Генерала не переставало волновать здоровье дочери, которое, казалось, ухудшалось все больше: «Милая Лизанька и с детьми, здравствуй. Я уже несколько времени не писал к тебе непосредственно. Милый друг; я боялся встревожить тебя в минуту болезненного припадка; за то я сообщался с тобою через Аннушку. Последнее твое письмо несколько ободрило меня; надеюсь, что хорошая погода поправит твое здоровье. Впрочем, когда-то она будет! Сегодня у нас мороз. Или сама, или через кого-нибудь дай мне весточку о Катеньке. Я твердо решился ехать в Петербург: так мне хочется тебя расцеловать»49. Однако поездка требовала значительных расходов, и Кутузову пришлось отменить свое решение. 27 апреля он поздравил дочь с Пасхой, отправив ей письмо, из которого следовало, что из внуков именно Катенька занимала главное место в его сердце: «Друг мой Лизанька, и с детками, здравствуй. Посылаю маленькой Катеньке пасхальное яйцо и сережки при немецком письме. Я крепко надеюсь на твое выздоровление с наступлением ясных дней; ревматизм уступит»50. В конце года Михаил Илларионович снова отправился в имение, для решения хозяйственных проблем. По-видимому, одной из причин нервного расстройства дочери Елизаветы Михайловны было опасение столкнуться с нищетой и жить в непривычной для нее нужде. Кутузов прилагал все усилия, чтобы развеять ее опасения: «Вот я и в Горошках, где нашел много дела, но ничего особенно дурного. Посылаю тебе 2500 руб. ассигнациями, а через несколько дней пришлю еще столько; потом мы перепишемся и сделаем так, чтобы не было у тебя ни в чем недостатка. <…> Госпожа Беннигсен рассталась со мной только по выходе на улицу, несмотря на холод, и облила меня слезами. Вице-губернаторша выехала за несколько дней до меня; а госпожа Фишер проскакала 80 верст, чтобы догнать меня. Генерал Эссен, приехавший в Вильну из Ревеля, много говорил мне о Дашеньке, уверяя, что она удивительно похожа на меня, так что я прослезился… Милая Катя, как ты поживаешь?»51 Как видим, Михаил Илларионович по-прежнему был «в великом фаворе» у женщин. По установившейся после осенней распутицы дороге он отправился на знаменитые «контракты» — торговую ярмарку в Киев, откуда 23 января 1811 года снова отправил дочери утешительное письмо: «Лизанька, мой друг, здравствуй и с детьми. <…> Дела у меня по горло. В теперешнее время доходы плохи, — это неприятно, но все тому же подвержены; только до тебя это не касается, потому что я не допущу тебя до нужды (выделено мной. — Л. И.). Здесь во время контрактов очень шумно. А я не люблю этого рода удовольствия»52.
Но 6 марта на семью Кутузовых обрушилась очередная напасть, виновником которой снова был Николай Захарович Хитрово. Михаил Илларионович не скрывал своего отношения к зятю в письме Лизаньке: «Поговорим об Аннушке. Я тебе скажу, что я совсем не огорчаюсь тем, что случилось с X. и к счастью, что Аннушка не из строгих. X. недостойный человек: туда ему и дорога. Если я теперь ничего не в состоянии для него сделать, то, может быть, удастся впоследствии. Предоставим все Провидению»53. Случилось же и вовсе не предвиденное. «Лето 1811 г. началось грустно. Все предчувствовали войну. Появилась комета; солдаты, стоя в карауле и смотря на нее, предсказывали великие бедствия. Возникла история Сперанского и Н. З. Хитрово, у которых нашли переписку с Коленкуром»54, — сообщал современник. Генерал А. де Коленкур был французским посланником в Петербурге. Другой современник заметил по этому поводу: «Носились слухи, что им (Н. З. Хитрово. — Л. И.) передана была французскому послу Коленкуру не даром — а я думаю скорее из болтливости, к чему он был склонен — важная тайна, до приготовления войны 1812 года касавшаяся»55. В 1811 году зятя Кутузова выслали в Вятку, куда за ним последовала и дочь полководца. «К счастью, что Аннушка не из строгих», — мудро заметил полководец, опасавшийся осложнений в семейной жизни дочери. Члены семьи Хитрово хлопотали о переводе неспокойного и эксцентричного Николая Захаровича в Калужскую губернию, где в Тарусском уезде у него была деревня — Истомино, куда в конечном счете и перебралось все семейство с «толпой иностранных гувернеров и гувернанток и проч.». За опальным генерал-майором велено было иметь строгий надзор, что «чудного зятя» нисколько не смущало. Забегая вперед скажем, что его склонность к опасным чудачествам особенно проявилась в 1812 году. «Непонятно, — пишет современник, — как могли оставить Хитрово в этой деревне. Он не унывал, радостно слушал об успехах Наполеона, выкинул флаг с его именем. Отец мой, видевший, что все это происходило скорее от легкомыслия, нежели от злонамерения, умолял его не губить себя. <…> Ясно, что в тогдашнее время то вело к бунту или к расстрелянию по военному положению»56. Будучи главнокомандующим армией в 1812 году, Кутузов смог добиться, чтобы Н. З. Хитрово перевели «от греха подальше» в Нижегородскую губернию. Сам по себе зять не вызывал у Кутузова ни малейшего сочувствия, но за судьбу Аннушки и своих троих внуков (Михаила, Александра и Федора, девяти, восьми и пяти лет) он, естественно, не мог не волноваться. Хотя в то памятное лето 1811 года, когда на небе появилась огромная комета с огненным хвостом, одновременно предвещавшая хороший урожай и большую войну, «звездные часы человечества» принялись отсчитывать время, отпущенное нашему герою на «главные подвиги жизни».
