Биографы Кутузова никогда не обращали внимания на то, что период его пребывания в школе пришелся как раз на те годы, когда в Европе не сходило с языка имя мятежного «бранденбургского курфюрста». Европа переживала одно из самых затяжных и по тем временам жестоких военных потрясений — Семилетнюю войну, зачинщиком которой выступил король Пруссии Фридрих II. Он уже выиграл две войны, отхватив часть «австрийского наследства» — Силезию. На исходе царствования императрицы Елизаветы Петровны Россия оказалась втянутой в масштабный военный конфликт не на своих окраинах, а в самом центре Европы, сражаясь не за насущный выход к морям, а против чрезмерного усиления соседней державы, чтобы, «ослабя короля прусского, сделать его для России не страшным и не заботным»³⁸. Вдохновитель этой инициативы, канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, надеясь на «пропорциональные» английские субсидии, «полагал, что все обойдется „весьма легким образом, а именно чужим именем и с подмогою чужих денег“». Возможное столкновение с 200-тысячной прусской армией в глубине Германии казалось ему легким походом, в котором «генералам желанный доставится случай к оказанию своего искусства и своего характера; офицерство радоваться ж будет случаю показать свои заслуги. Солдатство употребится в благородном званию его пристойных упражнениях, в которых они все никогда экзерцированы быть не могут»³⁹. Главнокомандующий русскими войсками фельдмаршал С. Ф. Апраксин отбыл из Петербурга к армии с инструкцией, где говорилось, что армия должна была «такой вид казать», что «королю прусскому сугубая диверсия сделана будет тем, что невозможно узнать, на которое прямо место сия туча собирается»⁴⁰. Но в отличие от России Фридрих ждал войны и готовился к ней. К тому же, несмотря на упорное противостояние русских и прусских войск в битвах при Гросс-Егерсдорфе, Цорндорфе, Кунерсдорфе, он имел в России немало поклонников, в числе которых был наследник Елизаветы Петровны — великий князь Петр Федорович. Прусского короля иронически называли «поставщиком невест» для русского императорского двора: именно он способствовал брачному союзу между наследником престола и Софьей Фредерикой Августой Анхальт-Цербстской, впоследствии Екатериной II. По словам В. А. Бильбасова, в те годы «цербстская княгиня, как и большинство мелких владетельных особ Германии, боготворила Фридриха II, его глазами смотрела на политические дела и его желания принимала за подлежащие исполнению приказания»⁴¹. «Старый Фриц» или «Фридрих Великий» надолго сделался «властителем дум» многих военных, для которых его стратегия и тактика стали образцом для подражания. Это пристрастие к возмутителю спокойствия в Европе оказывало слишком явное влияние на ход боевых действий: главнокомандующие русскими войсками, предвидя скорую кончину Елизаветы Петровны, действовали в соответствии со сводками о состоянии ее здоровья, сообразуясь с настроениями великокняжеской четы. Сторонников Фридриха II среди русского генералитета было гораздо больше, чем приверженцев австрийского союза. При дворе ходил упорный слух, что Россия воюет, как позже выражался в таких случаях Наполеон, «из-за цвета лент»: поговаривали, что против Фридриха настроил обидчивую Елизавету Петровну австрийский посланник граф Брюль рассказами о мнимом неуважении, который тот ей будто бы оказывал. Как бы то ни было, Фридрих стойко оборонялся против возмущенной его вероломством Европы, то впадая в отчаяние на грани самоубийства, то воскресая духом…

Илларион Матвеевич занимал в Петербурге достаточно высокую должность, чтобы быть в курсе событий на театре военных действий и слухов, которые их окружали. Вероятно, состояние здоровья императрицы Елизаветы Петровны также не было для него секретом; к тому же историки утверждают, что Кутузов-старший был отмечен вниманием великой княгини Екатерины Алексеевны и пользовался ее «отличным уважением» до вступления на престол. Она вполне могла принять участие в семейном деле, дав совет поберечь юного и даровитого инженер-прапорщика. Она и впоследствии говорила: «Кутузова надобно беречь». 25 декабря 1761 года умерла Елизавета Петровна. Петр III, как и ожидали, немедленно заключил мир с Пруссией, получив от Фридриха II письмо со словами: «Я никогда не в состоянии заплатить за все, чем вам обязан…»

