…

Ведь ты же знаешь –

                                я стану птицей…

Голубь

Голубь медно-сизый,

Райской птицы внук.

Воду пил с карнизов,

Хлеб клевал из рук.

У одной старухи

Мирно проживал.

(Милый, ходят слухи,

Что она жива!)

Покидал старушку,

К девочке летал.

Словно крошки, душу

Он с ладошки брал.

Жалуюсь?! Да что вы!

Без него ни дня.

Голубь мой почтовый,

Тайная родня.

Плакать и молиться,

Есть с ладони хлеб.

Голубь узколицый.

Сизокрылый пепл.

Что ж, пока дымится,

Прячь, храня семью,

Под сорочку птицу,

Словно головню!

А потом рассказывай

Криком из огня:

«Жил да был за пазухой

Голубь у меня».

***

Твой бедный мир, он словно на отшибе.

Он словно в детство впавший и в надежду.

Возникший здесь как будто по ошибке.

Как будто затаенный где-то между

Моею грудью и твоей ладонью.

Дыши спокойней, милый, как с чужою.

Ведь что-то было все-таки, а помню

Лишь сломанную ветку над душою.

Какой-то удивленною гримаской:

«Ломает ветку. А зачем ломает?..»

Какой-то добротой, пустой и праздной,

Все душу мне твою напоминает.

Там старики живут – и неужели

Они с рожденья были стариками? –

И дети… Но каким-то вороженьем

До смерти их на детство обрекали.

В ночи озарено твое обличье

Таким огнем, что жутко на рассвете,

Когда на каждом новом пепелище

Все те же старики и те же дети.

Неистребимы и несохранимы,

Привыкшие к бездомью и бездолью…

Какие холода, какие зимы

На той груди, что под твоей ладонью.

На даче этой

И я сказала б, что соломенны

На даче этой сны и крыши,

Что крылья глаз твоих изломаны,

Гортани глаз твоих охрипши…

Зрачок цветет, пылает зеленью…

Но я скажу совсем иначе –

Соседи дружат нынче семьями.

И женщина в каморке плачет.

И я скажу, что эта женщина

Сюда заехала бездумно,

Пока перевозили вещи вам

На дачу всей ватагой шумной.

Жена твоя, почти что девочка,

С крыльца на цыпочках сбегала

И два фамильные подсвечника

В худые руки принимала.

Потом по коридору в комнату

Несла, и в окнах всех сквозила.

И пела там о счастье смолоду

Так просто и невыразимо.

Пройдет ли жизнь, прошла ли, минула…

Но те подсвечники на даче…

Но девочка с капризной миною

Прелестна вся…

                        И мне иначе

О том и слова-то не вымолвить.

И встретившись случайно где-то

Лишь задохнуться:

                            Вы мол… Вы-то ведь…

И устыдиться встречи этой.

***

И в нашей сказке быть могло

Добро над злом воспетое.

Но вот добро я или зло –

Я этого не ведаю…

И с миром всем теряя связь,

И уходя в бездонье,

Пролить хоть чуточку боясь,

Беру твой лик в ладони.

Все мягче складки возле рта,

Все ближе взгляд скитальца…

Уходит тихо, как вода,

Лицо твое сквозь пальцы.

***

Согласно осени по саду завитой,

Согласно цвету глаз моих и нраву,

Ты нынче разгуляешься на славу,

Мой ласковый бродяга золотой.

Но перед тем, как ты покинешь дом,

И этот сад, и это перелесье,

Взгляни, как свет спокоен в поднебесье

И каждый луч надеждою ведом.

Все праздник мне пророчит и подвох.

И речь моя, текущая неспешно,

Спокойна так, что это неизбежно

Не кончится добром. Помилуй бог,

Как нынче я пропащего люблю,

Как нынче я ни в чем не укоряю.

И письма старые по садику теряю,

И даже оправдаться не велю.

Лишь припадаю сердцем и щекой

К листу, летящему на муку и на славу.

И больше не желаю ничего,

Согласно цвету глаз твоих и нраву.