— Но почему вы думаете, что Нефертити была фараоном?

Она перевела взгляд с портрета на задвинутые шторы, за которыми дождь мягко падал на окна. У нее перехватило дыхание, когда Гленн поднял ее ладонь к ее шее. «Он всего лишь перевязывал рану», — сказала она себе. Но это было так похоже на любовные прикосновения.

— Об этом есть записи. Были найдены блоки от храмов с новыми и неожиданными изображениями Нефертити. На одном из них она стоит рядом с Эхнатоном, и она одного с ним роста, — а ведь жен всегда рисовали ниже фараонов; на других она в царских регалиях побеждает врагов Египта на своем корабле.

Еще один кусочек пластыря нежно положен на марлевую прокладку.

— Она могла быть просто сильной царицей, — сказал он.

Он наклонил голову, чтобы оглядеть рану. Кэндис заметила, как аккуратно зачесаны назад его волосы, и опять почувствовала запах «Хьюго Босс».

— Есть еще кое-что. В тот момент, когда исчезает Нефертити, появляется человек по имени Сменкар. — Второй кусочек приклеен на место, и «операция» закончена. — Любовник Эхнатона. Это преобладающая теория, основанная на барельефах, изображающих Сменкара сидящим на коленях Эхнатона и целующим его. Но был Сменкар юношей или это была Нефертити в новой роли соправителя? Одним из титулов Сменкара был Нефер-неферу-Арон, который был и титулом Нефертити.

Он чуть отстранился от нее, рассматривая свою работу.

— Так-то лучше, — сказал он. В его голосе прозвучала нотка гордости и облегчение от того, что теперь можно отодвинуться и больше нет причины прикасаться к ней. — Сложно будет найти доказательства. Гробницы Амарны уже давно исследованы.

Кэндис удивилась его познаниям.

— Мы ищем не только в гробницах Амарны. Храмы и здания Эхнатона были разрушены после падения Восемнадцатой династии, и их блоки были использованы для постройки новых сооружений. Пока мы нашли только несколько из них, но обязательно найдем еще.

Он захлопнул крышку аптечки.

— И вы собираетесь отыскать их и восстановить Нефертити в ее законных правах.

— Да, — ответила она. Кэндис все думала о женщине, которая лазила вместе с ним по горам: имела ли она отношение к несчастному случаю, встречался ли он с ней до сих пор? Но это было не ее дело. И все же ей очень хотелось узнать.

Она рассматривала его руки — красивые, с развитой мускулатурой, — пока он собирал остатки марли и повязки, и заметила любопытный шрам на правой руке, рядом с мизинцем. Рана, полученная при исполнении? Царапина от пули?..

— Я родился многопалым, — сказал он, увидев, что привлекло ее внимание.

— Ой, извините, я не хотела…

— Все в порядке. У меня был лишний палец. Его отрезали, когда мне было девять лет.

— Девять?! Почему так поздно?

— Моя мать не хотела, чтобы его ампутировали. Она была очень упряма в этом вопросе.

— Почему?

— Полидактилия — наследственная черта ее семьи; у ее отца было шесть пальцев на правой руке. Может быть, она гордилась этим. Но отец в конце концов настоял на своем, и мне сделали операцию.

— В школе дети, наверное, дразнили вас.

— Вообще-то они считали, что это круто. Потом же я стал обыкновенным мальчишкой.

Она хотела сказать: «Вы совсем не обыкновенный», но вместо этого спросила:

— Вам нравится быть полицейским?

Это был не тот вопрос, на который можно было ответить «нравится» или «не нравится». Погоня за преступниками была в крови Гленна, в каждом его вдохе. Он не собирался уходить на пенсию и хотел умереть с полицейским жетоном на груди.

— Думаю, да, — ответил он. — После двадцати-то лет.

— Это опасно?

— Здесь есть свои забавные моменты, — сообщил он, заметив, что в ее глазах еще остался страх и что ей сейчас не помешала бы простая шутка. — Когда я был патрульным, мы с напарником преследовали пьяного водителя по Тихоокеанскому шоссе. Мы остановили его и предъявили обвинение в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии. Парень был пьян в стельку, но утверждал обратное и требовал, чтобы я представил ему доказательства. Тогда я указал на верхнюю часть светофора, которая валялась на капоте его машины.