1 марта 1762 года приказом Военной коллегии Инженерного корпуса прапорщик Михаила Голенищев-Кутузов был назначен флигель-адъютантом к генерал-губернатору Петербурга и Ревеля генерал-фельдмаршалу принцу П. А. Гольштейн-Беку, ближайшему родственнику императора Петра III. Принц сам отобрал юного Кутузова, прекрасно владевшего немецким языком, для службы в своем штабе. Петр III намерен был продолжать войну, но уже в союзе с королем Пруссии…

Глава третья

«ПЕРВЫЕ ЛЕТА»

Мы не знаем точно, сколько времени провел Кутузов в Северной столице в дни детства и юности. Но где бы ни родился наш герой, он комфортно чувствовал себя в Петербурге, с детства сжившись с царственным величием этого города. Вид тогдашнего Петербурга сильно отличался от сегодняшнего, привычного для нас: в те времена не было еще ни Нового Эрмитажа, ни здания Адмиралтейства, ни Таврического дворца, ни Михайловского замка, ни Казанского и Исаакиевского соборов, ни арки Генерального штаба, ни Шереметевского дворца на Фонтанке, ни здания Биржи на Васильевском острове… Но «простор меж небом и Невой» завораживал каждого, кто приезжал в новую столицу Российской империи, возникшую по мановению царя-реформатора «на берегу пустынных волн». Если отчий край — Псковщина — напоминал о далеком боевом прошлом, то Санкт-Петербург свидетельствовал о недавних подвигах россиян, которые «стали твердой ногой» на Балтике, преодолев врагов и климат. На глазах Кутузова среди русских снегов как в сказке «расцветали» храмы, дворцы, особняки вельмож, созданные по проектам архитектора В. В. Растрелли. С городом на Неве была связана большая часть жизни Иллариона Матвеевича: неспроста он обзавелся здесь собственным домом, завещанным впоследствии старшему сыну. В Петербурге все говорило о настоящем величии России и о ее крепком положении «в семье европейских народов». Д. И. Фонвизин вспоминал, каким предстал перед ним в юности двор елизаветинской поры: «Признаюсь искренно, что я удивлен был великолепием двора нашей императрицы. Везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка — все сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного». Вероятно, такие же чувства испытал и М. И. Кутузов.

