— Уважаемый профессор, мы не первый день знаем вас, — голос несколько смягчился. — Почитая ваше доброе имя и заслуги, я кое в чем даже пристрастен, но закон есть закон: вам придется дать расписку о невыезде.

— Это хуже чем тюрьма. У меня на носу международный симпозиум, на который я не только поеду, но и буду читать там доклад.

— А вы не можете поручить эту работу кому-нибудь другому?

— Юноша!.. Простите, уважаемый следователь, а вы можете снять свою голову и через секретаршу передать ее на съезд юристов?

— У меня нет секретарши.

— Будет! — У Моцкуса кончилось терпение. — И позвольте спросить вас: долго ли будет тянуться эта канитель?

— До суда.

— И суд будет?

— Так завершаются все серьезные дела.

— Это невозможно! Я буду обращаться к вышестоящему начальству.

— Ваше право, но, думаю, не поможет… Пока не кончилось предварительное следствие, всякие звонки, советы, рассуждения только повредят вам и отнимут еще больше времени.

— Нет, мой милый, — Викторас принялся ходить по кабинету, сколько позволял телефонный провод. — С этим я никогда не соглашусь! Этот тип испортил мою машину, спровоцировал аварию, оклеветал меня, терроризирует свою жену, а я должен молчать и ждать? Скажите — чего? Пока вы научитесь разбираться в людях?

— Я верю вам и думаю, что так оно и есть на самом деле, но где вы были до сих пор, почему молчали и не обращались к нам?

У Моцкуса перехватило дыхание.

— Значит, кто первый, тот и прав? Но ведь это логика преступников. Я не обращался к вам потому, что не находил нужным и не знал, что вы такой всемогущий, а с другой стороны, некогда было, — горячился Моцкус. — Но эти факты нетрудно проверить. Вы разговаривали со старшим автоинспектором Костасом Милюкасом?

— Он приезжал. Мы осмотрели и разрушенный погреб, о котором нам сообщил сосед Жолинаса Пожайтис, но это совсем отдельное дело, которое в вашем положении ничего вам не даст, только усложнит все. Представьте: его жена живет…

— Жила! — крикнул Моцкус и даже не подумал, что эта поправка довольно отвратительна.

— Согласен: его жена жила с вами, он из мести испортил вашу машину, во время аварии пострадал посторонний человек, а потом последовали довольно злые угрозы и клятвы… и этот выстрел… И ни одного свидетеля, ни одного оправдательного факта. Что бы вы стали делать на моем месте?

— Ну хорошо, — Моцкус взял себя в руки. — Амбиции в сторону. Как специалист посоветуйте: что я должен предпринять?

— Не знаю. Есть лишь один путь: вы должны как-нибудь доказать, что произошел несчастный случай. Никакой другой щелки в этом деле даже в микроскоп не разглядишь. У вас пока что нет ни одного серьезного доказательства.

— А директор лесхоза?

— Лучше бы он не свидетельствовал… Кроме того, он охотился отдельно от вас. Правда, шофер за вас горой стоит, но и он, кроме уже известных нам фактов, ничего нового сказать не может.

— А место, где этот тип вроде бы пострадал, вы осмотрели?

— Пока нет. Жолинас все еще не может подняться с постели, а я боюсь, что один не найду.

— Боитесь, как говорится, в трех соснах заблудиться, а человека обвинить не боитесь? А если ваш Жолинас не поднимется до тех пор, пока не исчезнут малейшие следы, свидетельствующие о случайности, как тогда?

— Я не обвиняю вас, но факты есть факты.

— Пока что только факт. Одно-единственное ружье, и все! А прокурора вы допросили?

— Допросил, он тоже ничего не может сказать. Товарищ Науджюнас сидел в бане и ждал вас.

— Пригласите его к телефону.

— Товарищ Моцкус, дело в том, что я звоню из соседнего района. Ваше дело из Пеледжяй переслали к нам. Вы сами понимаете почему. Этого требует судебная логика.

— Видимо, по телефону мы не договоримся. Через несколько часов я буду у вас.

— Это было бы мило с вашей стороны.

Закончив разговор, Моцкус набил трубку и, взволнованный, почувствовал, как ее мундштук застучал о зубы. Создавшаяся ситуация показалась ему такой абсурдной и такой неожиданной, что он не мог найти слов. Опомнился лишь спустя несколько минут.