Она взяла холодный стакан с апельсиновым соком, и ее взгляд опять привлек семейный портрет, висевший над камином.

— Он был нарисован тридцать рождественских сочельников назад, — сказал Гленн. — Моя мать и отец — старика вы наверняка узнали. И я. Здесь мне восемь лет.

Она была просто изумлена. Профессор с копной черных волос на голове и черными выразительными глазами удивительно привлекательный мужчина. И улыбающийся мальчик в костюме и соответствующем для маленького джентльмена галстуке. Кэндис рассмотрела, что его правая ладонь лежит на левой и четко виден шестой палец. Но ее поразила женщина с портрета, мать Гленна, погибшая страшной смертью.

— Она великолепна, — произнесла Кэндис.

— Она была профессором математики. Это было общим у родителей — страсть к поиску маленьких частичек и складыванию их для извлечения истины: отец работал с глиной и папирусами, мать — с цифрами и числами.

Гленн посмотрел на Кэндис, словно обдумывая важное решение, потом сделал то, что удивило ее: снял золотое кольцо с безымянного пальца правой руки.

— Оно принадлежало матери, — сказал он, показывая его.

Теперь она увидела, что это вовсе не обыкновенное кольцо. Гленн носил его перевернутым, поэтому камень не был виден: прекрасный квадратный рубин с золотыми нитями на поверхности, похожими на языки пламени.

— На внутренней стороне по кругу есть надпись.

Она прочла: «Fiat Lux» — «Да будет свет».

— Мать всегда говорила, что когда-нибудь оно перейдет ко мне. Знала ли она, — добавил он, надевая кольцо обратно на палец, — что это «когда-нибудь» наступит намного раньше, чем она предполагала?

Он поднялся и прошел к окну. Когда он раздвинул шторы, Кэндис увидела небольшой балкон с растениями в кадках. Вдали огни города танцевали и расплывались в дымке дождя.

— Ее убили, — сказал он, стоя к ней спиной. — Мне было тогда семнадцать лет. Она выходила из продовольственного магазина, когда какой-то парень ударил ее молотком по голове, схватил сумочку и бросился бежать. Свидетель сказал, что нападавший был белым мужчиной, высоким и худощавым, может, блондин, может, лысый, все произошло очень быстро. Полиция подошла к этому делу очень тщательно. Понадобились месяцы упорной работы, но они все же нашли парня, и он сознался. — Он повернулся к ней. — Моя мать погибла из-за случайного акта насилия. Я хотел понять, почему. Есть ли в этом смысл?

Для Кэндис, чей отец погиб на бессмысленной войне, смысл был.

— Как они поймали его?

— Его выдал молоток. Они обыскивали местность по расходящимся кругам и нашли сарай с инструментами. На молотке были кровь и волосы моей матери. Свидетель указал на преступника из группы при личном опознании. Он умер в тюрьме, отбывая пожизненный срок. Я был первокурсником в Калифорнийском университете, собирался пойти по стопам отца, но после произошедшего у меня возникло свое мнение насчет правосудия и отправки преступников за решетку. В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я бросил учебу посреди семестра и пошел на пункт набора в полицию Лос-Анджелеса.

И с тех самых пор он гоняется за бандитами. Теперь она знала причину разлада — сын выбрал свой путь, разрушив мечты отца.

Его глаза сверкнули, и она поняла, что подобралась слишком близко к человеку, скрытому внутри.

— Уже поздно, — произнес он. — Я отведу вас в комнату для гостей.

Он взял ее сумку с ночными принадлежностями, хотя та была легкой, а у нее лишь болела царапина на шее. Он обращался с ней как с принцессой.

Они пошли вверх по лестнице и дальше по коридору. Одна дверь была приоткрыта, и внутреннее убранство за ней так удивило Кэндис, что она остановилась как вкопанная.

В комнате разместилось множество картин: в стопках на полу, на мольбертах. Это была студия художника. Раздвижные стеклянные двери и балкон, выходивший на верхушки деревьев, которые в эту пору были голыми, должны были делать эту комнату очень солнечной. Но в ней было еще светлее благодаря изображениям на картинах.