Глава двенадцатая
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ДУНАЙСКОЙ АРМИЕЙ
Война между Россией и Турцией с переменным успехом продолжалась уже пять лет. Знаменитый историк А. И. Михайловский-Данилевский красноречиво изложил затяжную хронику событий на Дунае: «Михельсон занял княжества и, по малочисленности предводимых им войск, должен был ограничиться действиями оборонительными. Князь Прозоровский, с армией многолюдною, не только не приобрел поверхности над неприятелем, но был отбит под Браиловом, Журжею и Кладово, с трудом решился перейти Дунай и, совершив переправу, умер. После маститых летами полководцев <…> явились Главнокомандующими князь Багратион и граф Каменский, оба в цвете лет, озаренные славою прежних подвигов своих. Князь Багратион взял Мачин, Гирсов, Кистенджи, разбил турков при Рассевате, обложил Силистрию, безуспешно сразился под Татарицею, покорил Измаил и Браилов, но был принужден снять блокаду Силистрии и возвратился за Дунай. Граф Каменский, имея под ружьем более 80000 человек, грозою явился на правом берегу Дуная, овладел Силистриею и Базарджиком, истощился в бесплодных усилиях под Шумлою, претерпел кровавое поражение на Рущукском приступе, отмстил туркам под Батином, покорил Рущук, Журжу, Систов, Турну и Никополь, сделал удачный поиск на Ловчу и отступил в Валахию»1.
В самом начале 1811 года самый молодой из перечисленных главнокомандующих, 34-летний граф H. M. Каменский, серьезно заболел. В войсках даже ходили упорные слухи о его отравлении, хотя все признаки заболевания сильно напоминали лихорадку, которой страдала почти вся армия. Так, Я. О. Отрощенко вспоминал: «Офицеры были расположены в молдаванских хатах, а нижние чины в сараях. Людей умирало так много, что трупы вывозили на возах для погребения»2. Причину массовых эпидемий подробно разъяснил M. M. Петров: «<…> Чрез прелесть эту, особливо разнородных виноградов и абрикосов, при употреблении на них масляного плода зерен грецких орехов, в свежести их лакомых на вкус, а при холодности тамошних долгих ночей, по обычному всех вечернему купанью, решительно смертельных последствиями мучительных лихорадок и кровавого поноса. <…> В той стране с закатом солнца вдруг, почти без зари, обнимает ночь холодная, поглощающая всю знойность дня, оставляя в воздухе тепла не более 3°. Казалось бы, нетрудно понять, что при таком изменении теплоты на холод не следует пред вечером задолго ни фруктов есть, ни купаться, поевши их, а только вкушать что-нибудь зажаренное, натертое солью, перцем, или сухарей с кашицею. Но праматерь наша Ева передала нам вполне невоздержность свою в обольщении благовидностию плодов вопреки рассудка и наказов, и мы, вернопослушные ее прапра-внучата, всех чинов без изъятия, страдаем при уповании на авось. <…> А какую там лихорадку вытерпел, то <…> и теперь вспомнить страшно, а все от вечерней еды фруктов и ночного купания и авось»3. Однако дело было не только в «ночном купании». «<…> Во всех колодезях вода была испорчена турками и имела несносный смрад. Жар был нестерпим, и мы, изнемогая от жажды, пили эту воду, но и той недостаточно было. Ко мне явилась лихорадка с большим ожесточением и поносом», — сообщал Я. О. Отрощенко4.