— Чушь какая-то! — Моцкус еще не мог ни логически мыслить, ни вспоминать подробности охоты. Он только защищался и отрицал: — Чушь!.. Глупость!.. — и повышал голос, будто желая криком отпугнуть эту новость, словно некое привидение.

Собравшись в дорогу, высунул голову в приемную и буркнул секретарше:

— Если меня будут искать — я в университете. Капочюса вызвала?

— Да, профессор, он ждет внизу.

— Хорошо, не исчезай и ты, я через три часа вернусь.

Йонас вежливо распахнул дверцу, усадил шефа, включил зажигание и только тогда спросил:

— Куда?

— В сберкассу.

Пока машина петляла по узким улочкам Вильнюса, Моцкус никак не мог избавиться от мыслей об этой невероятной случайности: «Все-таки ружье мое, дробь вылетела из его ствола, но я не стрелял, значит, кто-то другой воспользовался этой развалюхой. После охоты я бросил его в багажник. Никто не мог взять его оттуда, кроме Йонаса. — Он удивился: — Как мне раньше не пришла эта мысль! — Он осторожно глянул на сосредоточенное лицо Капочюса, на его руки, лежащие на руле, и устыдился: — Логично, но бесчеловечно… Нет, Йонас отпадает…»

— Йонас, что тебе говорил следователь?

— Ничего особенного: спрашивал, где лежало ружье, куда я ездил, где нашел Жолинаса, и приказал никуда не отлучаться.

— Логично, но бесчеловечно, — повторил Викторас и снова задумался: «Отпадает и сам лесник. Если выстрелить, приставив ствол к животу, — конец… Третий вариант наиболее верный — несчастный случай. Но где я мог зацепить его? Только возле шалаша… — Перед глазами возникли берег озера, дельта ручейка, ольшаник, наполовину сгнивший навес. — Черт, и расстояние примерно подходит…»

— Товарищ Моцкус, уже приехали.

Викторас легко, как спортсмен, выскочил из машины и, довольный своими выводами, бодрой походкой направился в кассу. Отыскав уголок поспокойнее, он, мурлыча песенку, заполнил расходный ордер, вложил его в книжку, подал знакомой девушке, немного пошутил, пододвинул к ней, как всегда, небольшую шоколадку, но девушка все вернула назад.

— Не могу, — сказала она.

— Денег нет? — Моцкус все еще пребывал в отличном настроении.

— Есть.

— Неверно заполнено?

— Верно.

— Так в чем же дело?

— Зайдите к заведующему, — девушка тоскливо посмотрела на шоколадку и покраснела.

Викторас ворча подошел к красивой дубовой двери, без стука распахнул ее и спросил человека, сидящего за столом:

— Опять новый порядок?

— Старый, товарищ Моцкус, даже слишком старый, — приятно улыбнулся тот и, поднявшись навстречу, вежливо пожал руку. — На сей раз я бессилен.

— Почему?

— Вам лучше знать.

— Прокуратура?! — спохватился он, и ему показалось, что его окатили горячей водой. — И здесь уже вертятся колесики, заведенные этим вонючкой! Ну, ну…

— Даже жужжат, — виновато улыбнулся заведующий. — Я вам, профессор, свои могу одолжить — сколько надо, но вклад… Сами понимаете.

— Ну и свинья, ну и молокосос этот следователь! — Смутившись, Моцкус спрятал книжку вместе с шоколадкой и тяжело вздохнул: — Боже, как легко подходить к людям с собственной меркой!..

— Чего не знаю, того не знаю, — заведующий широко развел руками, проводил до порога и еще раз предложил: — Насчет денег вы не очень-то стесняйтесь: сколько понадобится, могу даже домой принести.

Моцкус только рукой махнул и ввалился в машину. Всю дорогу молчал и чувствовал, как продолжают гореть щеки.

«Хотя бы предупредил, паразит! Что теперь люди обо мне подумают? Нет, этот фокус так легко для него не пройдет. Он должен будет ответить мне за это! Он еще, чего доброго, по наущению этого безумца и квартиру мою опечатает! — Мысли все время вертелись вокруг подлости, подстроенной ему следователем. — Спокойнее, — укрощал он себя. — Только не горячись, теперь надо обдумать все как можно спокойнее…»

Во дворе лесхоза Моцкус вылез и не спеша отыскал кабинет директора, вошел туда и с облегчением вздохнул: Пранас был один.