По своей природе Михаил Илларионович не был затворником, впоследствии он всегда тосковал в малонаселенных городах, в которых, по его словам, не было подходящего «сосиетета» (общества). В письме из Киева 29 марта 1803 года он сделал своей супруге неожиданное замечание: «<…> Здесь такая скука, что я не удивляюсь, что многие идут в монахи. Все равно жить, что в монастыре, что здесь в городе»¹. Как и многие его современники, рано освоившие иностранные языки, Кутузов в совершенстве владел чужестранными изысканными оборотами речи, при этом его русский язык оставался простонародным. Вспомним, что полководец жил в «допушкинское» и даже «докарамзинское» время; в поисках выражений для «утонченных чувств» аристократы середины XVIII века, не задумываясь, переходили на французский или немецкий язык и привычно вплетали слова иностранного происхождения в русскую речь. Кстати, подобное «смешенье языков французского с нижегородским», отмеченное в бессмертной комедии А. С. Грибоедова, было характерно для дворянина и в более поздние времена. Обратившись к письмам знаменитого генерала Н. Н. Раевского, внучатого племянника Г. А. Потёмкина и младшего сослуживца М. И. Кутузова, мы найдем в них потоком льющуюся французскую речь, перемежаемую русскими словами «эфтот» вместо «этот». Или же вдруг вместо фразы «вы меня удивили» H. H. Раевский мог заявить: «Вы меня сюрпренировали». Итак, Кутузов любил содержательное и поучительное общение. Как человек, с детства привыкший к чтению и размышлению, он умел сочетать светские развлечения с умственными занятиями, предполагавшими уединение, но уединяться он предпочитал в кабинете, а не в сельской глуши. И не он один. На этот счет существовало мнение, высказанное «умным философом» и воином, знаменитым бельгийским принцем де Линем. Фельдмаршал де Линь, сослуживец М. И. Кутузова в Русско-турецкой войне 1787–1791 годов, был чрезвычайно популярен в аристократических кругах, а перевод его сочинений был издан в России в 1810 году. Запомним авторитетное мнение, которому следовали в то время многие государственные люди: «Представьте себе генерала, придворного вельможу, министра или какого-нибудь дворянина в своем поместье без страстей: он всегда будет посредственным человеком. Если люди не расточают своей чувствительности, которую почти всегда получают с самого младенчества, для детей, для любимой женщины, то становятся жестоки, несправедливы, недоверчивы; они или презирают человечество, или гнушаются им; таковы, например, бывают холостые, не имеющие отечества, удалившиеся от света по склонности или от несчастных обстоятельств. Сии последние лучше соглашаются судить о свете с невыгодной стороны, нежели узнавать его и делать наблюдения. Они не имеют никакого уважения к общему мнению, ибо не знают его, или пренебрегают. Генерал или министр, если он добрый отец или верный любовник, может иногда быть пристрастен, но никогда не будет предубежден. Он иногда может сделать слишком много добра, но никогда не сделает много зла. Если он несправедлив, то его надобно заманить в общество. Тот, кто убегает общества, вместо исправления, становится злее; он наживает себе врагов, не зная, как и для чего. Он думает, что не имеет никаких слабостей, потому что ни в чем не берет участия. Он считает себя добродетельным, потому что не имеет страстей. <…> Это уединенное от света существо, этот мнимый мудрец нечувствительно становится окаменелым. Окаменелость сердца сообщается потом и уму. Он делается неспособным к отправлению должностей своих; досада и скука расстраивают его. Напоследок сей бедняк, лишась здоровья, становится несчастлив и повергает в несчастие всех тех, которые от него зависят. Вот, что случается с людьми, самыми благорожденными и наилучше образованными. Судите же, что должно произойти с теми, которые вовсе не таковы и которых нравственное и физическое образование <…> большей неблагонамеренности <…>»² Кажется, что эти слова составляют сущность характера Михаила Илларионовича Кутузова, «воина и царедворца», которого принц де Линь называл в числе лучших русских генералов. «К тому же, — как выразился историк об одном из современников полководца, — он жил в эпоху, поощрявшую способность сочетать тягу к удовольствиям с умением делать карьеру»³. С самой ранней юности привыкнув бывать при дворе, полководец не воспринимал придворный этикет как тяжкую повинность: эта наука давалась ему так же легко, как и многие другие. В елизаветинское время явка на балы и маскарады была обязательной для всех приглашенных. На публичные маскарады являлись «все придворные и знатные персоны, и чужестранные, и все дворянство с фамилиями, окромя малолетних, в приличных масках». Очевидно, не пренебрегал этой формой общественного развлечения и Илларион Матвеевич, посещавший маскарады со всей «фамилией», достигшей нужного возраста. И конечно же все семейство готовилось к придворным праздникам заранее, строго соблюдая требование ни в коем случае «не вздевать каких непристойных деревенских платьев». На маскарадах устраивалась лотерея, где разыгрывались «золотые и серебряные галантереи», саксонский фарфор. В этих случаях семейство Голенищевых-Кутузовых, как и многие другие, возвращалось домой, оживленно радуясь подаркам и обсуждая яркие впечатления. О том, что Михаил Илларионович на протяжении всей жизни знал толк в маскарадах, свидетельствует его письмо супруге, написанное уже во времена Павла I: «Будет один большой маскарад для дворянства и купечества (как видим, на излете века „сословное представительство“ на маскарадах расширилось. — Л. И.), благородным всем быть в розовом, а не инако. Заблаговременно уведомляю, что сказывают, будет розовое очень дорого, и мне домину розовую надобно будет, один бал в робах, да балы у великих князей в другом платье»⁴. Современный читатель может ли себе представить канцлера графа А. А. Безбородко, генерал-губернатора Петербурга генерала от кавалерии графа П. П. Палена и генерала от инфантерии М. И. Кутузова и все столичное дворянство в розовых домино? Тем не менее все это шилось у лучших портных. На придворных куртагах и в маскараде вершились государственные дела, плелись дипломатические интриги. «Говорилось не просто о политике Пруссии, Франции или Австрии, а о политике конкретных людей: Фридриха II, Людовика XV или Марии Терезии. С годами складывалось определенное отношение к их личностям, и политика властителя идентифицировалась с политикой государства. В глазах Елизаветы это придавало внешней политике элемент игры, интриги, увлекательного заочного соперничества или дружбы»⁵. Заметим, что государство привычно отождествлялось с личностью на протяжении всего XVIII столетия, что далеко не изжило себя в эпоху Наполеоновских войн.